Но наряду с этим был опыт совсем другой — приходилось пасти свиней, телят, гусей. У Гапонов было крепкое хозяйство, семья жила не на жалованье писаря (а взяток Аполлон Федорович, как специально подчеркивает его сын, не брал, хотя должность считалась доходной), а на труде всех членов семьи. И этот «грязный» труд был далеко не худшим из того, что приходилось испытывать в России XIX века — даже в пореформенные годы! — «мужику». Благодаря отцовской службе Гапон познакомился с системой местного самоуправления в сельской России, с земством, но услышал и о тех унижениях, которым совсем недавно мог подвергнуть крестьян, в том числе и земских гласных, любой чиновник. Однажды какие-то гапоновские односельчане были приговорены к телесному наказанию, к порке. Это уже было необычным случаем, вменялось в большой позор, но еще практиковалось.

Самого Георгия (или Юрия — так звали его в семье), его братьев и сестер никогда не секли. Что лишний раз подчеркивает необычность семьи — необычность для крестьянской среды. Несомненно, это было связано с личностью отца. По свидетельству сына, Аполлон Федорович был человек начитанный в своем роде, «исключительной и педантичной честности, необыкновенно ровного характера, добрый и приветливый ко всякому». К сыну он «относился… как к другу, никогда не был суров и даже не проявлял снисходительности старшего к младшему». Все это далеко от патриархальных нравов.

Мать была совсем иного склада: почти неграмотная, чрезвычайно благочестивая, добрая, когда дело касалось помощи соседям-беднякам, довольно суровая к своим детям, которых заставляла строго держать посты и петь на клиросе.

Отец ее, дед Георгия, проводил время в чтении церковных книг, особенно житий святых, которые охотно пересказывал внуку. На того они производили сильное впечатление. Особенно — история про путешествие Иоанна Новгородского на чёрте в Иерусалим. «…Я заплакал, но в то же время желал, чтобы и мне представился такой же случай поймать чёрта», — серьезно вспоминал взрослый Георгий Гапон.

«Поймать чёрта», заставить его служить себе — такова ли мечта, вынесенная этим человеком, соотечественником кузнеца Вакулы, из мирного полтавского детства?

Жил в России в конце XIX века странный человек по имени Иван Михайлович Трегубов. Странность заключалась, между прочим, в том, что был он, с одной стороны, вольным богоискателем, к тридцати годам успокоившимся душой на толстовстве, с другой же — допущен к преподаванию в низших духовных учебных заведениях, а сам некоторое время проходил курс в Духовной академии.

В середине 1880-х Трегубов преподавал в Полтавском духовном училище. Среди учеников его был Георгий Гапон.

В феврале 1905 года, когда Гапон пребывал в зените своей революционной славы, Трегубов напечатал в парижской газете «Освобождение» краткую заметку о своем с ним общении:

«Это был юноша умный, серьезный, вдумчивый, хотя очень живой. Он всегда был одним из первых учеников, отличался исполнительностью и большой любознательностью. Он читал очень много и интересовался всякими вопросами. Я давал ему разные книги, кроме тех, которые имелись в училищной библиотеке, и между прочим запрещенные сочинения Льва Толстого, ходившие тогда в рукописях, которые я усердно распространял, несмотря на запрещение, среди моих учеников и семинаристов, посещавших меня, и которые производили, как на меня, так и на них, сильное впечатление».

Богословские сочинения Толстого Трегубов открыл для себя как раз в это время и усиленно потчевал ими своих учеников. Как и на многих русских провинциальных интеллигентов, идеи яснополянского мудреца произвели на него сильное впечатление. Толстой был одним из немногих, кто призывал начать переустройство мира с собственной жизни, а не с общественной системы. Это было внове. При этом его рекомендации были настолько просты, что даже ученики Полтавского духовного училища могли их усвоить.

Конечно, еретические увлечения предусматривали «двойную жизнь» — Трегубов вспоминает об этом так:

«…Я не верил уже в православие, но тем не менее я ходил с учениками в церковь, говел и причащался. То же самое делали и мои молодые друзья, которые тоже уже не верили в православие. Некоторые из них, не преставая в душе отрицать православие, поделались потом даже священниками для того, чтобы, под прикрытием священнического сана, успешнее разрушать православие и проповедовать усвоенный ими христианский идеал.

Я уверен, что этот самый идеал и соединенный с ним иезуитский принцип были усвоены и Гапоном, и эта-то смесь божеского с дьявольским и погубила его».

Это было написано в 1909 году, когда судьба Георгия Гапона уже свершилась, а сам Иван Михайлович стал исповедовать свою новую веру открыто и последовательно: вкладывал в свой паспорт бумажку с изъяснением, что-де не считает себя ни православным, ни потомственным почетным гражданином (ибо люди равны)[4].

Но почему Георгий Гапон поступил в духовное училище (это произошло, видимо, в 1883 году)?

Сам он так говорит об этом — не без юмора:

«Два обстоятельства решили этот вопрос. Первое — это поговорка: „Поп — золотой сноп“, второе — то, что если я сделаюсь священником, то не только попаду на небо, но и всем своим помогу попасть туда».

На самом деле все было, видимо, чуть сложнее. Очевидно, что Аполлон Гапон, состоятельный крестьянин и земский служащий, не прочь бы был дать своему сыну образование, возможность выбиться в люди, тем более что в церковно-приходской школе Георгий учился отлично. Как человек практический, он не мог не думать и о том, что семинарский аттестат открывает, в конце концов, разные пути не только в церковном ведомстве. Выпускников семинарий принимали на государственную службу с классным чином — самым низшим, коллежского регистратора, но и это что-то значило. До 1879 года, отучившись четыре года в семинарии (из шести), можно было поступать в университет. Такой привилегией не пользовались ни «реалисты» (которым требовалось сдавать дополнительные экзамены по древним языкам), ни тем более выпускники прогимназий, технических и коммерческих училищ — только гимназисты и семинарские. Правда, испуганные массовым уходом лучших четвероклассников церковные власти изменили порядок: право поступления в светские высшие учебные заведения теперь имели лишь лица, окончившие полный курс семинарии и лишь с дипломом первой степени, причем и им требовалось сдать (с разрешения церковного начальства) дополнительный экзамен в гимназии. Исключение составлял Томский университет, основанный в 1887 году и имевший поначалу лишь медицинский факультет. Туда семинаристы, окончившие по первому разряду, принимались без дополнительных испытаний и даже имели льготы при поступлении. Эти изменения оказали на судьбу Гапона важное влияние.

Достойно внимания: выходцев из иных сословий, кроме духовного, как правило, принимали в церковные учебные заведения на своем коште. Другими словами, за обучение полагалось платить, и по крестьянским меркам очень немало — 40 рублей в год. Но Георгия, видимо, удалось устроить на казенный кошт — может быть, благодаря содействию беликского приходского попа, доброжелательно относившегося к способному сельскому школьнику. Подготовлен сын Аполлона Федоровича был хорошо: его приняли сразу во второй класс.

Среди сыновей священников и дьяконов (в крайнем случае дьячков, псаломщиков) мальчик «в крестьянской одежде, с мужицкими манерами» сперва ощущал себя чужаком, ему приходилось защищать себя «обычным мальчишеским способом». Можно лишь гадать, какое влияние оказали на характер самолюбивого и привыкшего к первенству Гапона унижения, пережитые на первых порах в бурсе. Но вскоре отношения с соучениками наладились.

Бурсацкие драки и грубые шалости (самая, должно быть, невинная — походы за яблоками в соседский сад, о которых Георгий Аполлонович нежно вспоминает в своих мемуарах) вполне сочетались и с той довольно глубокой, на юношеский лад, умственной жизнью, о которой пишет Трегубов, и с драматичными человеческими переживаниями. В 1886 году (как раз примерно в это время преподаватель-вольнодумец знакомит Георгия с толстовством) в Беликах одиннадцати лет от роду умирает младшая сестра, к которой Георгий был очень привязан. Это стало первой в жизни Георгия Гапона важной утратой.