В общем, если здесь, на земле, ветеринар Петров оставил нас с Андерсеном на произвол судьбы, то там, на небе, нас всё-таки пожалели: вскоре Андерсен впервые смог приподнять голову, (раньше у него не хватало сил даже на такое движение) и глазами, почти столь же ясными, как прежде, посмотрел на меня. Это был хороший знак, но тревога не оставляла меня: я знала, что курс уколов нужно продолжать без перерыва.

"Преображение" 

Мне так и не удалось толком выспаться в эту ночь. Всё следующее утро я бродила по лавке, словно в тумане, и вместо того, чтобы попытаться хоть что-нибудь предпринять, непрестанно думала о пропущенных уколах. А в двенадцать часов в лавку собственной персоной заявился ветеринар Петров. Вместо обычного краткого приветствия я только вопросительно взглянула на него. Он сухо поздоровался и, достав из сумки шприцы и ампулы, молча принялся делать Андерсену уколы.

Я стояла и молча смотрела на ветеринара. Голова у меня немного кружилась, а в ушах тихонько звенело. Я всё не могла сообразить, как мне к нему обратиться, что сказать, о чём спросить… Закончив процедуры, ветеринар Петров вытер салфеткой руки, собрал свой саквояж и угрюмо произнес:

— Бесплатно! Мне надо идти. Зайду ещё раз в четыре часа.

Он быстро повернулся, открыл дверь и вышел. Я успела только открыть рот, да так и простояла с открытым ртом несколько полновесных минут. Наверное, я и дальше бы стояла в этой нелепой позе, но тут в дверь вошёл знакомый пенсионер, любитель марок. Его появление и вывело меня из оцепенения. Кстати, пенсионер обрадовался мне: он решил, что я увидела его из окна и вышла навстречу постоянному покупателю. Я с удовольствием подтвердила его остроумную догадку.

— Да, — заявила я, — именно так мы всегда и встречаем дорогих посетителей!..

А про себя продолжила фразу: «…с шумом в ушах, головокружением и глупо открытым ртом». А в десять минут пятого, как и обещал, пришёл ветеринар Петров. Всё повторилось в точности, как и утром.

— Бесплатно! — снова сказал Петров и, сделав Андерсену уколы и вытерев руки, стал собирать свой саквояж. Но на этот раз он не так спешил, да и я к тому времени почти обрела дар речи.

— Почему? — недоуменно спросила я. Это был единственный вопрос, который пришёл мне на ум.

— Я много думал этой ночью, — ответил Артём Иванович. — Да представьте себе… Не знаю, что на меня нашло, только совесть отчего-то совсем замучила.

«Совсем замучила…» — мысленно машинально повторила я и неопределённо покачала головой, по-прежнему не понимая, как на всё это нужно реагировать.

— Я, видите ли, не всегда был ветеринаром, — признался Петров.

— Да?.. А кем же вы были?..

— А у вас есть свободное время? — спросил Петров

— Этого добра сколько угодно, — заверила я.

К тому же уже половина пятого, и через сорок минут придёт пора закрывать магазин. А осунувшемуся, не спавшему всю ночь ветеринару Петрову, судя по всему, захотелось выговориться. Я не очень-то верила в такое быстрое и внезапное преображение этого чёрствого субъекта в нормального человека. Однако случаются же в жизни чудеса… Он всё-таки пришёл, так пусть же поговорит. К тому же сегодня я была готова слушать кого угодно, — ведь Андерсену явно полегчало, — пусть и немного.

 Дождь, наконец, кончился

За окном неожиданно посветлело. И удивило меня даже не то, что дождь прекратился, а то, что я это заметила. Дело в том, что последние полторы недели я жила как-то машинально, точно во сне, и почти ничего происходящего вокруг меня не замечала. То есть, я смотрела и не видела, участвовала в событиях, точно это была вовсе не я, а бездушный робот, которому все безразлично. Это, конечно, очень неприятное состояние, — никому такого не пожелаю. Но дело в том, что Андерсен мне очень дорог, и я сильно переволновалась. Мне даже не с кем было толком поделиться своей печалью. Потому что, видите ли, муж мой археолог, он сейчас на раскопках в Малой Азии, папа в санатории, а все друзья разъехались: кто в Крым, кто в Тунис, а кто и в более дальние края. Лето.

Это только я сижу здесь безвылазно все три летних месяца. Правда, обычно мне это нравится: ни в какое другое время года не удаётся чувствовать себя безраздельной хозяйкой этой богатой и просторной лавки. Кроме того, летом мне платят двойной оклад и премии, — а валятся на солнцепёке вредно для моего здоровья. В отпуск я с мужем уезжаю обычно в сентябре. И, как я уже говорила, лето для нашей лавки — мёртвый сезон, посетителей мало…

 Хирург

Однако ветеринар Петров совсем заждался, а ему так не терпится рассказать свою историю. Кстати, заметив, что на улице кончился дождь, я обнаружила также и то, что у нас есть синий пластиковый чайник. И я налила себе и ветеринару чаю: во-первых, потому что мне было так легче слушать; а во-вторых, мне почему-то казалось, что ничего интересного этот неприятный мне человек сказать не может, — так хоть чайку попить со скуки!.. Я до сих пор не могла поверить очевидному, — что он в самом деле передумал и согласился сделать бесплатную инъекцию. В таком человеке было трудно предположить какие-нибудь добрые чувства. Но, как однажды сказал великий Чехов: «Никто не знает настоящей правды», — не могла её знать и я, а поэтому — «Что ж, — сказала я себе, — сиди и слушай!»

Оказалось, что Артём Иванович несколько лет работал в детской больнице, был там простым, рядовым хирургом и специализировался на удалении гланд и аденоидов. Работу свою хирург Петров не любил, больные дети его, как правило, раздражали. Не раздражал его только собственный сын, потому что видел он мальчика редко. Сыном занималась либо жена, либо родители Петрова, а так же воспитатели детского сада. Собственному сыну Петров ни за что не согласился бы удалять гланды или аденоиды, потому что в той больнице, где он работал, пациентам на такой операции делали почему-то только местный наркоз. Дети на операционном кресле плакали и кричали, — и это-то обстоятельство чрезвычайно мешало хирургу и раздражало его. Кроме того, платили Артёму Петровичу мало. Однако он тянул свою лямку и, несмотря на все «но», старался работать честно, — хоть и без любви к делу, но честно.

Но однажды в его смену произошёл несчастный случай. Мальчик, которого он прооперировал, после операции потерял много крови и умер. У него оказалась редкая болезнь, о чём не подозревали ни родители, ни врачи, — болезнь, связанная с плохой свёртываемостью крови. В сущности, ему были противопоказаны любые операции, — однако, по недосмотру, выяснилось это слишком поздно. Персонал больницы отчаянно боролся за жизнь ребёнка, но мальчик не выжил. Обезумившие от горя родители обвиняли во всём оперировавшего хирурга. И хотя врачебное расследование показало непричастность Петрова к происшедшему несчастью, он впал в тяжёлую депрессию и ушёл с работы.

Петров долго и мучительно переживал случившееся. А между тем новое несчастье готовилось обрушиться на него.

Дело в том, что жена Петрова, как будто специально дождавшись, когда мужу будет особенно тяжело, бросила его. Объяснила она это тем, что жизнь с депрессивным хирургом-неудачником её больше не устраивает, а устраивает её жизнь с перспективным и жизнерадостным владельцем сети магазинов «Домашние пирожки». В её подаче всё выглядело очень продуманно и логично… Но практичная жена бросила не только самого Петрова, но и их маленького сына. Причём, она объяснила Петрову, что всё очень хорошо продумала. И, похоже, она говорила правду: продуманно ею всё было действительно идеально, — у Петрова живы родители, они-то и помогут ему воспитать ребёнка.