Хакима я тоже любил. Как-то он заявил мне (хотя я его об этом не спрашивал), что расценивает свое наказание как короткий пит-стоп. Он вовсе не собирается сходить с дистанции. Самое интересное еще впереди. Только сначала надо привести в порядок его гоночную машину. Подкрутить пару шурупов, и можно возвращаться на трассу. Только вот пит-стоп у него затянулся…

Не скажу, что они мои закадычные друзья, Хаким и Гровер, но я с ними лажу. Или ладил — как в случае с Хакимом. Мне здесь вообще не нужны друзья. С тех пор как я здесь оказался, меня ни разу никто не навестил. Да не больно-то и хотелось. Мама наверняка убедила своих подруг, что я лежу в наркологической клинике (как подобает художнику, каковым она меня считает, да и звучит элегантнее), а отец прислал мне одно-единственное письмо (по всей видимости, надиктованное секретарше, поскольку прикасаться к компьютеру ниже его достоинства).

В послании в общих чертах говорилось, что «случившееся» их крайне расстроило и что, по их мнению, мне необходимо самому во всем разобраться. «Индивидуальный рост» тоже где-то упоминался, подробности не помню, потому что письмо я давным-давно уничтожил. Скоро уничтожу и воспоминание о нем.

Флип и Грегор тоже канули в Лету. Так оно и к лучшему. Я по ним скучаю, но встретиться с ними хочу только тогда, когда все это останется позади. Мне кажется, они это понимают и потому не выходят со мной на связь. Они хорошие друзья. И останутся хорошими друзьями.

В саду мы сегодня готовим компост: выкладываем несколько слоев из всякого растительного хлама, коры, земли, а сверху сажаем Гровера. Это наш человеческий груз, наш балласт. Поскольку мы зовем его бригадиром, или начальником, он не возражает. Когда работа почти закончена, ко мне подбегает охранник.

— Что ты заказал? Впервые вижу такую коробищу. Тебе что, разрешили поставить в комнату широкоэкранный телевизор? — Охранник гогочет, так как знает, что это решительно невозможно. У самого наверняка дома телевизор, купленный в кредит.

— А, отлично, уже доставили? — говорю я без всякого желания посвящать его в содержимое коробки. — Можно забрать?

Снова смех:

— Раскинь мозгами. Сначала посылочку тщательно проинспектируют. Если повезет, сможешь зайти во второй половине дня.

Я потихоньку привыкаю к бюрократическим препонам. К тому, что ход моей жизни определяется другими людьми, не мною. После Рождества я решил завести в своей комнате антфарм. Что? Муравьиную ферму. Террариум с колонией муравьев. Зачем? Разве непонятно? Для развлечения. Телевизора у меня нет, теперь хоть на муравьев буду смотреть. Общество в миниатюре. Пять тысяч особей (так, по крайней мере, говорилось в брошюрке, но у меня уйма времени, чтобы их пересчитать), функционирующих как единый организм. Смешно, правда?

Чтобы добиться желаемого, я сначала попросил попугая. Эта просьба вызвала столь яростное сопротивление, что неделей позже я заказал паука-птицееда. Когда с наигранным сожалением они снова мне отказали, мне не составило труда убедить их в преимуществах муравьиной фермы. Посвятив этому вопросу двенадцать часовых совещаний, что обошлось дражайшему налогоплательщику в сумму, превосходящую восемь нешуточных штрафов за превышение скорости, мне в порядке исключения разрешили осуществить мой план.

Муравьи меня интригуют. Они трудятся совершенно бескорыстно, сообща преследуя единственную известную им цель, которую они, увы, никогда не постигнут. Выжить. Необходимая для этого организационная гармония сформировалась за миллионы лет и была досконально исследована учеными.

В муравьином мире нет пробок, несмотря на то что большими группами им нередко приходится двигаться в одном направлении. Тогда каждый муравей машинально приноравливается к скорости другого. Опять-таки без всякой выгоды для себя. Надо будет поэкспериментировать на окружной магистрали вокруг Амстердама. Нет там и спешки, потому что спешка — это эгоистическое понятие, связанное с тем, как дорого мы ценим наше время.

Муравьиная колония — лучшая из мыслимых на земле форма общества. Каждый трудится на общее благо. В человеческой природе это не заложено. Мы по натуре эгоисты. Причем необязательно эгоисты с негативной коннотацией (мол, эгоистом быть плохо и экологически не слишком рационально), но эгоисты как центры своих вселенных. На это сложно что-либо возразить. Человек являет собой средоточие собственной жизни. По идее, такого рода эгоизм не должен вызывать особых проблем. Все усложняется лишь тогда, когда мы с нашей эгоистической сущностью вдруг воображаем себя донельзя социальными созданиями. Нам нужно, чтобы нас окружали другие люди. Чтобы продемонстрировать им свое эгоистичное «я».

Возникает непростой социологический парадокс. Как управлять громадной группой эгоистов с громадной потребностью в сообществе?

Лучший придуманный до сих пор ответ: при помощи несметного количества правил. А также правил по соблюдению этих правил. Об исключениях из правил. Правил о применении этих исключений. Кто же устанавливает эти правила? Большинство. И Моисей. Но в основном большинство. Оно определяет превалирующую концепцию. Убивать глупо. Максимальная скорость передвижения в городе не должна превышать 50 км в час. Здесь запрещено ходить по газону. Да, там можно, а здесь нет. Да, только по воскресеньям, сейчас нельзя. Точка.

Правила связаны с обстоятельствами. А обстоятельства с ситуациями. Старые правила заменяются новыми. А потом снова возвращаются старые. Неужели мы лишь копируем прошлое? Приведу пример.

Иногда я работаю в саду с Миланом. Милан — толковый, общительный парень. Из Боснии. Получив в Голландии высшее профессиональное образование, он заведовал хозяйственным отделом в какой-то крупной компании (не помню точно в какой). Он был без ума от своей подружки, но вот подружка оказалась не подарок. С ярко выраженным собственным мнением. И однажды вечером от него ушла. В тот вечер Милан, в рот не берущий спиртного, решил пойти выпить пива. Сначала его не хотели пускать в кафе, но он сумел уломать хозяина и через какое-то время уже сидел за стойкой бара. После нескольких выпитых кружек он с кем-то повздорил. Из-за подружки. Больная тема. Всю вину, понятное дело, свалили на него, припомнив вдобавок его препирательства у входа.

— Дебоширить езжай к себе на родину, — сей аргумент задел одинокого на тот момент Милана за живое. Он пригрозил хозяину разбитым стаканом (дурацкая идея), завязалась драка, в результате которой Милан неловким движением саданул острием стакана по шее завсегдатая кафе.

Милана арестовали за применение насилия и покушение на убийство, но через неделю отпустили до начала судебного разбирательства. Вернувшись домой, он обнаружил на коврике в прихожей письмо от своей уже бывшей подружки. Из-за нее одни неприятности, подумал Милан, и решил сжечь письмо прямо на коврике. Эта акция, однако, вышла из-под контроля, так как Милану не удалось потушить свой безобидный пожар. Соседка снизу оповестила пожарников, и Милана снова арестовали по обвинению в поджоге. Применение насилия, покушение на убийство и поджог. В общей сложности обвинений достаточно для направления человека в психиатрическую больницу специального типа с интенсивным наблюдением. Точка.

Со Стефом я учился в средней школе. По пятницам мы обычно прогуливали уроки. Начинали расслабляться около полудня в кафе и заканчивали всегда в одной и той же дискотеке уже под утро следующего дня. Мы напивались в стельку, без всякой на то причины. Стеф был страшным задирой, и в один из вечеров это плохо кончилось. Он столкнулся с таким же задирой, как он сам, и они подрались. Вышибала принялся разнимать двух сопляков. Стеф держал в руке разбитый стакан (дурацкая идея) и вмазал им по шее охранника.

Полицию вызывать не стали; отец Стефа был членом муниципального совета. Стефа отправили домой. На следующей неделе вышибала (с исполосованной и туго перевязанной шеей) отозвал Стефа в сторонку и хорошенько его отколошматил (у каждого вышибалы припасен для таких случаев карманный фонарик, который лишь изредка используется по назначению). Трехмесячный запрет на появление в дискотеке явился ему наказанием. Точка.