За чаем приятели разговорились. Они быстро обсудили последние новости Деревни, пару новых книг, а потом Робин неожиданно спросил соседа:

— Слушай, Менделей, если не секрет, где это ты целыми днями пропадаешь?

— В библиотеке, — охотно ответил Менделей. — Видишь ли, Робин, сейчас, когда времени у меня в запасе осталось слишком мало, я стараюсь поскорее закончить свою работу над новой энциклопедией полезных растений. В сущности, я её почти закончил, всего несколько страниц осталось дописать.

— Надо же! — восхитился Робин. — А её можно будет почитать?

— Можно, конечно. Эта энциклопедия там же в библиотеке и будет храниться. Да только вряд ли она тебя заинтересует. Такая книга всё же более полезна для химиков и фармацевтов, тех, кто на основе полезных растений составляют противоядия. А вот рассказы мои, если время есть, можешь почитать, — неожиданно предложил Менделей.

— Есть время! — радостно сказал Робин. — Сегодняшнее домашнее задание я ещё по дороге выучил. Надо же, так ты, оказывается, ещё и рассказы пишешь?! А мне вот и изложения-то с трудом даются.

— Так что ж тут удивительного! У каждого свои дарования. А я вот, Робин, наоборот: без этого не могу. Мне самому писать, пожалуй, даже интереснее, чем читать чужие книги.

Менделей сбегал в комнату и принёс Робину толстую синюю папку, разбухшую от множества бумаг. Он быстро пролистал рукописи и, наконец, вытащив несколько сжатых одной скрепкой страничек, протянул их Робину.

— Вот, почитай, пожалуй! А я пока своими делами позанимаюсь.

Робин взял отпечатанный рассказ и вслух прочитал название: «А в Пещере было темно». Он отодвинул подальше полупустую чашку и, положив рассказ прямо на кухонный стол, начал читать. Тут в кухню снова просунулась голова Менделея.

— Что?.. — оторвавшись от рассказа, неохотно отозвался Робин. Первая же фраза заинтересовала беглеца, и ему не хотелось отвлекаться.

— Робин, давай уговоримся: после чтения — никаких вопросов. Хорошо?

— Ну, хорошо, — пожал плечами Робин. Он снова углубился в чтение…

А В ПЕЩЕРЕ БЫЛО ТЕМНО…

Гомус сосредоточенно выплёвывал из своего овального рта остатки летучих мышей. «Хоть бы сварил их сначала…» — с отвращением думал Коля.

— Не грусти, — дожевав, ласково сказал ему Гомус, — пока ты не научишься есть мышей, я буду приносить тебе из Города обычную пищу.

— Я никогда не научусь есть мышей, — сказал Коля.

— Научишься, просто поверь мне, ты всему научишься. И однажды ты станешь таким как я.

Коля с ужасом посмотрел на небольшое, тощее, скрючившееся существо, с большой вытянутой головой на длинной тощей шее, взглянул на огромный рот, тоже казавшийся совершенно овальным — с синими губами, с налипшими на них клочьями мышиных шкурок…

— Я не хочу становиться таким как ты! — в отчаянии закричал Коля.

— Ты просто видишь всё неправильно. Я красивый.

— Ты безобразный и… глупый, — бесстрашно возразил Коля.

— Нет. Неправда. Я не интеллектуален, это так. У меня нет творческих способностей, я ничего не могу создать, не считая самых ничтожных вещей. Но, как видишь, у меня достаточно ума, чтобы понимать это. Вот для того-то я тебя себе и оставил. Надеюсь, несмотря на всю свою ничтожность, ты пока ещё способен к творчеству. Ты нужен мне.

— А ты мне не нужен, — сердито сказал Коля.

— Нет, я нужен тебе, ведь больше у тебя всё равно никого нет. У тебя нет родителей, потому что они умерли, и нет друзей, потому что они от тебя отказались. Ты один, и я один. Мне уже не дано скучать, как обычным людям. Мне всё равно. Но ты мне нужен для более тонкой работы, чем та, на которую я способен.

— Да. Мне нет пути назад. Я преступник, потому что однажды не только украл, но и оклеветал человека, — с горечью произнёс Коля и безвольно опустил голову.

— Жаль, что тебя до сих пор мучит совесть. Впрочем, это скоро пройдёт. А в остальном – ты молодец. Ты мой! К тому же, я и не собираюсь обижать тебя.

— Здесь всё время так темно, Гомус. А я так люблю свет.

— Ты? Не смеши меня, — неприятно рассмеялся Гомус. — Невозможно любить свет. А вообще… Ты привыкнешь. Впрочем, на первое время я куплю тебе в городе фонарь. Только зажигай его в моё отсутствие, когда я ухожу за кошками. Меня раздражает даже искусственный свет.

— А ты не боишься, что я убегу, пока ты ловишь кошек?

— Нет, не боюсь. Тебе некуда идти. И потом мои летучие мыши заградят тебе дорогу.

— Странно, что они продолжают верно служить тебе, несмотря на то, что ты время от времени хватаешь некоторых из них и тут же съедаешь.

— Потому-то и служат, что боятся, — самодовольно произнёс Гомус.

— Гомус, а почему ты тебя так раздражают кошки?

— Они созданы для службы людям, поэтому я их не люблю.

— Ты так не любишь людей, что мстишь даже их кошкам?

— Ну конечно.

— Но ведь ты тоже был когда-то человеком. Кстати, Гомус, кем ты был раньше, до Пещеры? Может, беглым каторжником, смертником, кем?

— Давай, фантазируй! Мне всё равно, к тому же, я уже не помню таких подробностей. И не хочу  вспоминать. Я больше не человек. Я хозяин Пещеры. Я — хозяин. Меня нельзя осудить, отвергнуть, обидеть. Со мной ничего нельзя сделать. За свои старания я уже обрёл несомненное бессмертие. Кстати, ты тоже можешь обрести, если постараешься, только не скоро.

— Да… Зачем оно, такое бессмертие? Чтобы вечно жить в темноте, словно крот, вечно гоняться за кошками и питаться сырыми мышами…

— Не только для этого… Хотя со временем ты научишься ценить наши простые удовольствия. Ты поймёшь, что всё это в самом деле приятно. Но этим, конечно, дело не ограничится… Ты научишься не только разрушать… И если ты преуспеешь в нашей мудрости, то однажды сможешь стать хозяином своей собственной Пещеры.

— Это значит, что меня будут слушаться летучие мыши и бояться изловленные кошки?

— Ты утомил меня сегодня, дурачок, — раздражённо огрызнулся Гомус. — К тому же, я что-то проголодался.

«Опять!» — с отвращением подумал Коля.

Почти не меняя положения тела, ловкими движениями одних только длинных и цепких рук Гомус тут же поймал поочерёдно трёх мышей. Ел он свою ещё живую добычу медленно, громко отвратительно чавкая. Он так наслаждался трапезой, что на время совсем забыл о существовании Коли.

Колю чуть не вырвало от отвращения. Не в силах больше выносить тошнотворного зрелища, мальчик отвернулся к стене, беззвучно заплакал, а потом сказал себе очень тихо: «Там наверху всё равно лучше, намного лучше. Если бы я только мог вернуться обратно, я бы уже не повторил ни одной из своих прежних ошибок. Я бы согласился на самые трудные работы и не оставил бы их, пока не искупил весь вред, который принёс. Я бы согласился терпеть бойкот и презрение бывших друзей, сколько бы они ни длились. Я так не хочу превращаться в Гомуса! Только не это. Только не это. Мама, мама, помоги мне», — позвал он. И тут же в страхе оглянулся на Гомуса, но тот, наевшись до отвала, уже лежал на грязном полу и, приоткрыв мерзкий зубастый рот, негромко храпел.

Вдруг мальчику почудилось, что его кто-то окликнул. Коля машинально порылся в карманах. Неожиданно он обнаружил огарок свечи, который завалялся у него ещё с последней пасхальной службы. Какая-то девочка положила его на стол, а он зачем-то засунул в карман, да так и забыл там. Спички лежали тут же, в кармане: наверху Коля изредка курил. Он принялся напряжённо вспоминать: «Когда я был маленький, мама учила меня — Отче наш… Отче наш…» Больше он ничего не помнил. Он повторял тихо, но со всей силой, на которую только была способна его заблудившаяся и испуганная душа. Гомус погрузился в глубокий сон. Во сне его тонкие красные от недавней пищи губы непроизвольно шевелились.