Буквально через несколько мгновений, по словам Наливайко, «дверь распахнулась и в кафе ворвались пятнадцать верзил в черных плащах и шлемах с двумя огромными псами на поводках. Это были австрийские полицейские». За ними следовали сотрудники международной военной полиции, «четверо в джипе», которые проверили документы остальных посетителей, предостерегли драчунов на будущее и всех отпустили. Американцы попались в ловушку, но КГБ, разрабатывая свой план и выбирая кафе Гартенбау, не учел близость полицейского участка — тот самый фактор, который помог Мерфи и Грею освободиться из рук советских чекистов.

Этот случай получил огласку, и Мерфи пришлось вернуться в Берлин. Трудно сказать, получил ли КГБ выгоду от пропагандистской кампании. Если и получил, то новости о драке в кафе быстро уступили место на первых полосах газет сообщениям о том, что Георгия Маленкова сменил на посту Председателя Совета Министров СССР маршал Булганин[626]. Герой войны Георгий Жуков стал министром обороны. Что касается австрийского договора, то в начале марта Советы перестали настаивать на его увязке с германским мирным договором. Это изменение в советской политике по отношению к Германии стало большой неожиданностью для многих советских руководителей, тех, кто думал о нейтралитете Австрии как козырной карте в игре, начатой Хрущевым[627].

Весной 1955 года А. А. Смирнов, тридцатитрехлетний третий секретарь советского посольства в Карачи, Пакистане, сбежал к американцам и был увезен в США, а потом передумал и попросился обратно[628]. Решено было вернуть его Советам через Берлин. Однако сначала его допросил Мерфи, и Смирнов произнес пророческие слова в отношении Берлина и Германии:

«Я верю в то, что в этом году (1955) будут приняты важные решения по Германии. Ни один думающий человек в советских кругах не верит, будто двенадцать или сколько их там немецких дивизий представляют угрозу для СССР. Однако, едва Западная Германия вооружится, наступят перемены в отношении к оккупационным властям. И в этих условиях Советский Союз может согласиться на свободные всеобщие выборы в Германии при условии, что будут выведены все оккупационные войска. Коммунисты из Восточной Германии, хорошо организованные и финансируемые, смогут послать довольно много коммунистов в новое правительство... Собственно, форма правления несущественна, пока Советский Союз сможет удержать вновь объединенную Германию от вступления в НАТО. Одним из способов добиться этого будет возвращение экспроприированных германских территорий, теперь находящихся во владении Советского Союза и Польши»[629].

Хотя Смирнова уговаривали остаться на Западе, он твердо стоял на своем, и 17 мая 1955 года он был передан советской стороне. Однако его комментарии были произнесены как раз в тот момент, когда БОБ слушала другие завораживающие речи из уст своих источников в Восточном Берлине о возможных политических переменах.

Пожалуй, комментарий Смирнова о намерениях Москвы в отношении Германии отражал, скорее, надежды Москвы, чем реалистические ожидания. Однако его мысли представляли особый интерес для БОБ, потому что подтверждались другими разведывательными сообщениями, поступавшими летом 1955 года. Хотя ЦРУ отвергло возможность вывода советских войск в обмен на гарантии объединенной и нейтральной Германии на условиях СССР (этот план, казалось, грозил потерями, а не приобретениями для Советов[630]), Смирнов был абсолютно прав в том, что 1955 год был критическим для «холодной войны» в Германии. 5 мая западные союзники признали суверенитет Федеративной Республики Германии, а 9 мая ФРГ была принята в НАТО. В то же время Запад пригласил Советский Союз на четырехстороннюю встречу на высшем уровне в Женеве, которая должна была состояться летом. Это приглашение, возможно, инспирировало предложение, направленное Конраду Аденауэру, канцлеру ФРГ, посетить Москву и обсудить дипломатические, торговые и культурные отношения двух стран.

Этот неожиданный поворот Советского Союза к правительству Аденауэра рассматривался многими на Западе как удар по престижу руководства Восточной Германии. Примерно в это время БОБ начала получать сообщения от своих источников в аппарате Политбюро СЕПГ, о растущих проблемах в отношениях между Советским Союзом и Восточной Германией. Например, в мае 1955 года на совещании стран Варшавского пакта Вальтер Ульбрихт представил предложения по закрытию границ между ГДР и Западным Берлином, однако они были отвергнуты Советским Союзом. Вместо этого Советский Союз поставил на рассмотрение возможные предложения канцлеру Аденауэру «о предоставлении объединенной Германии экономических уступок на территориях к востоку от Одера-Нейсе без изменения территориальной целостности соответствующих стран». Восточным немцам было также сказано, что «ГДР не будет представлена в Москве своей делегацией во время визита канцлера Аденауэра»[631].

На совещании политбюро СЕПГ (6 июля) Георгий Пушкин, советский посол в ГДР, отвечая на вопрос о будущем правительства ГДР, как сообщалось, заявил, что это «внутреннее дело Германии» и добавил: «Правительство ГДР мало способствовало разрешению проблем, связанных с германским вопросом. Политбюро СЕПГ придется отрешиться от представлений о том, что Советский Союз рассматривает ГДР стратегически и политически так, как СЕПГ себе это представляет. Ресурсы населения и природных ископаемых ГДР не существенны для СССР в оценке в целом международной обстановки». Полагая, очевидно, что он достаточно шокировал Политбюро СЕПГ, Пушкин закончил свое выступление вполне стандартно: «Советский Союз согласится на объединение Германии на основе свободных выборов только при условии, если такая Германия будет иметь социал-демократическое правительство»[632]. На встрече 16 июля Хрущев обвинил СЕПГ в том, что она «не смогла понять перемены в советской политике», а также в проведении «акций, препятствующих разрядке между Востоком и Западом»[633].

Вашингтон готовился к Женевской встрече на высшем уровне, когда пришли эти сообщения, и госдепартамент вместе с Белым домом были восхищены и в то же время поставлены в тупик. В такую напряженность между Советским Союзом и его восточногерманскими друзьями было трудно поверить. Трудно было поверить и в то, что СССР одобрит широкие экономические уступки воссоединенной Германии со стороны бывших территорий Германии, теперь контролируемых Польшей. Некоторые сотрудники ЦРУ назвали эти заявления откровенной ложью. В любом случае, ни одно их этих советских предложений не прозвучало ни на Женевской конференции, ни во время визита Аденауэра в Москву. Единственным утешением для Запада была поддержка советской делегации положения о том, что объединение Германии должно быть делом самих немцев.

Несмотря на меры, предпринимаемые советскими и восточногерманскими службами безопасности, БОБ, исходя из программы «Redcap», всегда пыталась раздвинуть границы своих операций и действовать в районах основных советских гарнизонов, расположенных по всей Восточной Германии. Однако БОБ плохо координировала свои операции. Каждое направление было как бы само по себе и работало независимо от других, там, где ему хотелось. Таким образом, результат зависел не от опытности сотрудников направления, а от характера операций. Атомная группа, например, состояла из бывалых оперативников, работавших по специфической цели. Однако независимая ветвь контрразведки (СЕ), наследница Х-2, все еще занималась непродуктивными агентами-двойниками и была завалена работой по выявлению провалов в мерах безопасности тайных активных программ.