Впрочем, последнее есть предмет научных дискуссий. Например, классики отечественной исторической мысли С. М. Соловьев и В. О. Ключевский не склонны были видеть в установлении ордынской зависимости большинства русских земель от Монгольской империи и Золотой Орды фатального значения. По их мнению, ордынское иго представляло собой внешний поверхностный фактор, тормозящий развитие страны, но не меняющий ранее сложившихся тенденций, главная из которых, по мнению Ключевского, сводилась к превращению «Руси торговой городовой» в «Русь земледельческую сельскую», что вызвало смещение центра русского мира из Приднепровья к Волге — от Киева к Владимиру на Клязьме. Однако большинство историков, как отечественных, так и зарубежных, вне зависимости от оценки русской зависимости как явления отрицательного (большинство исследователей), неоднозначного (Н. М. Карамзин, евразийцы) или даже позитивного (Л. Н. Гумилев) оценивает воздействие монголо-татарского завоевания и установления зависимости в качестве одного из важнейших факторов дальнейшего развития русской истории.

Если первое поражение от монголов в битве на Калке (1223) еще можно трактовать как следствие несогласованных военных действий и военно-политических ошибок князей Южной и Юго-Западной Руси, то опыт Батыева нашествия на Русь (1237–1241) и антиордынских выступлений (1252, 1262, 1293) наводит исследователей на мысль о том, что русский мир в одиночку чисто физически не имел возможностей успешно отразить монголо-татарскую агрессию. Эта неутешительная правда должна быть в центре внимания историка при оценке геополитической ситуации вообще и деятельности тех или иных исторических деятелей в частности.

Глобальная экспансия Азии в Европу пришлась на то время, когда в самом европейском мире шел процесс расширения. Он выражался в реконкисте в Испании, в крестовых походах на Ближний Восток и на язычников Прибалтики.

До конца XII в. Прибалтика оставалась регионом, заселенным различными языческими финно-угорскими и летто-литовскими племенами, не знавшими государственности. Это облегчало вторжения на их территорию более сильных и организованных соседей.

Русь, по образному выражению В. О. Ключевского, была «страной колонизующейся». Восточнославянская колонизация Восточно-Европейской равнины, начатая еще в VII в., к концу XII — началу XIII вв. продолжилась расширением полоцких и новгородско-псковских владений в прибалтийских летто-литовских и финно-угорских областях. Еще Ярослав Мудрый, великий киевский князь (1019–1054), сумел присоединить к Руси ятвягов, а за Чудским озером в земле эстов поставить русскую крепость Юрьев[1] (ныне Тарту). Чуть позже новгородцы и псковичи взяли под свой контроль все течение рек Невы и Ижоры, а полоцкие князья контролировали торговый путь по Западной Двине и брали дань с окрестного коренного населения.

Одновременно из Скандинавии в прибалтийский регион шли варяги. С момента рождения скандинавских королевств это движение приобрело форму шведской, норвежской и датской экспансии. В конце XII — начале XIII вв. в Прибалтике появился еще один «новый игрок» — крестоносцы. Они были представлены в землях пруссов Тевтонским орденом, а в землях ливов, земгалов и эстов Орденом меченосцев[2], ставшим впоследствии (с 1237 г.) филиалом тевтонов и известном далее как Ливонский орден. Являясь конкурентами, скандинавские государства и крестоносцы находились в сложных отношениях. Особые интересы имела в Прибалтике еще и Папская курия. Она пыталась придать разнородной западной экспансии объединяющее начало: религиозно-миссионерский смысл, и одновременно выступала посредником в спорах Рижского архиепископа с крестоносцами, крестоносцев с датским королем и т. д.

И все эти западные претенденты на владычество в Прибалтике противостояли русскому присутствию. Причем если давняя конкуренция русских со скандинавами в регионе носила прежде всего характер борьбы за сферы влияния, определения государственно-территориальных границ, то в столкновениях с крестоносцами остро стоял еще и религиозный вопрос. Обе стороны воспринимали друг друга как схизматиков и еретиков, что, безусловно, ожесточало конфликт.

Экспансия «божьих рыцарей» была для Новгорода, Пскова и Полоцка более опасной по сравнению со скандинавской, ввиду того, что все ордена осваивали земли эстов, ливов и других прибалтийских народов, куда более интенсивно нежели скандинавы. Те подобно великим киевским князьям, а потом новгородцам, псковичам и полочанам долгое время довольствовались сбором дани с покоренных племен. Шведы надолго завязли в Финляндии. Крестоносцы же сразу укоренялись в завоеванных владениях. Они строили замки и города, населяли их германскими переселенцами. Немецкие крестьяне, оруженосцы и рыцари наводнили сельскую округу, превращая коренных жителей в зависимое крестьянство. Этот немецкий «натиск на восток» получил поддержку германских императоров, ибо был удачным способом избавиться от избыточного населения, порождающего в многочисленных германских государствах внутреннее социальное напряжение. В итоге во владениях ордена шло быстрое становление западноевропейского феодального строя, который обеспечивал быстрое социально-экономическое развитие покоренных земель. Орден меченосцев вскоре смог действовать, опираясь не на помощь отдаленной метрополии (вариант шведский, датский, норвежский), а на собственные материальные, людские и военно-политические ресурсы в Прибалтике.

Это сказалось на борьбе крестоносцев с русским влиянием в Прибалтике. Сравнительно быстро Орден меченосцев свел к нулю полоцкое присутствие вдоль Западной Двины. Несмотря на ожесточенные столкновения с новгородцами, меченосцы сумели овладеть в 1224 г. Юрьевым и вытеснить новгородцев с финно-угорских территорий западнее Чудского озера.

Далее на восток и северо-восток от Юрьева уже тянулись не просто земли данников Новгорода. Здесь располагались достаточно колонизованные славянским населением новгородские пятины, где среди коренного населения было немало православных христиан. Попытки крестоносцев вторгаться в эти земли должны были рассматриваться Новгородом уже не просто как борьба за сферы влияния в землях разрозненных язычников, а как прямое вторжение на государственную территорию Новгородской республики. Со своей стороны, крестоносцы рассматривали вторжение в новгородские пределы как крестовый поход против схизматиков.

Агрессия Ордена меченосцев привела к порабощению большинства племен, обитавших на территории современных Эстонии и Латвии. Однако ряд летто-литовских племен, занимавших в то время территорию современной Литвы и отчасти Восточной Белоруссии, сумели консолидироваться и создать к середине XIII в. собственную Литовскую державу. Причем сразу же существенным фактором в организации Литовского княжества стала помощь Новогрудка и других западно-русских уделов, которая постепенно переросла в союз, на базе которого возникло Великое княжество Литовское и Русское. Это новое двунациональное государство стало впоследствии (с конца XIII и вплоть до середины XV в.) центром объединения русских земель наряду с Тверью, а потом Москвой. Однако в начале XIII в. литовцы, одержавшие ряд значительных побед над рыцарями, только шли к своей государственной консолидации. В недавнем прошлом они порой платили дань полочанам и новгородцам, а с 1220-х гг. сами начали предпринимать набеги на крестоносцев и на русских. Новгородцы и псковичи, привыкшие считать литву своими данниками, отвечали военными походами, весьма успешными.

Новгород никогда не обладал большими собственными военными ресурсами. Долгое время они ему и не были ему нужны. Новгородская колонизация на северо-восток и северо-запад до конца XII в. не встречала серьезных препятствий. После постройки Юрьева новгородцы без особого участия князей сами осваивали интересующие их просторы: взимали дань, занимались промыслами и торговлей, основывали городки и вотчины. Боярские промысловые вотчины стали главными оптовыми поставщиками главных востребованных экспортных товаров: меда, воска, мехов, ворвани, речного жемчуга, ценной рыбы и т. д. Новгород вел обширную внешнюю торговлю с прочими русскими землями, а также странами Западной Европы и Востока. Отряды ушкуйников во главе с отпрысками боярских и купеческих родов раздвигали новгородские границы, находя все новых данников.