«Ну что же, надо все забыть,— уговаривал он себя.— Пора приниматься за работу. Я напишу хорошую статью об этом острове. Нужно завтра же начать щелкать снимки. Никаких романов с воровками. С сегодняшнего дня вступает в силу основное правило: не путать дело с развлечениями. Придется нанять Чака Кеннера, ведь я больше здесь никого не знаю».

Он повернул за угол. Впереди по травянистой обочине двигалась какая-то странная фигура. Пожилая женщина в желтой шляпке, в зеленом шелковом пыльнике. Она с трудом переставляла свои ноги. Вероятно, идет на автобус, подумал Фолл. Никто не будет в такую полуденную жару гулять здесь просто ради удовольствия. Да еще в таком наряде.

Он догнал ее, она повернулась.

— Скажите, пожалуйста, далеко еще до дороги? — спросила она по-английски.

— Я не знаю.

— Как вы думаете, мне удастся найти там какой-нибудь транспорт? — произнесла она жалобно.

— Конечно.

Фолл пропустил ее вперед. Она цветная. Вся обвешана фальшивыми драгоценностями. Какая-то сумасшедшая. Старуха-мулатка, разодевшаяся как на праздничное гулянье, словно в кинофильме.

Он посмотрел, как она шла впереди него. Опять воцарилась тишина. Интересно, эта старая кукушка очень похожа на тот портрет, который нарисовала Изабель. Но Изабель не сказала, что она цветная. Нет, это не то же самое. А все-таки...

Он позвал ее:

— Эй, подождите минуточку!

Но желтая шляпка продолжала колыхаться вверх и вниз. Мулатка даже не оглянулась. А потом повернула за. угол и скрылась из вида.

«Нет,— решил Фолл.— Не может быть, чтобы это была она. Так, просто совпадение. Но я нагулялся. Пора назад. Я могу сегодня же вернуться в Пальму на такси-и остановиться в отеле «Средиземноморский». Кажется, именно там Кеннер заказал мне номер. И постараюсь не встречаться с Изабель перед отъездом. Уложу вещи, пока она будет внизу за ланчем».

Гельмут Фрейтаг, наклонившись над кроватью, смотрел на девушку. Несколько минут он не двигался. Ничего. Успокоится. Пусть она сама его увидит. Этот трюк он не раз применял в былые дни. Когда заключенный вдруг видел его у своего изголовья, он никак не мог понять, что это: дурной сон или привидение. Часто с психологической точки зрения этот момент страха и сомнений оказывался очень полезным.

Изабель перестала плакать. Вздохнула, повернулась на спину и откинула левую руку. Он увидел ее глаза, расширившиеся в неистовом темном страхе. Он увидел ее мягкие яркие губы, готовые раскрыться в крике. В этот самый момент он повалился на нее, зажав огромной ручищей ее рот.

Она извивалась, стараясь освободиться. Но он навалился на нее, широко раскинув ноги, придавив ее своей тяжестью, как бабочку к доске гербария.

— Тихо,— прошептал он неожиданно нежно. Он отнял руку от ее рта, давая понять, что он ей доверяет. Но как только она набрала воздух, чтобы закричав, она почувствовала его пальцы на горле.

— Не кричать,— сказал он.— Один звук — и я выдавлю дух из тебя.

Охваченная ужасом, смотрела она на склонившееся над ней перекошенное лицо, на выкатившийся глаз, на опущенный уголок рта. Было что-то зловещее и вместе с тем сексуальное в неподвижности его лица, что-то подчеркивало мужественность этого тяжелого мускулистого тела, придавившего ее.

Только теперь Изабель Кеннер вспомнила о своей наготе. Халатик распахнулся. Она чувствовала прикосновение серого костюма к голому телу. Что-то больно нажало на ее ребра. Что-то тяжелое и стальное. Похожее на револьвер, спрятанный под пиджаком.

— Ты украла посылку,— проговорил он.

Это была констатация факта, а не вопрос.

— Молчи. Только слушай.

Его лицо было теперь совсем близко. Она почувствовала в его дыхании запах сигар.

— Ты украла посылку, милочка. Ты хотела получить выкуп или, может быть, даже хотела продать эти бриллианты. Меня не интересует, что ты хотела. Ты должна понять одно, милочка: если ты мне не скажешь, где они находятся, тебе будет больно, очень больно.

Она с трудом могла дышать, находясь в полуобморочном состоянии, она слышала, как внизу кончилась пластинка. Тишина. Доносилось лишь едва слышное журчанье разговора на террасе снизу. Она была так близко к жизни, к людям. Всего один возглас мог принести ей помощь. Но она отлично понимала, что второго крика уже не будет. Ей говорили об этом его глаза.

— Куда ты их спрятала? — дышал он на нее.— Куда?

— Пожалуйста, пожалуйста, встаньте... Я вам все скажу, если вы встанете...

— Нет, это я буду приказывать, а не ты, милочка. Я приказываю.

Перекошенное лицо склонилось еще ниже. Еще ближе. Замирая от ужаса, она почувствовала, как его губы прильнули к ее. Она вздрогнула, как от прикосновения жабы, но ее дрожь нисколько его не охладила. Наоборот, еще больше возбудила. Его губы страстно целовали ее лицо, шею. Его пальцы понемногу сжимались на ее шее.

— Ты знаешь, я могу убить тебя,— бормотал он.

— Вы задушите... вы задушите меня...— задыхаясь, шептала она.— Нет, нет, не надо...

— Подожди, мне нужен сверток. Ты слышишь? Тогда я не трону тебя. Я обещаю. А теперь скажи мне. Только не ври.

Она была на грани обморока.. Вероятно, это тот самый человек из Парижа, о котором говорил Барней. Это был его сверток. И нужно ему отдать. Отдать немедленно. Или он убьет ее.

— Он здесь,— прошептала она.— Здесь, в этой комнате.

— Где?

— На умывальнике. Вон там, в бумажном кулечке, на умывальнике.

Она почувствовала, как его тело немного расслабилось. Медленно отвернулось от нее парализованное лицо, глаза отыскивали в затемненной комнате умывальник.

— Там,— шептала она.— В этом бумажном мешочке, Посмотрите сами.

Теперь он полностью отвернулся от нее, но его пальцы продолжали сжимать ее горло.

— Спокойно,— сказал он.— Не двигайся.

Одна рука отпустила шею. Она почувствовала, как он перегнулся с кровати, нащупывая что-то на иолу. Уголком глаз она видела, как он медленно поднимал белую кожаную босоножку. Потом, нацелившись, резким толчком тела бросил эту босоножку через комнату.

Он был очень меткий. Босоножка попала как раз в центр бумажного кулечка. Тот перевернулся и с легким стуком упал на пол. Из него посыпались, как брызги воды, маленькие камешки.

Он повернулся к ней, слегка приподнялся, затем всей тяжестью снова навалился на ее обнаженное тело, снова вплотную приблизил к ней свое лицо:

— Они все здесь?

— Да,— солгала она. При таком количестве бриллиантов вряд ли он сможет установить пропажу двух.

— Ты уверена в этом?

— Да, а теперь, пожалуйста, отпустите меня. Я никому ничего не скажу. Обещаю, я никому не скажу.

Искаженное лицо улыбнулось. Пальцы на горле немного расслабились, потом надавили с еще большей силой. Она увидела в его глазах похотливое возбуждение. Его лицо вплотную приблизилось к ее лицу, его влажные губы касались ее губ. В этот момент, прежде чем его хватка причинила ей боль, она вдруг поняла, что своим признанием она подписала себе смертный приговор. Она почувствовала на своих губах его горячее дыхание, он с еще большей силой навалился на нее. Пальцы вцепились, как орлиные когти.

Его возбуждение достигло предела, граничило с безумием. Он сам слышал свое тяжелое сопение. Жажда убийства становилась нестерпимой. Но где-то в глубине сознания другой, более хладнокровный Фрейтаг твердил ему, что во всем должна быть точность. И, глядя на ее раскрасневшееся лицо и закатившиеся зрачки, он повернул свою левую руку так, чтобы видеть на них часы. Два двенадцать. Процесс удушения требует гораздо больше времени, чем думают люди. По крайней мере минуты три. Пальцы сжались с новой силой, и из его искривленного рта вырвался довольный, удовлетворенный смех. Теперь она уже без сознания. Но все еще жива. Еще не пришло время.

Сначала он услышал шаги. Звук ключа, вставленное. го в замочную скважину, был такой тихий, что он едва его уловил. Но все же в этот момент он освободился от порыва безумия. Он слегка разжал пальцы, мысль лихорадочно заработала в поисках оправдания подобной его позы.