— Ладно, — Винченцо заметил под книгой очки монаха, — вот твои окуляры. — Он протянул их духовнику и поднялся. — Я пойду. Молись обо мне.

— Постой, куда ты?

— Домой, — он чувствовал упадок сил и легкое головокружение.

— Сын мой, законно молить Бога, чтобы он не дал нам впасть в искушение, но незаконно избегать тех искушений, которые нас посещают… — услышал он уже на пороге крипты и снова вздохнул.

«Ты божественно свободен…» «Никто из нас не властен над собой…»

Винченцо шел домой, но в глубокой задумчивости перепутал квартал, свернул не в том месте и вскоре обнаружил, что просто сбился с пути, оказавшись напротив фасада неизвестной ему крохотной церкви. Ноги его подкашивались, и он решил зайти в храм. Внутри никого не было, ни прихожан, ни посетителей, ни сторожа. Впрочем, в храме, кроме деревянных скамеек, воровать было нечего. В правом притворе возвышалась статуя Христа, в левом был чей-то саркофаг, наверху темнели нечитаемые росписи. Он, совсем обессиленный, сел на скамью и опустил голову к коленям, обхватив ее руками, стараясь заткнуть уши. Ему казалось, что в ушах раздается не то шипение, не то странный, свистящий смех. Господи, за что? Он тяжело вздохнул и разлепил отяжелевшие веки.

«Господи, забормотал он вдруг в едва осмысленном порыве, я рано потерял мать, но не роптал, у меня был отец. Я потерял отца, но не роптал, у меня оставался дед. Когда я потерял его и лишился семьи и дома — я не роптал, ибо Ты посылал мне помощь и укреплял меня. Но вот Ты допускаешь вселиться в мою душу легиону бесов? Господи, Господи, кто устоит? Не принимал я даров диавольских, не искал и не хотел их. Предложи их мне любой — бездумно отверг бы. Господи, Господи, кто устоит? За что губишь меня? Ибо что сотворят они с душой моей? Господи, Господи, услышь ропот мой, ответь мне! Что Ты ждешь от меня? Путей монашеских? Отказа от мира? Мой род должен прерваться на мне? Ибо я не смогу передать смерть сыну. Дай мне постичь волю Твою и дай силы ее исполнить…»

Винченцо почувствовал, что совсем обессилел. В душе была пустота. Никто не отвечал ему, только где-то высоко над головой по храму носились не то ласточки, не то стрижи. «Разве тебе это не по силам?», прошелестело где-то — то ли в воздухе, то ли в нем самом, «разве ты не можешь этого понести?» Джустиниани вздохнул. Не по силам? Пока он не встретил непосильного, это верно. Он скорее был испуган ожиданиями бед, чем происходящим…

Что же он тогда ропщет, глупец? Джустиниани поднялся и снова побрел домой, опять несколько раз сбиваясь с дороги, но все же благополучно добравшись до своего порога. Дома он отказался от ужина и лег, и когда Луиджи принес лампу — уже спал, вытянувшись на постели и сложив на груди руки, как покойник. Проснулся на рассвете воскресения, освеженный и отдохнувший. Позавчерашнее видении поблекло в памяти, как хоть и страшный, но все же сон. Вчерашее явление призрака не затронуло основ его души, но вызвало только брезгливое недоумение.

Джанпаоло… Он остался в его памяти сорокалетним, смотревшим на него с ненавистью и злостью, но Джустиниани и представить себя не мог, как далеко зашел распад этой души. Как он мог? Как мог созреть в душе хоть единожды молившегося с верой черный помысел о дьяволе? А впрочем, чего удивляться? Когда мысль человеческая отрывается от Бога, чем она завершится, по природе своей бесконечная? Черной бесконечностью. А бесконечно черные мысли — всегда дьявольские. Природа дьявола — в ненависти к Безгрешному. Праисконное отвращение к божественному… Оно было только у сатаны и ангелов его. Им заражается и всякий, служащий сатане, он хочет приблизиться к Небу, чтобы презрительно плюнуть в него и затем стремглав сладострастно сорваться в муть земных наслаждений. Все бунты против Бога исходят из желания оправдать грех. Эх, Джанпаоло…

Тут он вспомнил философа-сатаниста Нардолини и снова поморщился. Как ни мерзок был дядюшка, мессир Альбино превосходил его втрое. Воистину, нынешнее падение человека неизмеримо страшнее первого. В Адаме человек отпал от Бога, в Иуде предал Бога. Но ныне люди гонят Бога с земли, изгоняют из своего сердца и души. Это не Адамов грех преслушания и не Иудин грех предательства, но грех последний: «Я не хочу знать о Тебе, Ты мешаешь мне…» Это не бунт, это равнодушие.

Человек возмечтал забыть о Боге…

Джустиниани вздохнул, приказал Луиджи оставить ему все ключи от служб и комнат, сам же встал, ощущая в душе какое-то особое, необычное для него волнение. Распахнул дверь на балкон и замер. Тёплый утренний ветер овеял его тело и душу живительным благоуханием весны, запахом свежести магнолий и ароматом нарциссов. Винченцо схватился за перила и, чувствуя легкое головокружение, продолжал даже не вдыхать, но хватать ртом опьяняющий его воздух. Он не понимал, что с ним, голова кружилась, сердце стучало, он чувствовал себя семнадцатилетним…

Почему эта радость настигла его именно сейчас и всколыхнула душу? Это знак того, что оледеневшая за годы душа медленно просыпалась? Или все-таки… Он замер. Или это все-таки пробуждение в нём дьявольского дара? Монах-то прав… дьявольские видения могли быть и его фантазией, но некромантия ему не померещилась. Но явление покойника лишь разозлило его и удручило его сердце стыдом и печалью. При этом, хоть он и понимал, что новые открытия его совсем не порадуют, все же взял оставленные Луиджи ключи и направился в спальню Джанпаоло.

Сундук стоял у полога кровати, но ни один ключ из связки не подошел к нему. Пришлось воспользоваться универсальным. Винченцо вставил кочергу между основанием и крышкой, чуть напрягся — и сундук распахнулся. Джустиниани внимательно оглядел его содержимое. Несколько книг, каббалистические трактаты, апокрифы и написанные от руки колдовские фолианты. Он лихорадочно просматривал их. «Книга Дагона». Шумеро-аккадские магические приемы. Оригинал на древнеарийском, это был латинский перевод. «Ключ к Бессмертию» Санхуниатона. Работа, доказывающая неоспоримое преимущество Черной Магии над Священной, книга, как говорили, «кричащей и омерзительной откровенности там, где люди достойные сохраняют молчание». «Черный бревиарий» — книга, содержащая перечень взываний к темным силам Яна Густава, есть главы по травам и зельям и разделы, посвященные «охранным заклинаниям и амулетам», «Книга Древнего Света» или Деломеланикон, в 1666 году его отпечатал Аристидо Торкья, считается, что автором гравюр к гримуару и части магических загадок и заклинаний был сам Люцифер. Открыв последний, Джустиниани почувствовал тошнотворный запах, въевшийся в его страницы. Он пробуждал смутные, удручающе неуловимые воспоминания, и, перелистывая поблекшие листы с извивами рукописного шрифта и размашистыми магическими формулами, Джустиниани чувствовал, что они нагнетают неописуемое безумие. На многих страницах имелись наброски искаженных, слегка напоминающих человеческие, фигур, извилистые контуры невнятных карт. Несколько раз он находил изображения гротескных пауков с человечьими головами — все в искаженной перспективе. «…Бойся бесов Ночи, прочел он, созданий полуночных и зыбких. Ты не отгородишься от них заклятьями, их не покорить словом и холодным железом. Они входят в дом без приглашения, в души — без возврата. Одержимый ими уснет в слезах и не проснется. Они не знают жалости. Подобно неблагодарным детям, они убивают своего творца, сами не желая того, ибо у бесплотных нет желаний. Если ты чувствуешь в себе смелость — бери кровь нерожденных детей, души мертвых возлюбленных, связывай их заклятьями — перед тобой встанет Бес, похожий на всех, кого ты когда-либо любил. Он будет звать тебя голосом умершей матери, бросившей женщины, потерянного сына. Он выпьет твою душу и отправится в путь по свету искать другие. Ты, подобно любящей матери, вскормишь его своей болью и радостью, отдашь ему свой разум и свою душу…»