— Может, она дергала телефонисток просто из-за того, что ей не спится, — сказал Мендел. — Женщины, случается, ведут себя так, когда у них бессонница, мигрень и тому подобные штучки. Чтобы люди видели, как они нервничают, как волнуются. Психопатки, одним словом.

Смайли покачал головой.

— Нет, она никак не могла сделать вызов. Ее же не было дома до 10.45. Но если даже предположить, что она ошиблась, называя время, она никак не могла подойти к телефону, не наткнувшись на тело мужа. И надеюсь, вы не собираетесь уверять меня, что, увидев мертвого мужа, она первым делом поспешила наверх заказывать звонок утром?

Некоторое время они в молчании пили кофе.

— Еще одна вещь, — сказал Мендел.

— Да?

— Его жена вернулась из театра без четверти одиннадцать, верно?

— Так она говорит.

— Она была одна?

— Понятия не имею.

— Ручаюсь, что нет. Держу пари, что время на письме поставила она, чтобы обеспечить себе алиби.

Смайли вспомнил Эльзу Феннан, ее сдержанность, прорвавшуюся вспышкой подавленного гнева. Казалось сметным представлять ее в этой роли. Нет, только не Эльза Феннан. Нет.

— Где было найдено тело? — спросил Смайли.

— Внизу лестницы.

— Внизу лестницы?

— Именно так. Лежало ничком на полу холла. Под ним был найден револьвер.

— Записка. Где она была?

— Рядом с ним на полу.

— Что-нибудь еще?

— Да. Чашка какао в кабинете.

— Ясно. Феннан решил покончить с собой. Он просит телефонную станцию поднять его в половине девятого утра. Делает себе какао и относит его в кабинет. Поднимается наверх и печатает последнее письмо. Снова спускается вниз и пускает в себя пулю, так и не притронувшись к какао. Все складывается просто великолепно.

— Да, в самом деле... Кстати, может, вам лучше позвонить в свою контору?

Он с сомнением посмотрел на Мендела.

— Боюсь, что это положит конец прекрасной нашей дружбе, — сказал он. И, направляясь к будочке таксофона, услышал слова Мендела:

— Вот и скажите это вашей публике.

Он по-прежнему улыбался, прося соединить его с Мас-тоном.

Мастон выразил желание незамедлительно увидеть его.

Смайли вернулся к столику. Мендел был занят булочкой с изюмом.

Смайли остановился рядом с ним.

— Мне нужно возвращаться в Лондон.

— Ну что ж, значит, кошка оказалась в голубятне. — Сдержанное лицо собеседника резко повернулось к нему. — Или я ошибаюсь? — Он говорил, с трудом шевеля губами, потому что рот у него был набит булочкой. — Если Феннан в самом деле был убит, нет такой силы на земле, которая могла бы остановить прессу, когда она вцепится в это дело. — И задумчиво добавил: — Не думаю, что Мастону это понравится. Он бы предпочел версию самоубийства.

— Но нам еще предстоит это выяснить, не так ли?

Смайли помолчал, нахмурившись в раздумьях. Он мог себе представить, как Мастон высмеет все его предположения и нетерпеливо отбросит всего его подозрения.

— Не знаю, — сказал он. — В самом деле не знаю.

А теперь назад в Лондон, подумал он, назад к «Идеальному Дому»[9] Мастона, назад к этой проклятой крысиной суете. Туда, где ему предстоит вместить всю человеческую трагедию в три страницы рапорта.

Снова пошел дождь, на этот раз теплый, но такой плотный, что на пути от кафе «Фонтан» до полицейского участка он весь промок. Сняв плащ, он бросил его на заднее сиденье машины. Смайли с облегчением оставлял Валли-стон — пусть даже впереди его ждал Лондон. Выруливая на главную дорогу, краем глаза он увидел Мендела, который стоически трусил по тротуару к вокзалу в своей бесформенной фетровой шляпе, потемневшей от дождя. Смайли в свое время не пришло в голову, что Мендел, может быть, хотел подъехать с ним до Лондона, и он застыдился. Мендел, не смущаясь двусмысленностью ситуации, открыл заднюю дверь и расположился на сиденье.

— Повезло, — сказал он. — Ненавижу поезда. Вы едете в Кембридж-серкус? По пути выкинете меня у Вестминстера, идет?

Они двинулись, и Мендел вытащил потертую зеленую жестянку с табаком, из которого скрутил себе сигарету. Собравшись было сунуть ее в рот, он передумал и предложил ее Смайли, поднеся ему огонек из огромной зажигалки, пламя из которой било на два дюйма.

— Чувствуется, что вам явно не по себе, — сказал Мендел.

— Так и есть.

После паузы Мендел сказал:

— Чертовски плохо, когда не знаешь, что тебя ждет.

Они проехали в молчании четыре или пять миль, когда

Смайли свернул на обочину и, остановившись, повернулся к Менделу.

— Не смутит ли вас, если мы развернемся обратно в Валлистон?

— Хорошая мысль. Поедем и спросим ее.

Он развернулся и неторопливо поехал в Валлистон; на Мерридейл-Лейн. Оставив Мендела в машине, он двинулся по знакомой гравийной дорожке.

Открыв двери, она без единого слова проводила его в гостиную. На ней было то же самое платье, и Смайли попытался представить себе, как она провела время после того, как они расстались утром.

Бродила ли она по дому или недвижно сидела в кабинете? Или наверху в спальне в кожаном кресле? Как она воспринимала свалившееся на нее вдовство? Понимала ли она его или же по-прежнему была в состоянии подавленного возбуждения, которое связано с ощущением непоправимой утраты? Или неотрывно смотрела на себя в зеркало, пытаясь увидеть следы, которые оставил ужас на ее лице, следы слез, которые она так и не смогла выдавить из себя?

Никто из них так и не сел — оба инстинктивно пытались избежать повторения утренней встречи.

— Есть одна вещь, о которой, как мне кажется, я должен осведомиться у вас, миссис Феннан. Простите, что снова надоедаю вам.

— Предполагаю, что относительно того звонка, раннего утреннего звонка с телефонной станции?

— Да.

— Я так и думала, что о» удивит вас. Человек, страдающий бессонницей, просит пораньше разбудить его. — Она старалась говорить легко и небрежно.

— Да. Это кажется несколько странным. Вы часто ходите в театр?

— Да. Как минимум раз в две недели. Вы должны знать, что я член клуба Уайбриджского репертуарного театра. Я участвую во всех их мероприятиях. Каждый первый вторник месяца мне автоматически оставляют место. По вторникам мой муж работал допоздна. Он меня никогда не сопровождал, так как любил только классический театр.

— Но ведь ему нравился Брехт, не так ли? Он с большим удовольствием посещал гастроли берлинского театра в Лондоне.

Несколько секунд она смотрела на него и внезапно улыбнулась — он в первый раз увидел, как это у нее получается. Улыбка у нее была очаровательной: лицо ее озарилось, как у ребенка.

Перед Смайли предстало смутное видение Эльзы Феннан девочки — худенький живой сорванец, как маленькая Фадетта у Жорж Санд, наполовину женщина, наполовину хитрая девчонка. Он увидел ее в пору созревания, когда она, как кошка, дралась за право оставаться самой собой; он увидел ее измученной и истощенной в концентрационном лагере, безжалостной и жестокой в борьбе за выживание. И невыразимо грустно было видеть, как светлая улыбка, напомнившая о ее юности и невинности, сменилась стальной несокрушимостью в борьбе за жизнь.

— Боюсь, что объяснение истории с этим звонком покажется вам просто глупым, — сказала она. — Я страдаю ужасными провалами памяти, и это очень мешает. Иду в магазин и забываю, что хотела купить, договариваюсь по телефону о встрече и забываю о ней, как только кладу трубку. Приглашаю людей на уик-энд, а когда они приезжают, нас нет дома. И обычно, когда мне надо что-то запомнить, я звоню на телефонную станцию и прошу их позвонить мне за несколько минут до назначенного времени. Словно узелок на носовом платке, но узелок ведь не может напомнить о себе звонком, не так ли?

Смайли не отрываясь смотрел на нее. В горле у него пересохло, и ему пришлось сглотнуть, прежде чем он смог заговорить.

— И о чем же должен был напомнить вам этот звонок, миссис Феннан?

Снова он увидел очаровательную улыбку.