Как бы то ни было — постройку Тома выбрала верно, и, фальшиво насвистывая какую-то смутно знакомую мелодию, дёрнула за ручку деревянной двери. Они очутились в крохотной коморке, пропахшей дровами и золой. После долгой прогулки, казалось, что здесь очень тепло. Олеся стянула варежки, рассовала их по карманам и с наслаждением подышала на руки. У-у-у! Как здорово!

— Так, — деловитая Томка вытащила из кармана коробок со спичками, затем, подсвечивая его вынутым из варежки мобильником, достала три палочки и откусила одной из них серную головку, — Ну, давайте. Кто первый? Может ты, Лиса? Моя всё-таки идея...

Олеся вздохнула и протянула руку — и, словно по закону подлости, в её ладони очутилась обезглавленная спичка. Ну почему-у? Так не хочется... Тома с Любой переглянулись и синхронно отступили, создавая ей простор для манёвра.

Ну что за ерунда? Она даже идти не хотела! Вечно она крайняя!

Но на попятный Олеся не пошла — тяжко вздохнув, сломала спичку, бросила её на пол и спросила:

— Ну и чего там говорить-то надо? Напомни!

— Батюшка-банник, пожалуйста, не чуди, а о суженом мне расскажи, — бодро отбарабанила Люба, блестя глазами. Похоже, в помещении молчунья слегка оттаяла — подойдя к двери, разделяющей предбанник и парную, она взялась за ручку и шепнула:

— Ну, давай!

— Ладно...

Олеся вздохнула, задрала юбку и спустила колготки. Её никак не оставляли мысли о подставе, но прокрутив в голове кадры жеребьёвки, пришлось признать: всё по-честному. Просто ей не хочется быть первой, вот и всё.

Подруги услужливо распахнули двери, и Олеся, обращённая спиной в парную, шагнула внутрь, склоняясь вперёд и повыше поднимая подол. Набрав побольше воздуха в грудь, она хотела произнести ритуальную «считалочку», но успела выговорить только первый слог:

— Ба…

Её перебили — внутри кто-то зашевелился, громко вздохнул и издал странные звуки, очень похожие на горловое рычание вошедшего в охотку кабана:

— Ахррр… Хррр…

Перепугавшись, девушка рванулась обратно, но опоздала: кто-то схватил её прямо за злополучную задницу. Ужас встряхнул, как сильный удар током — дёрнувшись, она заорала в полный голос. Томка с Любкой, недоумённо пялящиеся в тёмный проём, рванулись вон из предбанника — толкаясь и не разбирая дороги.

— Аааа! — голосила, заходящаяся от паники Олеся, вслед за девчонкам.

Она хотела освободиться, но бесполезно — невидимка держал крепко, и из-за попытки сбежать, как будто бы вцепился ещё сильнее. От страха мозги совсем отказали, и, повинуясь не разуму, а чистым инстинктам, Олеся пнула обутой в валенок ногой назад, толкнулась во что-то мягкое, и, наконец-то, избавилась от тисков.

Почувствовав, что её отпустили, кинулась вперёд, упала на колени, но быстро поднялась и понеслась — со спущенными колготками, подвывая от ужаса.

Хорошо ещё, место отключившихся мозгов заняли инстинкты: несмотря на панику, бежала она в правильном направлении, и когда на горизонте появились заснеженные крыши деревенских домов, разум наконец-то вернулся к Олесе.

Остановившись, она отдышалась, задрала подол и натянула колготы, радуясь, что надела юбку, а не джинсы. Оправившись, огляделась по сторонам, выискивая подруг, и далеко позади увидела две знакомые фигурки.

Однако!

Заметив, что она остановилась и смотрит в их сторону, те замахали ей руками, жестами призывая подождать.

Олеся фыркнула: вот ещё! Хороши подруженьки, ничего не скажешь! Бросили наедине с банником и надеются, что она будет мёрзнуть, пока они её догонят? Ха! Хренушки!

Она выпростала средний палец и вытянула руку вперёд — не особенно, правда, надеясь, что в темноте, пусть и разбавленной лунным светом, эти предательницы разглядят нецензурный жест. Но какая, в сущности, разница? Она-то знает...

Дома было тепло и светло. Бабушка по-прежнему смотрела телевизор, а дедушка, судя по звукам доносящимся из его комнаты, видел десятый сон. Услышав шаги вернувшейся Олеси, Варвара Дмитриевна обернулась в кресле, изучила румяную после мороза внучку и спросила:

— Замёрзла? Иди, чаю попей. Только что закипел.

— Ага. Спасибо, — пряча глаза, буркнула Олеся, опасавшаяся, что зоркая бабуля поймёт — что-то случилось.

Она и поняла — заметила горящие щёки, ускользающий взгляд и закушенную губу. Поинтересовалась:

— Что произошло? Ты сама не своя. Поссорилась с девочками?

— Да ладно! Своя я. Своя, бабуль. Всё нормально. Так. Ерунда. Потом расскажу. Как-нибудь.

— Ты очень возбуждённая. Признавайся, что натворила?

Олеся едва не застонала в голос: Ну, бабушка! Ну, пожалуйста, не приставай!

— Ба, пожалуйста, не пытай. Всё равно не скажу. Видишь — нормально всё. Живая, здоровая, на кусочки не разобранная!

— Не мели ерунды. Что с твоими подругами?

— А я знаю? — не подумав, брякнула разнервничавшаяся Олеся, — Дома уже, наверное.

— Так они тебя бросили? — моментально успокаиваясь, сообразила бабушка, — Оставили одну в чужом дворе, а сами сбежали?

— Ага, — мысленно вознеся хвалу бабулиной забывчивости, ответила Олеся, — Бросили. Как дуру — одну, у чужого окна.

— Ну ничего, я им завтра всё выскажу…

— Ба, честное словно. Не надо. Мы сами разберёмся. Пожалуйста, не встревай.

— Как знаешь. И правда: чего это я. Взрослая уже. Студентка! Сами решайте свои вопросы.

— Спасибо, ба…

Избавившись наконец-то от верхней одежды, Олеся кинулась к себе в комнату, на ходу стаскивая свитер, лосины и юбку. Раздевшись, подхватила валяющуюся на кровати пижаму и уже хотела натянуть её, но остановилась. Какая-то неправильность в собственном облике, промелькнувшая в зеркале, заставила девушку замереть и приблизиться спиной к двойнику.

Офигеть... Жопа!

Тьфу!

На упругой белоснежной попке, которую не скрывали телесного цвета стринги, красовался огромный синячище. В ужасе зажмурившись, Олеся мотнула головой, надеясь, что как только она снова распахнёт глаза, наваждение исчезнет. Увы — гематома никуда не делась. Особенно ярко на бледной коже выделялись следы от пальцев. Теперь, в трезвом уме и твёрдой памяти, разглядывая собственную расцвеченную задницу, она ещё раз прокрутила в голове случившееся и сделала вывод: это был человек. А никакой не банник. Разве бывают банники такого размера? И потом… Хвататься — не по правилам. Тем более, двумя руками: и голой, и «лохматой». 

Так! А ведь синяков должно быть два...

И точно: повертевшись перед зеркалом и подставив в «кадр» другую ягодицу, она не без труда различила слабый отпечаток ладони. Мамочки… Вот стыдоба-то!

Щёки полыхнули огнём, а в груди стало душно от резко поднявшейся температуры — подбежав к окну, Олеся открыла внутреннюю створку и упёрлась лбом в расчерченное ледовыми фракталами стекло.

Спокойно, Лиса, спокойно! Подумаешь, синяк! Представь лучше, что испытал ночной созерцатель задниц, предназначенных баннику… Он ведь тоже перепугался, и сильно: как иначе объяснить эти дикие звуки и то, что он не хотел её отпускать? Шок, по-любому...

Олеся вообразила картину: темнота, баня, одиночество... И вдруг рядом возникает чья-то голая попа! Да, так и умом двинуться можно... Аааа!

Плечи затряслись, и, торопливо бросившись к кровати, девушка уткнулась лицом в подушку — не в силах иначе подавить внезапно нахлынувший истерический хохот.

Отсмеявшись, она уселась на постели и наконец-то принялась надевать пижаму. Всё! Все-о-о! Никаких гаданий и гулянок. Послезавтра она возвращается в Омск, а до того — даже на порог не выйдет! И пусть Тамара завалит её сообщениями! Не-не-не…

***

К счастью, далеко не всегда события текут по намеченному руслу — порой достаточно нежданного препятствия, чтобы полностью изменить направление реки. Олесиным «камнем» стал старый дедушкин Жигуленок. Пользовались им редко: последний раз, машина заводилась десять дней назад, когда Иван Константинович ездил в район — забирать с поезда приехавшую внучку.

На следующий день, за ужином, дедушка, почти весь день провозившийся в гараже, развёл руками: