– А были еще и мелкие?

– Хватает, – кивнул Петр Аркадьевич. – Как я уже говорил, все это мне не очень нравится.

– Почему?

Он молчал, смотрел на угол дома, за которым начинался пустырь. Внезапный порыв ветра приподнял воротник его куртки.

– Пока не знаю. Как узнаю – скажу. Возможно, понадобится твоя помощь, сыщик.

Я не успел задать следующий вопрос. С оглушительным грохотом захлопнулась дверь первого подъезда. Ко мне со всех ног бежала Томка.

– Папа!!! Татьяна Валерьевна подарила мне открытку! А тебе передала вот это.

Она протянула мне бумажку – распечатанную на домашнем принтере квитанцию, в которой указывалось, что я должен заплатить за обучение ребенка в сентябре полторы тысячи рублей. Таня не подняла цены. Хорошая девочка.

Вечером мы валялись с Томкой на диване в гостиной и смотрели телевизор. Точнее, Томка рисовала динозавров, разложив лист бумаги на коленях, а телевизор смотрел ее папа. Я случайно наткнулся на «Пятый элемент» Люка Бессона. Никогда не любил смотреть художественные фильмы по эфирным каналам – и качество плохое, и реклама в печенках сидит – но «Пятый элемент» производит на вашего покорного слугу гипнотическое воздействие. Я не отлипаю от экрана, пока Иовович-Лилу не долбанет по летящему к Земле зловещему горящему шару сгустком любви.

В тот самый момент, когда герой Брюса Уиллиса полез в брюхо раненой инопланетной певицы за камнями, мне позвонила Татьяна Казьмина.

– Добрый вечер, Антон.

– Да, привет, Танюш, рад слышать. Извини, не смог зайти сегодня. Как дела у Томки?

– Все хорошо. Немножко подзабыли за лето, но это нормально. Первые несколько занятий в сентябре всегда уходят на повторение пройденного. Я, собственно, о другом хотела поговорить, если у тебя есть время, конечно.

Я подобрался.

– Весь внимание.

И она рассказала мне кое-что. Я почему-то не удивился, узнав, что ее рассказ вновь коснется тринадцатого дома на Тополиной.

Ночью я долго не мог заснуть. Ворочался в постели, как уж на сковородке, смотрел в потолок, сфокусировав взгляд в одной точке, полагая, что, в конце концов, вырублюсь. Поняв бесперспективность этого способа, я вышел на балкон в одних трусах, перекурил на холодке, затем уже с гораздо большим удовольствием плюхнулся обратно в постель, закрыл глаза и стал считать баранов, как Нюша в «Смешариках».

Все равно ничего не получилось.

Это все проклятые цветы, вот в чем дело! Весь оставшийся вечер после звонка Татьяны меня донимала мысль о двух гвоздиках, висевших над дверным звонком квартиры номер «11» в доме на Тополиной улице. Таня считала, что цветы не могли быть случайностью – дескать, изначально было три, одна просто упала, высохла или еще что-нибудь в этом роде. Гвоздики были свежие, даже чувствовался запах. Это, несомненно, был сигнал. Причем сигнал нехороший.

Уж мне ли не знать.

Мне доводилось видеть подобное незамысловатое послание. В девяностых годах, проживая еще с матерью, я ходил стричься в одну и ту же парикмахерскую недалеко от дома. Она занимала однокомнатную квартирку на первом этаже – скромно, без затей, без ненужной роскоши, следовательно, и без больших ценовых накруток. Заправлял заведением молодой предприниматель по имени Сергей, а обслуживала клиентов его более чем приятная во всех отношениях молодая жена. Я любил к ним приходить. Садясь в кресло, отдыхал и душой, и черепом, тихая классическая музыка из магнитолы убаюкивала, а теплые и мягкие руки Наташи уносили меня в райские кущи.

А однажды я увидел две гвоздики. Они пристроились на ветке тополя справа от входа в парикмахерскую. Чуть позже, сидя в предбаннике в ожидании своей очереди на стрижку, я как бы между прочим спросил у Сергея, что это значит.

– Это значит, дружище, – сказал тот, наливая мне чай, – что вы больше не будете здесь стричься.

– Почему?

– Кое-кто не хочет, чтобы здесь была парикмахерская. Больше Сергей ничего не сказал, но я понял.

Не прошло и двух недель, как Сергей и Наташа уехали, и я всей душой надеялся, что они «уехали» своими ногами, а не на труповозке. Вывеска «Парикмахерская «Колибри» еще около недели висела над крыльцом, а потом в помещении начался ремонт. Через месяц, проходя мимо, я увидел в проеме двери чью-то жирную задницу, втиснутую в черные брюки, и услышал высокий голос, обещавший невидимому телефонному собеседнику большие проблемы по части здоровья. В этом помещении расположилась какая-то мутная юридическая контора…

– Мне не нравятся эти цветы, – закончила свой рассказ Татьяна Казьмина. – Мне вообще не очень нравится этот дом.

– С ним что-то не так?

– Это не телефонный разговор. Я понял намек.

Мы договорились с Таней о встрече. Ровно в полдень она будет ждать меня в кофейне у парка в центре. Это как раз напротив университета, в котором она в начале сентября читала лекции заочникам. Мне, пожалуй, не помешает перед обедом пройтись несколько кварталов пешком.

Я посмотрел на часы на тумбочке и не без злости отметил, что промучился бессонницей до двух часов. А вставать нам с Томкой придется не позже восьми: лето кончилось, унося с собой утреннюю халяву, и в девять ровно моя дочь должна сидеть в группе на стульчике перед учебной доской. А меня ждут в офисе мои сотрудники и клиенты, между прочим.

Я поднялся с кровати, прошел на кухню. Мне редко приходилось пользоваться химическими препаратами, стимулирующими спокойный и глубокий сон, но при таком ритме бытия рано или поздно пришлось бы начинать. Я нашел в ящике буфета упаковку глицина. Засунул пару штук под язык и вернулся в спальню.

– Один баран, – заговорил я голосом Нюши, – два барана, три барана…

– …четыре барана! – отозвалась из своей комнаты Томка.

Олеся утром в группе стреляла в меня глазками. Они так и сверкали. Томка ухмылялась, видя наши смешные перестрелки, и предостерегающе шептала:

– Пап, на вас люди смотрят.

– А что нам люди?

– И я тоже смотрю!

– Ну, ты-то наш человек.

Пока она переодевалась возле своего шкафчика с изображением слоника, болтая с приятелем, мы с Олесей получили возможность перекинуться парой слов.

– Что ты делаешь сегодня вечером? – спросила она, теребя мою руку. Я невольно поежился: на нас действительно поглядывали другие родители. Пусть ближе к девяти основной контингент ребятишек уже вовсю стучал ложками по тарелкам, в раздевалке копошились опоздавшие вроде нас.

– У вас есть предложение, леди? – отшутился я.

– Есть. Подкупающее своей новизной и оригинальностью, как ты знаешь.

– Слушаю тебя, звезда моих очей.

Она придвинулась еще ближе. Мы стояли у одного из трех рядов детских шкафчиков, возле входа в группу, и никто не мог видеть, как Олеся ухватила меня за задницу.

– Нужны пояснения?

– Ты нимфоманка. – А сам-то…

– Не спорю. Только насчет вечера... —Я смутился. Мне очень не хотелось обламывать возлюбленную, особенно когда глазки ее сверкали словно драгоценные камни в перстне на солнце и особенно после двух недель разлуки (в конце августа Олеся с Ванькой уезжали к маме в Белоруссию), но я не мог прогнозировать, что вечером после разговора с Татьяной буду свободен. У меня не было никакого официального дела в доме номер тринадцать по Тополинке, но вы знаете о моем любопытстве не хуже меня.

Олеся правильно трактовала мою запинку. Она перестала улыбаться.

– Не говори мне, что ты занят.

– Я пока не знаю. Все зависит от… И я снова запнулся.

Тут надо сделать необходимое лирическое отступление.

По моим предыдущим рассказам вы наверняка могли сделать вывод, что Олеся Лыкова – идеальная женщина. Мечта поэта и мента. Покладистая, добрая, нежная, сексуальная, большой мастер по борщам, котлетам и яичнице с колбасой. У меня неоднократно проскакивало и выражение «настоящая боевая подруга». Чего греха таить, если бы я не знал ее лично и ориентировался бы по таким характеристикам, я бы и сам поверил в ее безупречность и кусал локти до конца дней при невозможности обладать этой женщиной.