— Ах, там никто ничего не понимает, Господи! У Жувеналя был начальник полиции — дело-то обещает быть громким, они говорят даже, что может быть замешан кто-то из высшего общества… Я не понял, почему у них сложилось такое мнение, но случайно услышал от одного из полицейских чиновников, что убийство, мол, слишком изощрённо для простолюдина. Ведь никаких следов… Вообще ничего. Правда, они говорили ещё о каком-то кощунстве, но отказались сказать, что это было, — сам я не понял.

— Я найду негодяя… Я убью его… — яростно сквозь слёзы пробормотал Робер де Шерубен, — Я… я найду его…

Маркиза де Граммон, уже не волнуясь о своей мебели, окинула щенка презрительным взглядом, в котором проступили здравый смысл и житейский опыт мадам Присиль, коими она, вообще-то, отнюдь не была обделена. «Тебе ли чёрта в капкан ловить, мальчик?», прочёл в этом взгляде наблюдавший в эту минуту за маркизой граф Камиль де Сериз и улыбнулся. Он и сам думал также.

— Помилуй, Одилон, причём тут общество? Это безумный маньяк! — Матильда де Шерубен была шокирована, — послушать этих глупцов, так в высшем обществе только и делают, что едят людей! Умники… — она, в общем-то, была права. Раньше о подобном никто не слыхивал.

Тут лакей доложил о приходе его светлости герцоге Жюле де Машо д'Арнувиле, ещё одном племяннике маркизы.

— Ну, наконец-то, Жужу! — мадам де Граммон просто обожала его. — Что говорят при дворе? Там уже известно об этом ужасе с бедняжкой Розалин?

Герцог д'Арнувиль тяжело плюхнулся в кресло. Маркиза снова поморщилась, но ничего не сказала.

— Король в Шуази, но ему доложили. Чудовищное преступление. Его величество был просто шокирован. Приказано разыскать негодяя во что бы то ни стало. Это самое громкое дело с тех пор, как два года назад отравилась несчастная Серафина де Монталь…

Девицы постепенно начали разъезжаться — в труднообъяснимом состоянии отрадной удручённости, или, точнее, испуганного облегчения. Мысль о том, что теперь высокомерная гордячка не будет составлять им убийственную конкуренцию, помогала перенести новость об ужасной гибели Розалин, к тому же воображение девиц было девственно: чего они не видели, того не могли и вообразить, а скелетов им доселе видеть не доводилось.

Тем временем Шарль де Руайан, понимая, что сегодня ему уже не придется радовать гостей маркизы своим искусством, аккуратно вложил лютню в футляр, инкрустированный золотыми орнаментами и снабжённый прочными заклепками. Брибри упаковал любимую зубочистку в изящный чехольчик и сложил домино в ящик. Банкир, убедившись, что мальчишка де Шерубен пришёл в себя, сам расположился за карточным столом, сделав приглашающий жест виконту де Шатегонтье. Несколько развязной, вихляющейся походкой к ним подошёл и юный барон де Шомон, за ним — Лоло, пригласивший к столу Камиля де Сериза, и тут ди Гримальди обратил свой тяжелый взор на дружка — герцога де Конти.

Перед Габриэлем де Конти встала непростая проблема. Жюстина д'Иньяс покидала гостиную, и он, если желал понежиться в эту ночь с пухленькой красоткой, то должен был проводить её, между тем намечалась партия в экарте. Герцог на минуту задумался, ощущая себя буридановым ослом. И бабенка-то так себе, и хотелось отыграться за прошлый, столь неудачный для него роббер, но с другой стороны, карта непредсказуема и опять может не пойти, в то время как между ног красотки он уж точно найдёт то, что ищет.

Его светлость стал прощаться с маркизой и гостями.

Маркиза уединилась с Одилоном де Витри, племянниками Жаном и Жюлем, и вела тихую беседу, точнее, слушала последние придворные сплетни о маркизе де Помпадур. Та, будучи любовницей, потребовала, то, что мадам де Ментенон получила, являясь тайной супругой. Узнав, что та, сидя в особом кресле, едва привставала, когда монсеньёр входил к ней, и не проявляла должной учтивости к принцам, принимая их лишь после просьбы об аудиенции, мадам де Помпадур сочла своим долгом во всем ей подражать и позволяла себе всевозможные дерзости по отношению к принцам крови. Многие ей подчинились — кроме дофина, который открыто её презирал. Так или иначе, о манерах этой мещанки злословил весь двор. Ныне все говорили о смехотворных претензиях маркизы, потребовавшей, чтобы её дворецкого наградили королевским военным орденом Сен-Луи — без этого, как ей казалось, он был недостоин ей служить. Несмотря на титул и лоск, она часто совершала подобные оплошности, была мстительна, подвластна страстям, неумна и бесчестна, проявляя черты обычной выскочки.

У камина дремала мадам де Верней. Робер де Шерубен, не двигаясь, сидел в углу. Он не смог уйти с сестрой и тёткой — не держали ноги. Сейчас, уставившись невидящим взглядом в камин, юноша вспоминал Розалин, этот нежный, только что распустившийся цветок, исполненный юной прелести и свежего аромата, так ужасно, так безжалостно сорванный и раздавленный в придорожной грязи…

Но как, как это могло случиться? Он сам проводил её с последнего бала. Игривая кокетка, юная и прелестная, Розалин всю дорогу поддразнивала его, говорила о Армане де Жуайезе, с которым танцевала, о преследованиях Камиля де Сериза, стараясь вызвать его ревность… Рассказывала о надоевшем ей де Морли, досаждающем настойчивыми ухаживаниями, восхищалась красавцем де Сен-Севереном, говорила, что ей надерзила Стефани де Кантильен… Всё это было столь невинно, столь безгрешно… Пустая болтовня. У парадного подъезда дома Монфор-Ламори она сказала, что в последнее время её тревожат необычные сны, они расстались, он видел, как лакей распахнул перед ней дверь. И в эту же ночь она исчезает. Безумие. Просто безумие. Но постойте-ка. Робер почувствовал, что упустил что-то. Что-то важное. Какое-то слово, точнее, клочок фразы, обрывок остроты… Розалин сказала ему что-то, удивившее его. Но что? Воспоминание терялось и меркло, ускользая…

Нет, ему просто надо уснуть, забыться, сон освежит его. Он с трудом поднялся и стал прощаться с хозяйкой. Аббат Жоэль, видя, что он едва держится на ногах, предложил подвезти его в своей карете. Ушел и Одилон де Витри. Подъехала карета графини де Верней. После их ухода стали собираться и племянники маркизы, она вышла проводить их.

В гостиной, завершая партию, недовольный Реми де Шатегонтье раздраженно подвёл печальные итоги вечера:

— И в пух продулся, и вдовушка досталась Габриэлю…

Задворки Коммерческой биржи, большого здания с круглым куполом в западной части Ле-Аль, где торговали зерном, в эти дни кишели народом. К югу от Форума, в сквере Невинных, возле фонтана, украшенного скульптурами нимф работы Гужона, весь день толпились зеваки, с любопытством заглядывали за кладбищенскую ограду и перешептывались о подробностях жуткого преступления.

Выяснились новые обстоятельства, делавшие это из ряда вон выходящее убийство настолько странным, что полицейские просто разводили руками. Казалось, это дело рук бесплотного дьявола, спустившегося на землю. Никто не видел девицу после бала, никто не знал, куда она могла пойти, никому не было известно ничего, что проливало бы свет на это преступление. Вокруг кладбищенской скамьи не было никаких следов, а когда по предложению сержанта Филибера Риго привели полицейского пса по кличке Рокамболь, никогда ранее не терявшего следа, огромный дог, понюхав труп и землю вокруг, вдруг прижал уши к голове, присел на задние лапы и отчаянно завыл — утробно и жалобно. Он не только не взял след — его невозможно было заставить сдвинуться с места. Этого мало. Когда чертова пса все же доставили обратно в полицию — он весь вечер громко и надрывно скулил, а наутро издох!

Тело злосчастной девицы было осмотрено не только полицейскими, но и знаменитым Жерменом Пишо де Ла Мартиньером, первым лейб-хирургом короля. Последний мог считаться не только медиком, но и философом, ибо привык весьма философски относиться к вопросам жизни и смерти, что не помешало, правда, ему самому далеко перешагнуть в дальнейшем за восьмой десяток. Опыт медика был значителен, но и его потрясло увиденное. Дело в том, что лицо убитой, хоть и носило следы поругания, было всё же нетронутым и достаточно свежим, жалкие же телесные останки на скелете казались иссохшими и обескровленными, словно несколько дней сначала находились в воде, а после были высушены. Но с учетом того, что девицу видели всего за три дня до нахождения трупа живой и невредимой, это было нелепостью. Он высказал предположение, что тело было освежёвано и облито кислотой, но отказался даже предположить, какой именно. При этом на спине девицы был словно по трафарету вырезан крест. Но об этом полицейским было приказано не распространяться.