Тот, кого он называл Рафаилом, тяжело вздохнул, пожал плечами и промолчал.

— Каждый из них обладает особым чёрным даром, свойственным только ему. И все они — погибшие души.

Рафаил покачал головой и улыбнулся.

— Каждый свободен спастись.

— Вы в этом уверены?

— Уверенность — это по вашей части, Эфронимус.

На массивном мраморном лестничном пролёте появился высокий худой брюнет лет сорока, в лице которого при желании можно было найти сходство как с Эразмом Роттердамским, так и с Джироламо Савонаролой. Он легко, совсем по-юношески, сбежал по ступеням и приблизился к группе молодых людей и девушек, только что прибывших в замок и толпящихся у Конюшенного двора. Лаконично и сухо представился, при этом ни у кого не возникло желание хоть чем-то поинтересоваться. Подошедшего разглядывали несколько испуганно, морщась ещё и от его необычного голоса, грудного, глубокого, хриплого, сильно резонирующего под сводами портала.

— Я — Эфраим Вил, ваш куратор, господа. Я запишу ваши имена и провожу в комнаты.

В ночные часы замок Меровинг, где располагался университет, выглядел почти сказочно. Днём он производил меньшее впечатление. Увитые виноградом витражи порталов и ниши крохотных балкончиков казались романтичными осколками старины, хотя подлинные её знатоки морщились и что-то бормотали об эклектике.

Сиррах Риммон, высокий смуглый двадцатичетырехлетний брюнет, равнодушный к тонкостям архитектуры, приехавший и записавшийся первым, теперь внимательно оглядывал прибывающих. Его пристальный взгляд сразу притянули, заставив выделить их из толпы, двое: стройный голубоглазый красавец, похожий на прекрасную античную статую, назвавшийся Морисом де Невером, и грациозная блондинка, которую он называл Эстель. Риммону девица показалась очень хорошенькой, а вот французишка одобрения не вызвал. В Лозанне таких называли "сахарными леденцами". Разве это мужчина, помилуйте? Херувимчик какой-то.

В эту минуту красавца окликнули. Рослый юноша с резкими чертами лица, желтовато-карими глазами и густыми пепельными волосами приветствовал его небрежным полупоклоном. "Дорогой Морис, здравствуйте". "Рад видеть Вас, Нергал". Красавец немного натянуто улыбнулся и представил его блондинке. "Фенриц фон Нергал", "Эстелла ди Фьезоле". Девушка зарделась и кокетливо опустила длинные ресницы. Знакомый француза поинтересовался, итальянка или испанка его новая знакомая? Оказалось, итальянка, но мать её — француженка.

Сиррах продолжал оглядывать тех, с кем ему предстояло провести ближайшие годы. Субтильный юноша с узким бледным лицом, обрамлённым угольно-чёрными волосами, похожий на эль-грековских идальго. В тёмных глазах цвета жженого сахара застыли испуг и вызов одновременно. Представился куратору как Эммануэль Ригель. Говорит по-французски с явным южным выговором. Испанец? Итальянец? Или все-таки француз? Белокурая красотка обратилась к нему по-итальянски и он, чуть смутившись, вежливо и тихо ответил. Значит, все-таки итальяшка? Но почему фамилия испанская?…

А это — клинок другого закала. Прибыл в роскошном экипаже, пожилые слуги в ливреях торопливо сгружают дорогие кованые сундуки, на которых латунно поблескивало имя владельца. "Август фон Мормо". Речь — с сильным немецким акцентом. На его лице зеленовато мутнели миндалевидные глаза с поволокой, змеился хрящеватый нос, а возле алого рта, на скуле, выделялось чёрное родимое пятно, напоминавшее подкову.

В наёмном экипаже приехали ещё трое — нервный блондин с незапоминающимся лицом, похоже, немец, и англичане — юноша и девушка, с явно выраженным фамильным, но отнюдь не благим сходством. Куратор записал их имена — "Генрих Виллигут" и "Бенедикт и Хелла Митгарт". Когда девица оказалась вблизи Сирраха, он вгляделся в неё внимательней и почувствовал, как по всему телу прошла волна противнейщих мурашек. Корявый бесформенный нос с двумя утолщениями нависал над квадратным корытообразным ртом. По обе стороны от носа были близко посажены бледно-зеленые глаза, причём один был расположен на треть дюйма ниже другого! Сиррах поёжился. Девица была наделена столь завораживающим уродством, что внушала не отвращение, не жалость, но суеверный ужас.

Потом к куратору подошли ещё две англичанки, прибывшие в дорогой карете — красивая брюнетка, чьи волосы украшала старинная диадема, делавшая ее немного похожей на Клеопатру, и бледная шатенка с точёным строгим лицом, куда менее заметная, чем соседка. "Эрна Патолс и Симона Утгарт" — записал Эфраим Вил.

Последними приехали рыжеволосая зеленоглазая наяда в весьма пикантном платье, вызвавшем двусмысленный шёпоток среди молодых людей, и невысокий большеглазый юноша с чертами, выдававшими еврейское происхождение. В блокноте куратора появились два последних имени — "Лили фон Нирах и Гиллель Хамал".

Риммон отметил, как при взгляде на молодого иудея презрительно выпятилась вдруг нижняя губа Августа фон Мормо, уподобляя его представителям габсбургской династии, сам же Сиррах обратил почему-то внимание на то, что сукно фрака Хамала — запредельно дорогое, а пошив — просто бесподобен.

Между тем, записав всех и педантично пересчитав все тринадцать имен, Эфраим Вил коротко сообщил, что первокурсникам гуманитарного факультета Меровинга по традиции жить предстоит в Северном крыле третьего корпуса. Через год они будут переведены в центральное здание, к студентам старших курсов.

Необычный, глубокий и грудной голос куратора прозвучал под стрельчатыми сводами очень отчетливо и как-то зловеще, словно в предутренней тишине каркал ворон. Некоторым показалось, что вдруг стало холоднее, но они приписали это впечатление кто — морскому бризу, а кто — извечной сырости старых замков. Напоследок куратор ещё раз высокомерно оглядел собравшихся, и мрачно, словно через силу, изрёк, что Меровинг — частное, аристократическое и весьма привилегированное учебное заведение, о чём всем им надлежит помнить…

Столпившиеся студенты исподлобья рассматривали друг друга, чувствовали себя неловко и торопили слуг поскорее разместиться в комнатах. Никто никого не запомнил, лишь юноши восторженно оглядывали белокурую Эстель, хорошенькую, как картинка, да девушки искоса бросали взгляды на красавца Мориса де Невера.

Впрочем, на него был устремлены не только женские взоры.

Немец Генрих Виллигут, бледный полноватый блондин, о лице которого можно было что-то сказать лишь после получасового вглядывания в него, ибо если оно чем и выделялось, то именно невыделяемостью, тоже заворожено пожирал глазами безукоризненную красоту молодого француза. В свою очередь, на самом Виллигуте неожиданно остановился взгляд Гиллеля Хамала. Продолжалось это несколько минут, после чего явно выраженные семитские черты юноши исказила легкая гримаса брезгливого отвращения. Он, гадливо передернув плечами, торопливо поднял свой небольшой саквояж, высокомерно кивнул слугам, нёсшим сундуки, и, не оглядываясь, двинулся вверх по лестнице.

За ним последовала Хелла Митгарт, светловолосая англичанка, чьё уродство столь заворожило Сирраха Риммона. Её сундук занёс в замок брат, остальным девицам помогли их будущие сокурсники. Морис де Невер, опередив Августа Мормо, галантно протянул руку красавице Эстель, Ригель робко предложил свои услуги Симоне Утгарт. Риммон поднял дорожную сумку величавой Эрны Патолс, а Нергал решил было помочь рыжеволосой Лили фон Нирах, но она предпочла опереться на руку Августа Мормо, и, мелодично затараторив по-немецки, что у неё родня в Австрии, ведь он оттуда, не правда ли? Кажется, его дядя, Адольф фон Мормо, если ей не изменяет память, был министром юстиции? Мормо кивнул, запустив глаза в наиоткровеннейшее декольте фройляйн фон Нирах, похотливо улыбнувшись, подумал, что здесь, возможно, будет и не столь тоскливо, как ему ожидалось…