Сложным и двойственным было отношение Толстого к глубоко оригинальному и своеобразному творчеству А. Чехова. Чехов, с которым Толстой познакомился еще в 1889 году и особенно сблизился летом 1902 года в Крыму, пленяет его духовной красотой своей личности, мягкостью, необычайной нравственной чистотой, но при этом его искренне огорчает полное равнодушие Чехова к религии, его откровенный атеизм. «Видаю здесь Чехова, — сообщает он В. Черткову, — совершенно безбожника»69. Еще в 90-е годы Толстой познакомился с рассказами Чехова, и с тех пор его Дневники, Записные книжки и письма пестрят разнообразными упоминаниями о впечатлениях, полученных от чтения произведений этого писателя. Толстой не сомневался, что в лице Чехова русская литература приобрела большого и талантливого художника. «Читаю хорошенькие вещицы Чехова»70, — записывает он еще в 1889 году. «Читал ли ты Чехова некоторые новые рассказы? — спрашивает он брата, — мне очень нравится»71. Он с наслаждением читает и перечитывает «Душечку», даже пишет к ней предисловие, «Беглеца», очень хвалит «Палату № 6», «На подводе» и многое другое, искренне радуется творческим удачам писателя. «Как хорош рассказ Чехова в «Жизни». Я был очень рад ему»72, — отзывается Толстой в письме к Горькому на появление повести «В овраге».

Несомненно, Чехов открыл Толстому совершенно не известные ему области и стороны жизни. Толстой отлично знал деревенскую Россию, помещичье-дворянскую среду, офицерство, но другие слои общества — мелкий городской люд, чиновники, интеллигенция, обитатели глухой провинции со всеми их житейскими тревогами и треволнениями — оставались Толстому в большой мере неизвестными. Произведения Чехова раскрывали перед ним многие теневые, страшные явления русской действительности, трогали гуманным сочувствием к «низам».

Но в то же время некоторые рассказы Чехова, в которых писатель изображал прозу обыденной жизни, духовное убожество, аморальность, опустошенность людей, искалеченных социальным бесправием, узостью и мелочностью своего существования, отталкивали Толстого. «Читал Даму с собачкой Чехова. Это всё Ничше»73, — подчеркивает он свое неприятие внутреннего мира и переживаний героев повести, несправедливо обвиняя иx в ницшеанском индивидуализме и аморальности. «От Чехова получил отвращение — безнравственно, грязно»74, — делится он со своей дочерью М. Л. Оболенской впечатлениями от чтения. Ценя и уважая чеховский талант, Толстой все же не мог глубоко понять внутренний пафос писателя, всегда видеть за артистичностью формы, мастерством рассказа, внешней беспристрастностью изложения — большое общественное и жизненное содержание, острую боль художника за неполноценность, уродливость людей, живущих в затхлой атмосфере отсталой монархической России.

Порой не слышал Толстой и обвинительный, обличительный голос писателя, Только поэтому он мог прийти к такого рода суждениям.

«Разговаривая о Чехове с Лазаревским, уяснил себе то, что он, как Пушкин, двинул вперед форму. И это большая заслуга. Содержания же, как у Пушкина, нет»75.

Требование от художника религиозно-поучительного элемента, откровенной проповеди, назидательности, предпочтение литературы, изображающей «поэзию деревенской жизни», не раз приводили Толстого к недооценке многих больших явлений мирового искусства, помешали ему в полной мере осмыслить роль Чехова для своего времени, для русской национальной культуры.

Вскоре после появления в издательстве «Знание» первого сборника рассказов молодого писателя А. Куприна Толстой одобрительно отзывается о нем. «Жалею, что тебе не понравился Куприн, — писал он своему брату. — В нем много лишнего, но очень ярко и хороши тон и язык»76. С этого времени Толстой постоянный читатель всех появлявшихся в печати произведений Куприна. Он ценил в творчестве Куприна его резкую критику существующего строя, силу демократического протеста против бесправия и унижения простого человека, любовь к нему. Сильное впечатление произвели на Толстого рассказ «Ночная смена», в котором изображается страшная доля солдата в царской армии, а также рассказы «Трус», «Allez», «В цирке» и многие другие.

Относясь в целом положительно к творчеству Куприна, Толстой критиковал такие произведения писателя, в которых проявлялись натуралистические тенденции, цинически-грязно изображалась человеческая личность, ослабевал обличительный пафос писателя. Роман «Яма», некоторые страницы «Поединка» вызывали неодобрение Толстого.

Не прошел Толстой мимо и другого крупного писателя современника, Л. Андреева. Получив от него первый сборник рассказов, вышедших также в издательстве «Знание», Толстой сообщает ему: «Я уже прежде присылки прочел почти все рассказы, из которых многие очень понравились мне. Больше всех мне понравился рассказ: «Жили-были». При этом Толстой заметил, что «конец кажется неестественным и ненужным»77.

По свидетельству Д. Маковицкого, Толстой положительно отзывался о рассказах «Валя», «На реке», «В темную даль», то есть именно о тех произведениях Андреева, которые отличались реалистической манерой изложения, вниманием к простым людям, их горестям и страданиям. Интересно, что Толстой уже тогда заметил многие из тех черт, которые с большой силой проявились в последующем творчестве писателя: антиреалистические мотивы, надуманность ситуаций и образов, схематизм и манерность. Ценя творчество раннего Андреева, Толстой резко отвергал его более поздние произведения, в которых реакционные идейные и художественные тенденции одержали верх. «Вообще у этого писателя в его первых вещах много очень хорошего, — приводит писатель С. Семенов свою беседу с Толстым. — Наоборот, об андреевских произведениях последнего периода Лев Николаевич говорил, что он их не понимает и удивляется, как может такой талант создавать такие неискренние, искусственные вещи»78.

Сложным и противоречивым было отношение Толстого к Горькому.

С Горьким Толстой познакомился в 1900 году, когда молодой, только что ставший известным писатель робко переступил порог хамовнического дома Толстых. «Был Горький. Очень хорошо говорили. И он мне понравился. Настоящий человек из народа»79, — записывает Толстой в своем Дневнике. Первые книги Горького с их необычайным жизненным материалом, новым героем, умением передать его силу, внутреннюю красоту и независимость, оптимистическим пафосом заинтересовали Толстого. «Мы все знаем, что босяки — люди и братья, но знаем это теоретически; он же показал нам их во весь рост, любя их, и заразил нас этой любовью. Разговоры их неверны, преувеличены, но мы всё прощаем за то, что он расширил нашу любовь»80, — писал Толстой о творчестве молодого Горького. Но Толстой никогда не мог до конца понять исторического значения творчества Горького, хотя, несомненно, видел, что он является самым выдающимся представителем новой русской литературы, не мог полностью сочувствовать его идеям, признать его художественной манеры. Их роднила и сближала общая ненависть к самодержавию, к системе социальных отношений в Российской империи, протест против угнетения и эксплуатации народа. Когда Толстой познакомил Горького со своей статьей «К рабочему народу», в которой он в резкой форме выступал против помещичьего землевладения, требовал земли для крестьянства, Горький высоко оценил ее и горячо одобрил. «Лев Николаевич... пишет статью по земельному вопросу, а! Экая силища, экое изумительное понимание запросов дня»81, — сообщал он в одном из своих писем, после свидания с Толстым в Гаспре. Но вместе с тем их частые встречи во время пребывания Толстого в Крыму, беседы обнаруживали не только горячую искреннюю симпатию и огромное уважение друг к другу, но и серьезные идейные расхождения. И это вполне естественно. Оба гения русской литературы принадлежали к различным историческим эпохам: Толстой — патриархально-крестьянской предреволюционной России, Горький — по образному выражению Луначарского, уже слышал приближение «марша наступающих пролетарских батальонов»82. Это различие привело и к недооценке Толстым эстетической и идейной значимости произведений молодого Горького, к неприятию его художественной манеры, романтической приподнятости, его революционного пафоса. Это различие особенно остро сказалось в дни революции 1905 года, когда Горький гневно выступил против реакционной проповеди Толстого, против его теории непротивления злу. Историческая ограниченность мировоззрения Толстого, свойственные ему патриархальные «предрассудки» не позволили ему правильно оценить сущность горьковского творчества. Отсюда его ошибочное утверждение в письме к Коренгольду о том, что «Горький, сколько я понимаю его, не имеет еще никакого определенного мировоззрения», что «он невольно отдает дань модному и в высшей степени мне отвратительному учению ничшеанства»83.

вернуться

70

Т. 50, стр. 52.

вернуться

71

Т. 73, стр. 236.

вернуться

72

Т. 72, стр. 303.

вернуться

73

Т. 54, стр. 9.

вернуться

74

Т. 73, стр. 246.

вернуться

75

Т. 54, стр. 191

вернуться

76

Т. 74, стр. 102.

вернуться

77

Т. 73, стр. 174.

вернуться

78

С. Т. Семенов

, Воспоминания, СПб. 1912, стр. 132.

вернуться

79

Т. 54, стр. 8.

вернуться

80

Там же

, стр. 98.

вернуться

81

«Красная газета», вечерний выпуск, 1928, № 257.

вернуться

82

«Толстой в русской критике», ГИХЛ, 1949, стр. 457.

вернуться

83

Т. 73, стр. 316.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: