«Боже, пожалуйста, скажи мне, что делать с этой женщиной. Дай мне знак, символ силы, хоть что-нибудь, чтобы показать мне, как быть дальше».

Развернувшись ко мне, Иви уперлась кулаками в бедра, и ее взгляд опустился, прищурившись, на мой пах.

Я не мог скрыть его — жесткого, пульсирующего, натягивавшего мои плавки.

— Мои мысли безвредны, любовь моя. Они не нарушают мою клятву.

— Ну, а должны бы. Уф. Ты не понимаешь, — она развернулась обратно к вешалкам и вытащила ветхую пару джинсов. — То, как ты на меня смотришь, твой сексуальный как сам ад акцент, и еще, проклятье, ты никогда не носишь рубашку… — она уставилась в потолок. — У какого священника бывает восемь кубиков? — она опустила голову, позволив ей упасть на ее ладони. — Я не могу этого вынести. Ты — бл*дское мучение.

А она была искусительницей. Ей даже не нужно было для этого стараться. С каждым движением ее бедер, с каждым взаимным взглядом и ее выдохом с придыханием, упряжь моей клятвы еще сильнее выскальзывала из моей хватки.

— Мы слишком долго сидим взаперти, — она окинула взглядом просторную комнату, ее взгляд проследил бетонную столешницу, тянувшуюся вдоль дальней стены, клетчатый диван, развалившийся в центре, дверь ванной комнаты, молитвенную скамью и остановился на кровати. — Ни у одного из нас не было уединения в течение нескольких недель. Мы буквально сидим друг на друге. Если мы не выберемся отсюда на время, мы будем лежать друг на друге, друг под другом, и, наконец, окажемся друг в друге.

Откровенные и такие, бл*дь, вероятные, ее слова нашли меня, стиснули и сделали мой член невероятно тверже.

Боже, сейчас наступило очень хорошее время для ответа на мои молитвы. «Она здесь в качестве испытания моей преданности тебе? Мое сердце — на твоем алтаре. Но я лишь человек, а она — моя величайшая слабость. Прошу, Боже, помоги мне узреть, если с ней я позволяю себе вольности, которых ты не одобряешь».

— Мне нужны ответы, — сказала она и заправила волосы за ухо. — Там могут быть люди, которым что-то известно. Выжившие вроде нас. Пожалуйста, Рорк.

Это было сомнительно. Люди умерли, а те немногие, что выжили, с большей вероятностью причинят ей боль, чем дадут ответы. Если даже представить слабую возможность, что она найдет хорошего мужчину, который объяснит ей, почему она пережила то, что не пережили другие женщины, то, что? Он предложит ей то, единственное, что я не мог?

Она была не просто ошеломительной женщиной. Она была очень сексуальной. Я видел эту сексуальность в ее глазах, когда она думала, что я не смотрю на нее. Чувствовал ее, когда она сжимала свои бедра, лежа со мной под одеялами. Слышал ее в сдавленных стонах, когда она трогала себя за дверью ванной. Она хотела секса, но застряла со священником.

И ей не нужно было умолять меня вывести ее на поверхность. Она не была здесь пленницей. Черт, да я отдал бы ей свою жизнь, если бы она попросила. И все же, моя неуверенность в себе из-за риска потерять ее требовала чего-то в ответ.

Я встал, приблизился к ней сзади и обвил руками ее крошечную талию, тщательно следя, чтобы не задевать ее попку эрекцией.

— Я выведу тебя на поверхность сегодня, но я хочу обещание.

Она повернулась ко мне с открытым, ожидающим выражением лица.

— Я хочу поцелуй, — «Что я делаю?», — подумал я.

Поступай с другими так, как хочешь, чтобы они поступали с тобой. Я сомневался, что такова воля Господа. Но когда ее тело было так близко, когда ее дыхание замирало в ее груди, ничто не могло остановить меня, не дать накрыть ее прекрасное лицо ладонями и наклониться к ней.

— Это всего лишь поцелуй.

Поцелуй, который докажет, что она чувствовала эту связь между нами, что она нуждалась во мне не меньше, чем я нуждался в ней, что она силой проложит себе путь обратно ко мне, если что-то случится за пределами безопасности нашего бункера.

Ее глаза закрылись, и ее длинные ресницы легли на изгибы скул.

— Прекрати дразнить меня тем, что тебе делать не разрешается.

Прежде я уже целовал ее всего один раз, утверждая, что мы можем продемонстрировать друг другу привязанность и сделать это без полового акта. Потому что мы были одиноки. Потому что у нас больше не было семьи и друзей, чтобы держаться за них или заботиться о них. Но я определенно целовал ее не так, как целовал свою ма. Учитывая мысли в моей голове и ноющую боль в моих штанах, мне хотелось чертовски большего, чем просто потереться губами.

Ее глаза распахнулись.

— Я разрушу тебя, Рорк.

Я никогда в жизни не хотел так основательно быть разрушенным, но я хотел бы подождать, пока Бог даст мне какое-то направление, поможет мне найти путь вокруг, через или внутрь этой женщины.

— Имей немножко веры в мой контроль.

Да простит меня Бог, кто-то должен был иметь веру в него.

Когда ее губы приоткрылись, и ее маленький розовый язычок показался наружу, чтобы лизнуть уголок рта, я прошел просто желание и опасно задержался на краю принуждения.

— Дай мне свой рот.

— Рорк…

— Сейчас. Не заставляй меня брать его силой.

Ее зрачки расширились.

— Я не знаю…

— Прекрати болтать и кивни головой.

— Остановится ли это все лишь на поцелуе? — ее губы поджались в линию. Я видел ее колебания, полные надежды.

— Я остановлюсь, — «помоги мне, Боже, мне придется». — Скажи мне да, любовь моя.

Ее руки сжались в кулаки у боков, глаза метнулись в сторону и вернулись к моим.

— Да, — прошептала она.

Я обрушился на ее губы своими, и она раскрылась под моим спешным натиском. Это было опьяняющее подчинение, которое охватило меня там, где я нуждался в ней сильнее всего. Я пытался сохранить наш поцелуй целомудренным и непритязательным, но в тот же момент, когда наши языки соприкоснулись, я наклонил ее голову и устремился глубже, принявшись лизать ее язык и раскрывать свой рот до тех пор, пока не стал чувствовать лишь ее дыхание на своем лице и ее податливую плоть, скользящую под моими губами.

Она уперлась ладонями в мои плечи, и я приготовился, что она оттолкнет меня. Вместо этого ее ногти впились в мое тело, и ее губы задвигались быстрее, сминаясь жестче, такие нуждающиеся и дрожащие. Она была вспышкой вкусов — медового, нежного, женственного — покрывавшей мой язык безошибочно узнаваемым вкусом наслаждения.

Я притянул ее к себе, упиваясь жесткими вершинками ее сосков возле моей груди, впитывая чувственную ласку, пока она не обварила меня изнутри. Я держал руки на ее пояснице, борясь с инстинктом скользнуть под ее рубашку и стиснуть ее голые бедра сзади. Чтоб меня, она была такой крошечной, лишь частичкой от моего размера. Даже если бы я мог продолжить, я разорвал бы ее надвое попытками.

Она прервала поцелуй и отступила назад, ее щеки раскраснелись, губы опухли.

— Это было… — она коснулась своего рта. — Священники не должны так целоваться.

— Священники и убивать не должны, — и, тем не менее, я прорубил себе путь через все Соединенное Королевство, обезглавливая мужчин и монстров ради самообороны. — Мир изменился.

Она взглянула на коридор, где была дверь, ведущая в наружный мир.

— Готов узнать, насколько?

Я провел Иви по канализационным трубам, которые связывали бункер с поверхностью. Затем я посадил ее на свой Харлей Дэвидсон сзади и повез по разлагающимся останкам Юго-Восточной Англии в поисках одежды и выживших.

Мало что изменилось с тех пор, как мы в последний раз осмеливались выбраться. Здания, которые некогда вмещали в себя местных прихожан и сельских жителей, были столь же необитаемыми, как и валуны, усеивавшие холмистую вересковую пустошь. Соломенные крыши просели в зияющие остовы домов, фундаменты провалились в гравий, а деревянные каркасы выгорели дотла. Здесь как будто произошло крушение.

А постройки, которые оказались достаточно прочными, чтобы пережить полтора года мародерства и запустения, были заражены вредителями размером с человека. Теми вредителями, которые некогда были людьми.