Я положил копию перевода письма де Виверо обратно в папку и погрузился в размышления о судьбе давно уже скончавшегося человека, проведшего остаток своей жизни в плену. Что случилось с ним в дальнейшем? Был ли он после смерти короля принесен в жертву? Или ему удалось хитростью убедить майя сохранить ему жизнь?

Насколько же противоречивая эта была натура, с точки зрения современных понятий. Он относился к майя, как относится человек ко льву — как к злобному и опасному хищнику, защищающему себя, когда на него нападают. Это отдавало лицемерием, но ведь де Виверо был воспитан на совершенно иных традициях. Его не мучили угрызения совести, когда он одновременно стремился обратить язычников в христиан и отнять у них золото: для него это было столь же естественно, как дышать.

Несомненно, это был смелый и стойкий человек, достойный того, чтобы умереть, не терзаясь мысленными картинами Чистилища и Ада. Захлопнув с этой мыслью папку, я вернулся в гостиную и тотчас же почувствовал в ее воздухе напряженность: было очевидно, что мои пташки так и не ужились в этом маленьком гнездышке. Я положил папку на стол и сказал:

— Итак, я прочитал это письмо.

— И что вы обо всем этом думаете? — спросил Фаллон.

— Это был добрый человек.

— И только-то?

— Вы сами знайте, что нет, — спокойно ответил я. — Я прекрасно понимаю, о чем идет речь. Я не ошибусь, если скажу, что этот город, Уаксуа... Уакс... — я запнулся, — в общем, этот город с трудным названием пока еще не обнаружен археологами?

— Вы догадливы, — сказал Фаллон, побарабанив пальцами по папке. — По свидетельству Виверо, Уаксуанок был значительно больше Чичен-Ицы и Уксмала, это была столица цивилизации майя. Поэтому тот, кто найдет ее, сделает себе имя и получит ключ ко многим загадкам.

— Вы согласны? —обернулся я к Холстеду.

— Не задавайте дурацких вопросов! — обжег он меня ненавидящим взглядом. — Разумеется, я придерживаюсь того же мнения. Пожалуй, это единственный случай, когда мы с Фаллоном сходимся во мнениях.

— И вы лезете из кожи вон и рискуете надорваться, лишь бы оказаться там первым, — сев на стул, усмехнулся я. — Боже, вот вам и ученые мужи!

— Минуточку! — перебил меня Фаллон. — Это не совсем так. Я готов признать, что пытаюсь опередить Холстеда. Но только потому, что не верю ему. А дело касается вопроса чрезвычайной важности, где спешка недопустима. Он же немедленно начнет раскапывать все вокруг, стремясь заработать репутацию, и все испортит. Могут быть загублены уникальные свидетельства!

— А вот вам уникальный образчик профессиональной этики, — саркастически взглянул на меня Холстед. — Фаллон готов втоптать в грязь репутацию любого человека ради достижения своей цели. — Подавшись всем корпусом вперед, он воскликнул чуть ли не в лицо профессору: — Уж не стремитесь ли вы сами упрочить свою славу открытием Уаксуанока, Фаллон?

— Мое имя в академических кругах уже достаточно хорошо известно, — невозмутимо отвечал Фаллон. — Я достиг вершины.

— И не желаете потесниться на своем Олимпе успеха, — съязвил Холстед.

Я раскрыл рот, чтобы резко оборвать этот спор, но Катрин Холстед опередила меня:

— У профессора довольно своеобразные методы защиты, — заметила она. — Например, он может украсть у конкурента оригинал письма Виверо, — пояснила она, заметив мой вопросительный взгляд. — Ведь вы это сделали, профессор?

— Ну сколько же можно жевать одну и ту же жвачку! — поморщился Фаллон. — Уверяю вас, я купил письмо у Джеррисона в Нью-Йорке, у меня есть доказательства!

— Довольно! — не выдержал я. — Я сыт по горло вашими взаимными обвинениями. Поговорим о деле. Насколько я понял, старик де Виверо отправил сыновьям письмо и подарки, и вы полагаете, что это были два золотых подноса с секретом, разгадка которого приведет вас к Уаксуаноку. Не так ли?

Фаллон кивнул и потянулся к папке.

— Как неоднократно подчеркивает в своем письме старый де Виверо, Уаксуанок буквально напичкан золотом. И отец хочет, чтобы львиная его доля досталась его сыновьям. Однако при этом он не объясняет, как найти этот город, лишь посылает подарки. Не кажется ли вам это довольно странным?

— Я мог бы разъяснить это странное обстоятельство не хуже профессора, — вмешался Холстед. — Похоже, что сыновья Виверо жили как кошка с собакой, и отцу это не нравилось. Это дает мне основание предположить, что каждый из подаренных им подносов содержит лишь часть необходимой информации, а полную картину можно получить, только сложив их вместе. Мудрый старик хотел таким образом помирить своих сыновей. Раз информации нет в письме, она должна быть в подносах, — развел он руками.

— Я тоже пришел к такому выводу, — кивнул Фаллон. — Поэтому-то я и начал охотиться за этими подносами. Но я допустил досадную ошибку: основываясь на свидетельстве француза Мурвилля, я стал искать подносы в Мексике.

При этих его словах Холстед ехидно хмыкнул.

— Я потерял массу времени, пока наконец случайно не обнаружил поднос в собственном музее: оказывается, он давно хранился там.

— Мне это стало известно еще до того, как вы спохватились и изъяли ваш поднос из экспозиции, — самодовольно заметил Холстед.

— Как это можно забыть о том, что имеешь? — раздраженно спросил я. — Более того, далее не догадываться об огромной ценности собственной вещи! Поразительно!

— Но ведь случилось же такое в вашей семье! — парировал Фаллон. — Однако в моем случае все было совсем иначе. Я учредил фонд, который, помимо всего прочего, имеет музей. Я не слежу за всеми приобретениями этого музея, поэтому и не знал ничего о подносе. Так или иначе, но один из подносов хранится именно там.

— Один. А как же вы вышли на второй?

— Со вторым дело обстояло несколько сложнее. Не правда ли, Пол? — хитро прищурился Фаллон. — У Мануэля де Виверо ведь было двое сыновей, Хайме и Хуан. Так вот, Хайме остался в Мексике, основав мексиканскую ветвь этого семейства. Хуану же Америка опостылела, и он с богатой добычей вернулся в Испанию, где тоже стал алькальдом — это нечто вроде сельского мирового судьи. Сын же его, Мигель, пошел дальше своего отца, став богатым судовладельцем.

И вот наступили неспокойные времена, когда между Испанией и Англией возникли трения. Решив раз и навсегда положить этому конец, испанский король Филипп Второй начал строить армаду. Мигель де Виверо внес в это дело свою лепту, подарив королю судно под названием «Сан-Хуан де Уэльва» и лично встал на капитанский мостик. Судно ушло в поход вместе со всей армадой и не вернулось. Пропал и сам Мигель. Однако его дело продолжало жить под руководством его сына, и довольно долго — до конца восемнадцатого столетия. К счастью, сохранились все записи о делах этой компании, из которых я почерпнул любопытнейшие данные. В частности, в одном из своих писем к жене Мигель просил се прислать ему поднос, изготовленный его дедушкой в Мексике. Этот поднос он взял с собой в плавание к берегам Англии. Тогда я решил, что на Этом поиски молено прекратить.

— Я обнаружил это письмо раньше вас, — самодовольно отметил Холстед.

— Все это довольно-таки трудно понять, — признался я. — Детективная история со множеством загадок! И что же вы сделали?

— Я приехал в Англию, — продолжал Фаллон, — но не ради подноса, который, как я был уверен, покоится на дне моря, а в гости к одному из своих коллег. Как-то раз я случайно упомянул в разговоре о своих поисках в Испании, и один из преподавателей Оксфорда, эдакий забавный книжный червь, сказал, что нечто подобное ему встречалось в письмах Геррика.

— Поэта? — изумленно вытаращился я на Фаллона.

— Совершенно верно, — подтвердил он. — Он был настоятелем церкви в Дин Прайор, это неподалеку отсюда. Так вот, некий Гусан, местный торговец, написал ему письмо, которое наверняка и не сохранилось бы, если бы предназначалось другому человеку, менее известному.

— Мне это неизвестно, — оживился Холстед. — Продолжайте.