Нельзя сказать, что отец Жоэль был разочарован. Кое-что узнать удалось. Он поприветствовал хозяйку, поклонился мужчинам, заметив, что Камиля де Сериза среди гостей нет, и тут, повернувшись к дамам, неожиданно напрягся. Вчерашняя встреча с Камилем заставила его забыть о том, что произошло днём раньше, но сейчас, припомнив объяснение с Люсиль, аббат поморщился в ожидании неминуемой встречи. Нет, он не чувствовал ни вины, ни робости, лишь брезгливое омерзение. Однако, внимательно оглядев гостиную, раскланиваясь с дамами и девицами, отец Жоэль не увидел среди них мадемуазель де Валье. И за то следовало возблагодарить Господа: отцу Жоэлю было противно и вспоминать о ней. Слава Богу, у девицы не хватило наглости встретиться с ним как ни в чём не бывало! А впрочем…. Скорее всего — она просто поглощена предсвадебными хлопотами. Ведь послезавтра её венчание.

Аббат устроился на своём привычном месте и задумался. Итак, имела место тайная помолвка мадемуазель де Монфор-Ламори с неизвестным. Но карета… Чья карета поджидала её в день гибели?

Ему повезло сегодня, подумал он, заметив входящую Лауру де Шаван с братом Беньямином, ведь именно Бенуа видел тогда Розалин. Аббат Жоэль последние полгода был духовником Бенуа, хорошо знал этого неглупого юношу, которому пришлось рано повзрослеть из-за многолетней тяжелой болезни матери. Мадам де Шаван уже восемь лет не вставала с постели. Жоэль приблизился к Беньямину и завёл разговор на интересующую его тему. Однако, Бенуа нечего было добавить к тому, о чём он уже рассказал сестре. Разве что карета была роскошнейшая, прелестных пропорций и наимоднейшая. Но чья? Бенуа разводил руками. Плащ закрывал весь герб или часть его? Скорее, это была накидка, ответил Бенуа, её закрепили сначала внизу у ступенек, и лишь потом перекинули в окно. Кто-то очень заботился о том, чтобы остаться неузнанным. Впрочем, зная, чем все закончилось, удивляться такой предусмотрительности не приходилось.

Но рассказ де Шавана о карете опровергал последнюю надежду на то, что убийца — простолюдин. Roture не разъезжает в каретах. К тому же запряжена она была четверней, сообщил Бенуа, и это были не клячи. Сен-Северен внимательно взглянул на приятеля. Бенуа де Шаван имел свой небольшой конный заводик и в лошадях разбирался. Он бы сказал, что это лошади лучших кровей, две из них — либо завода герцога де Конти, либо маршала де Виллара. Либо, чёрт возьми… Голос Бенуа, и без того негромкий, упал до шепота. Либо это королевские конюшни…

Он умолк, заметив подходящего к ним Робера де Шерубена.

Робер выглядел сегодня ещё хуже, чем в прошлый раз. Аббат невольно устремился ему навстречу. Де Шерубен вяло пожал плечами в ответ на вопрос о здоровье, и тут спохватившись, сказал, что его, аббата Жоэля, искал мсье Понсьен Ларош. Он несколько раз спрашивал о нём на вечере у графа Суассона, и говорит, что вчера около трёх пополудни заезжал к нему. Аббат изумленно ответил, что был в храме, весьма удивившись этому визиту. Он не знал мсье Понсьена Лароша.

Впрочем, ему недолго пришлось оставаться в неведении, ибо Одилон де Витри подвёл к нему того, кто так настойчиво искал его. Теперь аббат вспомнил, что мельком видел этого человека на похоронах несчастной Розалин, его называли не то нотариусом, не то адвокатом семьи де Монфор-Ламори. Это он сказал, что в случае смерти мадам Элизы всё унаследует её племянник Шарль де Руайан.

Мсье Ларош, в отличие от многих своих собратьев, красноречив не был, говорил мало — и только по делу. Профессия воспитала в нём скупость жестов, осторожную осмотрительность и деловую хватку. Сейчас, лаконичным жестом пригласив аббата отойти с ним к окну, он, глядя в ночь и почти не шевеля губами, уведомил мсье де Сен-Северена, что, когда дом передавали новому хозяину и выносили вещи, в спальне покойной мадемуазель де Монфор-Ламори под периной было обнаружено письмо. Оно заклеено печаткой, которой пользовалась мадемуазель, и адресовано «моему духовнику мсье Жоэлю де Сен-Северену».

Адвокат сказал, что обязан осведомить об этом письме лейтенанта полиции Антуана Ларро…

Аббат продемонстрировал адвокату вызывающее уважение спокойствие, немногословность и благоразумие. Тихо ответил, что дал согласие быть духовником мадемуазель за неделю до гибели, но ни разу не исповедовал её. Если в письме будет нечто, открывающее загадку смерти мадемуазель, он, отец Жоэль, нисколько не возразит против передачи письма в полицию. Он готов ознакомиться с ним немедленно, и если в письме не будет того, что заставит его хранить тайну исповеди, и «печать молчания» не свяжет его…

Именно этого он и опасается, заметил мсье Ларош, и потому… настаивает на том, чтобы тоже прочитать письмо. Мадмуазель мертва — и её грехи теперь рассмотрит Высший Судия. Посмертных тайн не бывает. Адвокат ожидал возражений, но, к его удивлению, бесстрастие ничуть не изменило аббату. Начни он спорить — лишь раздражит этого нервного, но порядочного человека. Что стоило ему загодя прочесть письмо? Но печать была нетронутой. Зачем же возражать? Едва ли мадемуазель написала о том, кто убил её…

Аббат согласился на требование адвоката.

Письмо было отдано ему и вскрыто. Оно содержало страницу текста, пробежав глазами которую, аббат, сохраняя хладнокровие, внутренне окаменел. Внимательно перечитал, потом тихо сказал, что написанное не содержит ничего, что охранялось бы тайной исповеди и, как было условлено, протянул письмо адвокату. Про себя аббат молился, чтобы его лицо не выдало волнения — обо всём, что насторожило его, он мог подумать и на досуге, дома. Адвокат заскользил глазами по строчкам, и Жоэль де Сен-Северен видел, что прочитанное лишь озадачило старого юриста.

— Она… сошла с ума?

— С учётом того, что последовало за этим письмом, мсье Ларош, — едва ли. Полагаю, она многое предчувствовала. Я прошу вас, господин адвокат, если таков ваш долг, известить о содержании письма полицию, но само письмо прошу оставить мне, — тон аббата был мягок и кроток.

Адвокат пожал плечами. Полиция не интересуется девичьими любовными фантазиями… Письмо было возвращено де Сен-Северену, и аббат поторопился упрятать его поглубже в карман, обратившись напоследок к адвокату с просьбой не разглашать факт обнаружения письма. Тот отрешённо кивнул: он ждал от письма чего-то большего, чем тот бред, что пришлось прочитать.

В гостиной царило обычное оживление. Стефани де Кантильен рассказывала Авроре де Шерубен о новом совершенно восхитительном платье принцессы Аделаиды.

— Юбка открыта спереди, на виду легкие, воздушные оборки нижнего платья. Цветные оборки по краям, изящно затканные цветами, на тяжелой парче — воздушные банты, которыми закрыт лиф спереди и украшены кружевные манжеты укороченных рукавов… — замирая от восторга, расписывала Стефани.

Сегодня в гостиной было полно молодежи. Жюль-Симон де Жарнак ухаживал за Мадлен де Жувеналь, некрасивой, но весьма состоятельной девицей, а Клод де Ревен, субтильный юноша с непроходящими чирьями, пытался привлечь внимание Амелии де Фонтенэ, но безуспешно: юная особа уединилась в углу с Женевьевой де Прессиньи и Лаурой де Шаван, подружки болтали о новом романе мсье Детуша, новых книгах Шевалье де Муи и Жана-Батиста де Буайе, маркиза д'Арскана, повестях Нивеля де Лашоссе и новой комедии Мариво.

Бенуа де Шаван, Симон де Витри и Робер де Шерубен безмолвно рассматривали новые эстампы весьма изысканных по колориту картин Каналетто, Гварди и Лонги, которые только что прислали из Венеции по заказу Тибальдо ди Гримальди. Реми де Шатегонтье с удовольствием выслушивал в углу залы от Жерома де Сен-Лари подробности последней любовной интрижки сына канцлера Рошебрюна. Трудно сказать, был ли мсье Жером подлинно посвящен в интимные подробности жизни отпрыска канцлера, но рассказчиком был превосходным. Сидевший к ним спиной аббат старался не слышать тихо проговариваемые мсье Жеромом подсахаренные скабрёзности, но неожиданно напрягся. «Он проявлял те же склонности, что и ваш дружок Сериз, хоть такие прихоти опасны и недешево обходятся…», проронил де Сен-Лари.