Смайли начал было протестовать.

— Ваш решать. Поступайте, как вам нравится. — Мен-дел помрачнел и замкнулся. — Честно говоря, не понимаю я ваши дела. Поступайте, как считаете нужным. Насколько я в вас разбираюсь, вы вполне можете сами о себе позаботиться.

Они снова спустились вниз. Мендел разжег газовый камин в гостиной.

— Во всяком случае, вы должны позволить мне пригласить вас на обед сегодня вечером, — сказал Смайли.

В холле зазвонил телефон. Должно быть, звонила секретарша Мендела с сообщением о номерах машин.

Вернувшись, Мендел протянул Смайли список из семи фамилий и адресов. Четыре из них можно было вычеркнуть: адреса были по Байуотер-стрит. Остались трое: машина фирмы «Адам Скарр и сыновья» из Баттерси; фургон, принадлежавший компании по производству черепицы из Истбурна, третья же была особо подчеркнута, как имущество панамского посла.

— Я могу заняться теми, кто работает на панамцев. Трудностей не предвидится — в посольстве всего три машины.

— И Баттерси тут недалеко, — продолжал Мендел. — Мы можем на пару подскочить туда. В вашей машине.

— Конечно, конечно, — быстро сказал Смайли, — а потом мы отправимся в Кенсингтон обедать. Я закажу столик в «Антраша».

Было четыре часа. Они посидели еще немного, рассеянно болтая о пчелах и домоводстве. Мендел был спокоен и расслаблен, а Смайли напряжен и растерян, ибо, пытаясь поддерживать разговор, он старался не выглядеть слишком заумным. Он попытался представить, что Анна могла сказать о Менделе. Она попыталась бы очаровать его и голосом и внешностью, а когда бы он вошел в их жизнь, потеряв всю свою загадочность, она бы говорила о нем:

«Милый, кто бы мог подумать, что он гложет быть таким уютным. Вот бы о ком не подумала, что он может подсказать мне, где есть дешевая рыба. И какой у него симпатичный маленький домик — просто представить невозможно — и, должно быть, он прекрасно разбирается в старинных пивных кружках. Он мне кажется таким милым. Лягушонок, пригласи его на обед. Ты просто обязан».

Он бы, конечно, этого не сделал, но она проявила бы настойчивость — и нашла бы способ очаровать его. А после забыла бы.

На самом деле Смайли и сам хотел этого — найти возможность проникнуться симпатией к Менделу. По этой части он соображал не так быстро, как Анна. Но Анна оставалась Анной — она практически прикончила на месте Своего племянника из Итона, когда стала запивать рыбу кларетом, а если бы Мендел прожег своей трубкой ее козетку, она, скорее всего, не обратила бы на это внимание.

Мендел налил еще чаю, и они выпили его. Примерно в четверть шестого они в машине Смайли двинулись в Баттерси. По пути Мендел купил вечернюю газету. Читал он ее с трудом, пытаясь использовать беглый свет уличных фонарей. Через несколько минут Он выпалил с внезапной злобой:

— Боши. Паршивые боши. Господи, как я их ненавижу!

— Боши?

— Боши. Гунны. Джерри. Паршивые немцы. И гроша не дам за любого из них. Кровавые хищники, притворяющиеся овечками. Снова убивают евреев. А нам все нипочем. Прибили их, а теперь помогаем. Простить и забыть? Почему, черт возьми, надо забывать, хотел бы я знать?

Почему надо забывать грабежи, убийства и насилия? Только потому, что ими занимались миллионы? Господи, да за бедным маленьким извращенцем или банковским клерком, который стащил десять шиллингов, гоняется вся полиция. Но Крупп и вся эта банда — о нет! Боже небесный, да если бы я был евреем в Германии, я бы...

Смайли внезапно встрепенулся.

— И что бы вы сделали? Что бы вы тогда сделали, Мендел?

— Думаю, что так бы и сидел себе. Теперь говорят статистика и политика. Они гласят, что давать им водородную бомбу нет смысла. И тут еще янки — миллионы этих проклятых евреев в Америке. И что они делают? Черт бы их побрал: дают бошам бомбы. Все в кучу — можете взрывать себя.

Мендел так и трепетал от гнева, а Смайли молчал, думая об Эльзе Феннан.

— Ну и в чем же ответ? — спросил он только для того, чтобы что-то сказать.

— Бог его знает, — гневно ответил Мендел.

Они повернули к Баттерси и подъехали к констеблю, стоящему на тротуаре. Мендел показал свое полицейское удостоверение.

— Гараж Скарра? Ну, это вряд ли можно назвать гаражом, сэр, скорее просто двор. На нем лежат кучи металлолома и стоят подержанные машины. Пригодятся не тому, так другому, говорит Адам. Вы должны ехать по проезду Принца Уэльского, пока не доберетесь до больницы. Его хозяйство зажато между двумя стандартными домами. Когда-то там была большая воронка, но старый Адам засыпал ее шлаком, заровнял почву, и никто его больше не трогает.

— Чувствуется, вы хорошо знаете его, — сказал Мендел.

— Приходится. Я уже несколько раз подбирался к нему. Пожалуй, нет такой статьи, по которой Адама нельзя было бы привлечь. Он у нас круглый год на примете, Скарр этот.

— Ну-ну. Что-нибудь на нем сейчас числится?

— Не могу сказать, сэр. Но вы в любое время можете прихватить его за нелегальное букмекерство. Все его действия подпадают под закон.

Они проехали мимо больницы Баттерси. В свете уличных фонарей парк справа от них выглядел угрюмым и враждебным.

— Что там относительно законов? — спросил Смайли.

— Да он просто шутил. Имеется в виду, что список подвигов так велик, что человека смело можно отправлять в предварительное заключение — и на несколько лет. Похоже, что это моя клиентура, — сказал Мендел. — Предоставьте его мне.

Двор был точно таким, как его описал констебль, — зажатый между двумя невзрачными сборными домами, а на краю бывшей воронки выстроился неровный ряд каких-то подобий жилищ. Повсюду валялись щебень, битый кирпич и мусор. Куски асбеста, балки и старое железо, которое мистер Скарр, скорее всего, предназначал для продажи, были свалены по углам двора, освещенные слабым светом из окон соседних домов. Двое мужчин молча осматривали их. Затем Мендел пожал плечами, засунул в рот два пальца и резко свистнул.

— Скарр! — крикнул он. Свет в стоявшем в отдалении доме погас, и три или четыре машины довоенного выпуска в разной степени распада стали почти неразличимы в темноте.

Дверь дома медленно открылась, и на пороге показалась девочка лет двенадцати.

— Папа дома, дорогуша? — спросил Мендел.

— He-а. Куда-то смылся. В Прод пошел.

— Ясно, дорогуша. Спасибо.

Они вернулись к шоссе.

— Что это за Прод, если я правильно понял? — сказал Смайли.

— Кабачок тут за углом. Можем пройтись — всего сотня ярдов. Оставим машину здесь.

Таверна только что открылась к вечеру. Зал был пуст, и, пока они ждали появления хозяина, широко распахнулась дверь и вошел очень толстый человек в черном пиджаке. Направившись прямо к бару, он швырнул на него монету в полсоверена.

— Уилф! — заорал он. — Пошевеливайся, счастливчик, пришел клиент! — Он повернулся к Смайли. — Добрый вечер, приятель!

Откуда-то из глубины бара раздался голос:

— Скажи им, пусть оставят деньги на стойке и заходят попозже.

Толстяк несколько секунд присматривался к Менделу и Смайли, а затем разразился хохотом.

— Только не им, Уилф, — они занятные люди! — Шутка настолько развеселила его, что в конце концов ему пришлось рухнуть на скамейку, что стояла вдоль стены, и, упершись руками в колени и тряся толстыми плечами, он продолжал захлебываться от хохота, пока на глазах у него не выступили слезы. Время от времени он выдавливал из себя: «Во дает, ну, дает!», набирая в грудь воздуха для очередного взрыва хохота.

Смайли с интересом смотрел на него. Шею его окаймлял некогда стоячий, а теперь просто очень грязный воротничок с закругленными концами, на груди болтался пришпиленный галстук в красных цветочках; на нем были армейские ботинки, лоснящийся черный пиджак и очень поношенные брюки, давно не знавшие прикосновения утюга. Обшлага рубашки, черные от пота и машинного масла, были подвязаны веревочками, чтобы не сползали.

Появившийся хозяин принял у них заказ. Незнакомец взял большую порцию виски, бутылку имбирного вина и расположился в помещении, где горел камин. Хозяин неодобрительно смотрел на него.