На сей раз никто и не думал отправлять войска, не имея карт и основываясь лишь на слухах. Главным ведомством, отвечавшим за отношения с соседями России в Средней Азии и за сбор информации о них, была Оренбургская пограничная комиссия. С 1825 по 1845 год комиссию возглавлял генерал Григорий Генс (1787-1845), выдающийся ученый-востоковед. В 1834 году Генс послал одного из своих молодых офицеров, натурализованного француза Пьера Демезона, нарядившегося муллой, выяснить все, что возможно, о Бухарском эмирате. На следующий год он отправил Яна (Ивана) Виткевича (1798-1839) с более значительной миссией. Виткевич родился в польской семье в Литве, тогда входившей в состав Российской империи. В возрасте шестнадцати лет его сдали в солдаты в Оренбург за участие в подпольной антиправительственной организации. Виткевича, одаренного лингвиста, заметило начальство, он заслужил повышение и был назначен в Пограничную комиссию.
В отличие от Демезона, Виткевич даже не пытался притворяться, что он не русский офицер, и путешествовал в форме. К своему огорчению, он обнаружил, что британский офицер Александр Берне (1805-1841) добрался до Кабула прежде него. Однако Виткевич пробыл там четыре месяца, пытаясь договориться о подписании торгового соглашения с эмиром Дост-Мухаммедом, и вернулся в Оренбург вместе с афганским посланцем, который передал просьбу эмира о финансовой и дипломатической поддержке против британского вмешательства в дела Афганистана.
Оренбургский губернатор генерал Василий Перовский одобрил это предложение. Он стал доказывать начальству, что если британцам удастся закрепиться в Кабуле, то до Бухары им «останется один шаг; Средняя Азия подчинится их влиянию, азиатская торговля наша рушится; они могут вооружить против нас… соседние к нам азиатские народы, снабдить их порохом, оружием и деньгами»{14}. Российское правительство согласилось с его доводами и снова отправило Виткевича в Кабул с дарами и секретными инструкциями о сборе информации. Прибыв в Кабул, он обнаружил, что Берне снова опередил его. Впрочем, усилия Бернса пропали впустую: генерал-губернатор Индии лорд Окленд (1784-1849) направил Дост-Мухаммеду высокомерный и необдуманный ультиматум, угрожая сместить того силой, если он вступит в союз с русскими или с кем-либо еще.
Ничего удивительного, что Дост-Мухаммед оказал Виткевичу всевозможные почести. Виткевич предложил ему союз с Россией, гарантию независимости и территориальной целостности Афганистана. Но по его возвращении в Петербург царское правительство отозвало свои предложения, вероятно, чтобы не злить британцев. Виткевич покончил с собой, а документы, которые он привез из Афганистана, исчезли. Эти удивительные события не получили удовлетворительного объяснения{15}.
К этому моменту британские шпионы и агенты продвинулись еще дальше на север и проникли вглубь Средней Азии, достигнув Бухары, Хивы и Коканда — центров, которые вызывали у России особый интерес уже более сотни лет. Правительство в Петербурге согласилось с генералом Перовским, что ценный торговый канал в Средней Азии можно защитить только силой оружия.
В 1839 году, в разгар Первой англо-афганской войны, генерал Перовский получил приказ поставить хивинского хана на колени. Отряд Перовского состоял из трех батальонов пехоты, трех казачьих полков, двадцати пушек и десяти тысяч вьючных верблюдов. Снабжение было налажено хорошо. Для выступления выбрали зиму, чтобы не столкнуться с жарой пустыни. К сожалению, зима оказалась необычно суровой, температура упала ниже минус тридцати. Отряд начал таять. Его остатки вернулись в Оренбург в июне 1840 года.
Русские не отступились. Англо-французское вторжение в Крым (1853-1856) закончилось поражением России, и ее позиции в Европе оказались подорваны, так что русские решили обратить внимание на восток и юг. В 1854 году в Санкт-Петербургском университете открылся Восточный факультет, что положило начало солидной традиции востоковедения в России. Теперь, согласно слухам и донесениям агентов, Британия вынашивала планы продвижения через Персию или Афганистан к Каспийскому морю и дальше. В 1857 году князь Александр Барятинский, командующий русскими войсками на Кавказе, предупреждал, что «англичане деятельно готовятся к войне и ведут атаку с двух сторон: с юга — от берегов Персидского залива, и с востока — через Афганистан… Появление британского флага над Каспийским морем будет смертельным ударом: не только нашему влиянию на востоке, не только нашей торговле внешней, но ударом для политической самостоятельности империи». Российские чиновники вновь начали спорить о вариантах вторжения в Индию, но не решились на это{16}. Более трезвый доклад «О возможности неприязненного столкновения России с Англией в Средней Азии», подготовленный двумя высокопоставленными офицерами, завершался разумным выводом, что Британия едва ли станет рисковать армией в такой дали от океанов, где она господствует. Однако британцы могли попытаться нанести политический удар посредством «тайных происков в мусульманских наших провинциях и между кавказскими горцами», а также вмешиваться в дела «пограничных с нами областей». Авторы категорически отвергали какие-либо идеи индийской кампании: обходной маршрут через Герат был слишком сложным в плане снабжения, а прямой путь через Афганистан было слишком легко укрепить против вторжения русской армии. На обозримую перспективу Россия должна руководствоваться исключительно соображениями обороны. Эти выводы, отчасти обусловленные побуждением не провоцировать британцев без нужды на фоне поражения в Крымской войне, твердо поддержал и министр иностранных дел Горчаков{17}.
Оборонительная политика не исключала дальнейшего продвижения на юг ради защиты торговли и выдавливания британцев, а в глазах некоторых военных и политиков и прямо оправдывала его. После 1857 года русские чиновники, прежде всего хорошо осведомленные сотрудники Азиатского департамента Министерства иностранных дел, стали все энергичнее собирать информацию о регионе через агентов, научные экспедиции и дипломатические миссии. Одной из самых важных миссий руководил Николай Игнатьев, честолюбивый молодой офицер, служивший военным атташе в Лондоне. По возвращении он возглавил Азиатский департамент. У него были хорошие отношения с решительно настроенным военным министром Дмитрием Милютиным, и он, как и Милютин, был убежден, что Горчаков недостаточно тверд в отстаивании интересов России. С годами влияние Игнатьева росло, и российская политика на востоке становилась более активной{18}.
В свете новых данных чиновники один за другим утверждали в конфиденциальных докладах, что британцы намерены установить контроль над Средней Азией и вытеснить оттуда российских купцов и что для России чрезвычайно важно это предотвратить. Были ли действительно у Британии такие планы, не так важно. Важно, что представление об этом влияло на политику в Санкт-Петербурге и Оренбурге и извращало ее, подобно тому, как политика в Лондоне и Дели менялась и извращалась под влиянием соображения, будто русские стремятся через Афганистан в Индию. Паранойя вела политиков во всех четырех названных городах.
В конце концов Россия заключила, что для защиты ее интересов в Средней Азии дипломатии недостаточно. В последующие годы она аннексировала либо установила протекторат над всеми независимыми государствами Средней Азии: Ташкентом (1865), Самаркандом (1868), Хивой (1873) и землями к востоку от Каспийского моря (1881-1885).
Русские, по мнению современного британского историка, были менее обременительны для Средней Азии, чем англичане для Индии: русские чиновники были более коррумпированы и менее эффективны, британцы же облагали местное население тяжкими налогами и были более склонны навязывать свою волю насилием{19}. Самое жестокое событие в истории российского завоевания Средней Азии — захват генералом Скобелевым в 188i году города Геок-Тепе и расправа с его жителями — бледнеет в сравнении с бойней, которую учинили британцы в Индии после восстания сипаев в 1857 году.