— Вот и умница, — свободным краем простыни прикрывает мужское тело и идет открывать дверь.

Небольшая заминка с замками, но она справилась. И…

То самое, что ей представлялось при разговоре по телефону, заполнило дверной проем. Высоченный широкоплечий силуэт. Мрачный взгляд, который при виде ее наполнился удивлением. Нахмуренные брови, озадаченная складка между них. А потом недоуменно поджатые губы выдают:

— Людмила… эээ… Петровна?..

— Михайловна. Да, это я, — Люда отступает назад. — Здравствуйте, Григорий.

— Здравствуйте, — он шагает через порог. — Черт, я совсем забыл…

В довольно просторном коридоре сразу становится тесно. Его много. Он реально здоровенный. Даже далеко не маленькой Люсе приходится запрокидывать голову, чтобы посмотреть ему в лицо. Темное пальто, в таких же темных волосах тают, поблескивая, снежинки. Или это седина? Лицо относительно молодое для седины, на вид — максимум на пять лет старше Люды.

— Гришка, ты? — раздается из комнаты.

— Я, Жоржета, кто ж еще, — он начинает расстегивать пальто. — Как он? Все нормально?

— Да, — если Люда и удивлена, то вида не показывает. — Мы уже закончили.

— Уже? Так рано? — он перестает расстегивать пуговицы и смотрит на часы на запястье. — Сколько массаж длится?

— Сегодня и завтра — по полчаса. А потом добавим до сорока пяти минут.

— Ясно. Ну, вам виднее.

— Разумеется, — кивает невозмутимо Людмила. Обернувшись в сторону гостиной: — Гоша, вам еще пятнадцать минут не вставать. И потом обязательно одеться тепло. И никакой нагрузки. Надеюсь, вы в курсе? — это она произносит в пространство между двумя мужчинами. Интересно, кто они друг другу?

— В курсе, — вздыхает Григорий. — Нам доктор все объяснил.

— Ну, тогда до завтра, — Люда берет свой лежащий на банкетке пуховик. — Да, Григорий, насчет оплаты…

— Сколько с меня? — тот без лишних разговоров достает из внутреннего кармана пиджака портмоне.

— Смотря как оплачивать будете, — разговоры о деньгах ей всегда давалась нелегко, но за годы работы она себя приучила. — Можно за каждый сеанс, можно авансом сразу вперед за весь курс. Можно после окончания курса, в принципе, — последний вариант был ей неудобен — вот прямо сейчас деньги были бы кстати, ей надо заплатить автомеханику.

— Курс — это сколько?

— Георгию там назначено тридцать сеансов. Но это неразумно — вот так сразу тридцать. Неэффективно. Я вас советую сделать десять или пятнадцать, потом перерыв хотя бы в месяц. А потом еще.

— Хорошо. Давайте за пятнадцать сразу заплачу, а там видно будет.

— Как угодно, — соглашается Люда. Как все удачно складывается!

Надевает пуховик, убирает деньги в карман.

— Гоша, до завтра!

— До завтра, Люсенька, — несется из комнаты. И, уже явно не ей: — Ну что, Гриш, как там дела?

Закрывающаяся дверь гасит окончание ответа, произносимого усталым бархатным голосом:

— Как обычно, Жорик. Стабильно херово…

Монька едва не сбил ее с ног.

— Мам, что, с Моней не гуляли?

Пес смотрит на нее преданными глазами, энергично елозя по полу хвостом.

— Нет, доченька, не успела. Я пока по магазинам, да потом Лидию Тимофеевну проведать зашла, да потом…

— Я поняла. Тогда мы гулять.

Пес, услышав заветное слово, радостно взвизгнул, молниеносно исчез и вернулся уже с ошейником и поводком.

Мила со вздохом стала готовить ротвейлера к прогулке. Монти, умница, сидел тихо. Понимает, что хозяйка устала.

Моня, Монти, он же — Пантелеймон, появился в их квартире исключительно благодаря Люсиному мягкосердечию, за которое спорая на язык матушка называла ее иногда в сердцах «сентиментальной коровой». А бабушка высказалась по поводу появления Пантелеймона в доме кратко, но емко, в своей манере: «Один мужик в доме, и тот — кобель».

Монти Люся прибрала к рукам в доме очередного клиента. На перекормленного, едва перебирающего лапами ротвейлера было жалко смотреть. Ходить псу было явно тяжело, хозяйка же только сетовала, что собака совсем плохая стала, ходит в туалет прямо в квартире, хотя совсем молодая еще. И что сил ее нету терпеть больше, и надо усыплять. В последний сеанс Люда предложила забрать собаку, и Монти ей с радостью отдали. Вместе с Монти ей досталась его родословная, по которой он значился Монтегю, и его же страшное ожирение. В тот дом, кстати, Люся больше не приходила, хотя звонили, просились на массаж. Отказала, сославшись на занятость.

За три месяца пес из едва перваливающегося с боку на бок волосатого шара превратился в то, чем ему быть и положено — энергичную поджарую собаку, которая на прогулках рвала из под себя всеми четырьмя лапами так, что едва не роняла Люду, которая была отнюдь не пушинкой. Когда была возможность, они бегали с Монькой по утрам на стадионе находившейся в соседнем дворе школы. И диета была Моне предписана строжайшая, за соблюдением коей зорко следила сама Фаина Семеновна, а у нее не забалуешь. Кстати, из заморского Монтегю в нашего Пантелеймона пса перекрестила тоже бабушка. Сказала, что выражение морды у него — один в один с председателем колхоза, с которым у бабули во времена ее буйной молодости то ли что-то было, то ли не было — не поймешь. Но помнила она этого Пантелеймона отчего-то.

Рассеянно наблюдая за Моней, поднимающим настоящую локальную белую бурю на заснеженном пустыре позади дома, Люда размышляла — так же рассеянно и в противовес беготни пса — вяло. О постоянной усталости. О том, что времени ни на что не хватает. Не хватает, в первую очередь, на то, чтобы остановиться, задуматься — куда уходит ее жизнь. В феврале стукнет тридцать. Что она нажила к этим годам? Как говорится — ни ребенка, ни котенка. Мужика постоянного нет, собственного жилья — тоже. В последнее время ей вообще кажется, что в ее жизни нет ничего, кроме работы. Только люди, много людей, которые бесконечной чередой проходят через ее руки.

Когда-то, лет семь назад, это казалось ей ужасно важным — добиться такого. Стабильного дохода. Репутации, когда не хотели ни к кому — только к ней, записывались за месяц или два вперед. Когда можно не переживать за завтрашний день и как и на что его прожить. Теперь она точно знает, что принесет ей завтрашний день. Как и послезавтрашний, и все последующие.

Она добивалась своего, того, что ей тогда казалось очень важным. Материального благополучия. Редкая вещь для медицинского работника, тем более — в ее все-таки достаточно молодые годы. А она прилично зарабатывала, именно на Людины деньги жила вся их семья — бабушка, мама и она. Да, ну еще Пантелеймон, разумеется.

Три поколения среднего медицинского персонала. И ничему ведь жизнь не учила, что на этом поприще денег не заработаешь, только время и нервы потратишь, а как следствие — личного счастья не видать. Но так уж получилось, что Люда была потомственной медсестрой. И потомственной неудачницей в личной жизни. Бабушка, Фаина Семеновна Прокопенко, всю свою жизнь проработала акушеркой. Даже в войну. «А что ты думала, в войну люди не рожали?» — так отвечала бабуля на ее удивленные вопросы. Впрочем, тогда она была совсем молоденькой, совсем девчонкой и еще не акушеркой — просто санитаркой. Это потом, после войны, поступила в медицинское училище. Тогда же, после войны, она нагуляла себе дочь, Антонину. Именно нагуляла, так тогда это называлась. Но бабушка вспоминала об этом без стыда, хотя из-за той истории ей пришлось сменить место жительства. Ну как же — люди говорят! «Мужиков после войны мало осталось, — вздыхала бабушка. — Выбирать не приходилось. Вот и согрешила с женатым». Так на свет появилась Люсина мама.

И снова история повторилась. Тоня выросла и пошла учиться в медицинское училище. Стала процедурной медсестрой. Дочь, правда, себе не нагуляла, Люда родилась в законном браке, но сути это не меняло — своего отца Люся видела только на фото. Родители разошлись, когда ей было чуть больше года. «Мишка — кобель, Тонька — дура» — так коротко отвечала Фаина Семеновна на все вопросы внучки. От отца Людмиле досталось фамилия-отчество и фигура. Если бабушка и мать были обе невысокие и хрупкие, то Люда…