Но гранаты не было ни у Кольцова, ни у его друзей.

Кольцов пополз обратно, и распоряжение Чернопятова осталось невыполненным.

Приземлилась Туманова на самом краешке лесной поляны, помеченной на карте маленьким крестиком. Еще немного — каких-нибудь двадцать — двадцать пять метров — и она угодила бы на деревья. Коснувшись земли и упав в траву, девушка замерла, напряженно вслушиваясь. Откуда-то сверху, со стороны, едва доносился рокот удалявшегося самолета. Вокруг стояла тишина: ни шороха, ни феска, ни крика птицы. Безмолвие.

Выждав несколько минут, Юля поднялась с душистой травы, встала на колени и осмотрелась. Поляну плотно окружал лес. Гребень его ломаной линии едва-едва вырисовывался на темном звездном небосклоне.

Туманова высвободилась из парашютных лямок и взглянула на часы с фосфоресцирующим циферблатом — они показывали пятнадцать минут первого.

«Уже одиннадцатое июня», — подумала разведчица и вынула компас. Она без труда определила направление, по которому ей следовало двинуться.

Девушка еще раз осмотрелась, старательно, как можно туже скатала парашют и, взвалив его на плечи, зашагала к лесу. Влажная высокая трава почти достигала колен, и ее аромат слегка кружил голову.

Лес стоял хмурой, непроницаемой стеной. Она вошла в него, сделала шаг — другой и непроизвольно остановилась: казалось, будто ее опустили в черную тушь. Надо было переждать, пока глаза привыкнут к темноте. Скоро стали угадываться очертания стволов и просветы между ними.

Не торопясь, пристально вглядываясь, осторожно нащупывая ногой землю, она двинулась вперед. Густая паутина, протянувшаяся между деревьями, прилипала к лицу, рукам, одежде.

Ветви цеплялись за парашют. Туманова сняла его с плеча и взяла под мышку.

Ноги стали погружаться во что-то податливо-мягкое, пружинящее, и она догадалась, что это мох.

Кое-где в чаще робко и сиротливо высвечивали своими огоньками одинокие светлячки, изредка попадались гнилушки, излучавшие мертвый, едва теплившийся свет.

На душе было чуть тоскливо, смутно. Туманова понимала, что лесной мрак оберегает ее лучше любого укрытия, но от этого не становилось легче, и она не могла освободиться от неприятного, сковывающего чувства.

Куда ни шагни, куда ни сверни — повсюду подстерегал затаившийся мрак. И трудно сказать, одну ли ее укрывал и оберегал он!

Да чего таить: было и страшновато. Кто посмеет отрицать, что ночью, наедине с мрачным девственным лесом это чувство не овладеет им, не напружинит нервы, не заставит сильнее биться сердце?

Но вот лес начал понемногу редеть, и Туманова выбралась на небольшую поляну, поросшую густым папоротником.

Она передохнула немного, достала из-за пояса финку и выкопала вместительную яму. В нее она уложила парашют и засыпала его землей. Затем вынула из вещевого мешка две галеты, полплитки шоколаду и небольшой термос с чаем. Незадолго перед вылетом Дмитриевский уговаривал ее поплотнее поужинать. Но она отказалась. Андрей упрашивал, доказывал, что после прыжка ей надо быть бодрее, что надо набраться сил, но она так и не послушалась. И объяснила почему.

Отец Юли всю свою жизнь провел в лесу. Он родился в семье лесничего, долгое время работал научным сотрудником в лесных заповедниках и погиб в лесу. За три года до войны, передвигаясь по замерзшей таежной реке в Забайкалье, он вместе с лошадью и санями провалился под лед и не смог выбраться. Василий Туманов считал лес своим домом, любил, знал все его тайны и сумел эту любовь внушить детям. Он нередко говорил дочери: «Если хочешь хорошо видеть в лесу ночью, никогда не набивай желудок. Полный, сытый желудок притупляет зрение. Днем это незаметно, а ночью сильно сказывается».

Юля свято верила в житейскую мудрость отца, помнила его наказы и поэтому ограничила себя перед вылетом только стаканом крепкого горячего чая и бутербродом.

Сейчас, подкрепившись галетами и шоколадом, отхлебнув несколько глотков из термоса, она почувствовала себя вполне бодрой. Теперь надо было покинуть место, где зарыт парашют, так же быстро, как она покинула и зону приземления. Этого правила она придерживалась постоянно и никогда не нарушала его.

Сверившись с компасом и внеся небольшую поправку в направление своего движения, Туманова поставила пистолет на предохранитель и вновь углубилась в лес. Вскоре ноги ее заскользили по мягкому настилу из прошлогодней хвои. Лиственный лес сменялся хвойным.

Вдруг впереди послышался звук льющейся воды. Юля остановилась. До реки, по ее расчетам, было еще далеко. Она вслушалась и поняла: где-то совсем рядом грустно и мелодично ворковал невидимый родник.

Успокоенная, она пошла дальше и, пройдя час, решила сделать основательный привал, дождаться утра.

Юля выбрала укромное местечко под огромной густой елью, сбросила с плеч вещевой мешок, сняла маскхалат и разостлала его. Огня разводить не решилась, да в нем и не было особой нужды: в мешке имелся карманный фонарик.

Прежде чем улечься, ей надо было написать коротенькую радиограмму, зашифровать ее и передать армейскому центру. Она понимала, с каким нетерпением там ждут от нее первой весточки, как волнуются Андрей и полковник Бакланов.

Тому, кто сам не пережил этого, трудно по-настоящему понять то беспокойное, напряженное чувство, с каким ожидают первого сигнала от заброшенного в тыл врага радиста. И хотя выброска является только началом всей трудной и большой задачи и, может быть, не самой ее опасной частью — все равно первый принятый от разведчика сигнал наполняет ожидающих таким чувством облегчения, словно сигнал этот означает благополучный исход всего дела. «Конечно, они не спят, — думала Туманова, — ни Андрей, ни полковник. А как получат радиограмму, успокоятся».

Она закрепила фонарик за еловую ветку глазком вниз, с таким расчетом, чтобы свет не рассеивался по сторонам, но не зажигала его. Затем достала рацию, заученным, проверенным движением подключила крохотные портативные батарейки, рассчитанные всего на два часа непрерывной работы, вывела антенну, надела наушники.

Теперь можно было набросать радиограмму. Туманова вынула из рации блокнотик, карандаш и включила фонарь. Снопик света лег на землю небольшим ровным кружком. Но не успела она зашифровать коротенький текст, как появился враг. Враг жестокий и неумолимый. На свет устремились бесчисленные сонмища комаров. С нудным, пронзительным звоном эти ночные разбойники зароились над нею. Они свирепо набрасывались и с остервенением вонзали свои острые хоботки в лицо, шею, руки, жалили, жалили и жалили… Юля отчаянно хлопала себя по щекам, по лбу, отмахивалась, но ничто не помогало. На смену кровожадным разбойникам появлялись все новые и новые, еще более свирепые и еще более жаждущие крови.

Покончив кое-как с зашифровкой, Туманова достала из мешка головной платок и завязала им лицо, оставив лишь щелку для одного глаза. Так стало лучше. Можно было приступить к работе.

Тихо щелкнул выключатель, и вспыхнула крохотная лампочка. Теперь уже не было надобности в свете фонаря, и Туманова выключила его. Она поправила наушники и поморщилась, попав в ужаснейший радиохаос. Тысячи различных звуков хлынули в уши: пощелкивание, резкое потрескивание, жалобный и монотонный писк многочисленных морзянок, разные музыкальные мелодии, завывание, постукивание… Но она упорно искала в этом океане звуков позывные армейского радиоцентра и нашла их.

Когда Туманова начала уверенно выстукивать ключиком телеграфные знаки, к ней пришло то радостное ощущение, которое так знакомо разведчикам-радистам в минуты связи с Большой землей. Невидимая воздушная нить пробиралась сквозь все преграды, шла от сердца фронтового коллектива к сердцу разведчицы и вливала в него новые силы.

Она мысленно представила себе Андрея. Конечно, он стоит сейчас возле дежурного оператора в машине армейского радиоцентра, жадно курит и пристально всматривается в однообразные точки и тире, выбегающие из-под руки оператора…