Сейчас Жоэль молча стоял у окна и невидящим взглядом смотрел в сгущающиеся за окном сумерки. Из обилия сегодняшних тягостных впечатлений кровавой царапиной выступила зацепившая душу мерзейшая улыбка де Сериза над гробом. Лицо аббата помрачнело. Нет, он не подозревал бывшего сокурсника в нечеловечески ужасном убийстве, на такое Камиль пойти не мог… Да и зачем ему? Завещание не в его пользу, нотариус сказал, и Жоэль слышал об этом в церкви, что единственным наследником является только Шарль де Руайан, племянник графини де Монфор-Ламори. Однако, из мужеложника уж какой насильник-то?

Но беспутная улыбка де Сериза томила и пугала аббата.

Отец Жоэль отошёл от окна, зажёг свечу, подбросил в камин, разожжённый его домоправителем Франческо Галициано, ещё одно полено. В комнату бесшумно вошёл любимец аббата — дымчато-чёрный кот Нотамбуло — предмет бесконечных пререканий отца Жоэля и Галициано. Первый считал кота красавцем и душкой, звал piumoso и monello — пушистиком и шалунишкой, между тем как Франческо, безусловно, куда лучше аббата осведомленный о похождениях и проделках Полуночника, употреблял куда более резкие эпитеты girovago и corrotto — бродяга и развратник. Но аббат обожал кота и игнорировал все жалобы Галициано на Полуночника — кот грел ему по ночам ноги, музыкально мурлыкал и успокаивал любую тревогу. Однако, сегодня и Полуночник, как бы мелодично ни урчал и ни тёрся об ноги отца Жоэля, был бессилен утешить хозяина. Аббат опустился в кресло и почувствовал, как наваливается на него тяжёлая усталость. Он закрыл глаза, но вязкая дрема, парализовав члены, дальше не пошла. Дух бодрствовал, осаждаемый видениями былого.

Жоэль понял, что именно царапнуло душу. Он уже видел такую улыбку Камиля де Сериза. Видел десять лет назад.

…Мари, сестра юного графа де Ретеля, впервые появилась у них в колледже на рождественском балу, и едва ли следует удивляться, что Жоэль сразу потерял голову: девица была столь хороша собой, что даже старики не могли сдержать затаённого вздоха восхищения. Жоэль при виде Мари ощущал боль в сердце и головокружение, внутренний трепет всего существа отдавался в дрожи пальцев и смущении, но вскоре де Сен-Северен с восторженным изумлением заметил, что Мари не уклоняется от его робких ухаживаний, и в её взгляде к своему ликованию прочёл признаки ответного чувства. Он и верил, и не верил, но решившись после долгих сомнений на объяснение, услышал, что любим. Она сразу выделила его из толпы, сердце её безотчетно и бездумно выбрало его, она поняла, что это и есть тот, кому ей суждено принадлежать.

Всё это время, поглощённый своей любовью, Жоэль не замечал ничего вокруг. Не видел он и тех взглядов, которые бросал на него извечный соперник Камиль де Сериз. Сен-Северен удивился, когда Мари обронила, что Камиль добивался её, и тоже пытался с ней объясниться. Она отказала де Серизу, казавшемуся ей некрасивым, дерзким, отчаянным и горделивым, но подлинной причиной отказа была любовь к Жоэлю, и де Сериз понял это.

О том, что случилось после, Жоэль не любил вспоминать. Весной они с Камилем и Ксавье де Жарнаком гостили в замке Антуана де Ретеля, приглашённые братом Мари, Жерменом. Через неделю после их приезда Мари слегла — и больше не встала. Но на смертном одре она рассказала Жоэлю, что Камиль де Сериз обесчестил её. При этом не могла объяснить, как всё произошло, лишь помнила, как странная непреодолимая сила вдруг заставила её среди ночи подняться и самой прийти в спальню де Сериза. Он шла, как околдованная, и ей почему-то казалось, что она идёт к нему, Жоэлю… Сериз набросился на неё и зло надругался, но она была бессильна, и только вернувшись к себе, осознала весь ужас случившегося. К утру уже металась в жару и теперь понимает, что стоит у порога смерти. Налитые слезами глаза Мари кротко смотрели на него, и последнее, что она сказала, были слова любви к нему, Жоэлю…

Смерть Мари убила его. Он ещё несколько дней после похорон не мог прийти в себя, и откладывал объяснение с Камилем, понимая, что оно закончится дуэлью и смертью одного из них. Омертвевшая от потери душа стала равнодушной ко всему, отмщение было делом только чести, но не потребности мертвой души. Равно безразлична стала и собственная жизнь.

Жоэль хладнокровно выбрал место и время поединка, привёл в порядок оружие, но когда появился в коллегии в комнате Камиля де Сериза, уехавшего из замка за день до похорон, ужаснулся. Он не знал, как выглядит сам, но лицо соперника было страшным. На нем лежала печать ада. Изнурённый несколькими бессонными ночами, совсем больной, де Сериз подлинно потерял себя. Его сбивчивая и путаная речь выдала все муки, пережитые им.

Он полюбил впервые, и страсть снедала его. Очень скоро он заметил, что предпочтение оказывается Жоэлю. К былому соперничеству добавились муки ревности, захлестнули ненависть и зависть. Всё это время, поглощённый своей любовью, Жоэль не замечал ничего вокруг. Не видел он и тех взглядов, которые бросал на него извечный соперник Камиль де Сериз. Сен-Северен удивился, когда Мари обронила, что Камиль добивался её, и тоже пытался с ней объясниться. Она отказала де Серизу, казавшемуся ей некрасивым, дерзким, отчаянным и горделивым, но подлинной причиной отказа была любовь к Жоэлю, и де Сериз понял это.

Камиль не мог отдать Мари. Он любил. Он любил Мари и ненавидел его, Жоэля. Дальнейшее помнил смутно. В замке Ретеля он всем напряжением душевных сил взалкал Мари, не спал три ночи, разрывая простыни, взывая к аду и сатане, готов был продать душу чёрту за единую ночь с ней. Обезумевший, он, уставившись в каминное пламя, начал призывать её, почти не помня себя… Вскоре дверь его спальни распахнулась, и Мари словно в полусне переступила порог. Он возликовал, но тут она назвала его Жоэлем…

Ад помог ему. Ад выполнил его безумное желание, но ад одурачил его. Он смог овладеть только телом, а жаждал её любви. Сатана дважды провёл его. Она не любила его. Теперь Ад вошёл в него, душа гниёт и стонет в нём, что он наделал, Господи…

Жоэль молча слушал Камиля. Тот то униженно и жалобно просил о прощении, но тут же взрывался в пароксизмах завистливой ненависти, то проклинал Жоэля, то молил о смерти, то снова исступленно каялся. Лицо его перекашивалось: на нём то появлялась отвратительная в своей порочности улыбка, точно такая же, как и над гробом Розалин, то запредельный ужас. Жоэль понял, что подлинного покаяния в Камиле нет, это испуг последствий совершённого, но не раскаяние в нём, страх кары за грех, но не отвращение к греху, боязнь ада, но не распутства, которое тёмной болезнью вошло в него и растлевало.

Сен-Северен вздохнул. Этот несчастный смертельно оскорбил его и убил чистое, непорочное существо. Но боль потери, понесённой его душой, и теперь Жоэль понял это, была переносимой, ибо не задевала основ, ткани самой души и не ломала его цельности. Он в своей потере остался собой. Душу нельзя убить болью — только грехом. Но что этот безумный сделал со своей душой? Де Сериз обрёк себя на что-то столь страшное, неизбывное в своей скорби, что худшего наказания ему не вынес бы в самой исступленной ярости и сам де Сен-Северен.

Жоэль ещё раз молча оглядел соперника. Не хотел проклинать его, не мог благословить. Он простил Камилю свою боль и свою потерю. Но простить смерть Мари и надругательство над ней — не мог, ибо это лежало вне его воли. Это пусть ему простит Бог.

Торопливо ушёл, несколько дней провёл как в забытьи, жалобно, почти слёзно вымаливая у Господа сил, сна, покоя, забвения… И Сын Божий сжалился над ним. Прошлое сначала помутнело в памяти, потом стало погасать, и наконец Жоэль обрёл странное свойство, кое потом всю жизнь изумляло его самого. Он умел теперь жить подлинно только днём нынешним, прошлое исчезало, едва часы отбивали полночь, он не знал ни ностальгии, ни печали по уходящим дням. Наследник знатнейшего рода, он знал, что никогда не будет нуждаться — и не утруждал себя заботой о дне завтрашнем.

Жоэль уехал на родину, побывал в Греции, через год вступил в монашеский орден иезуитов, почти восемь лет прожил в Италии, однако, затем по делам ордена был направлен в Париж. Он не искал встреч с Камилем де Серизом в Париже, но столкнулся с ним в первый же день по приезде. Был изумлен. Бывший сокурсник сильно постарел и погрубел, выглядел куда старше своих лет, но приобрёл светский лоск и житейский опыт. Он всячески избегал де Сен-Северена, ускользал от бесед и уклонялся от объяснений.