Из этого, по-видимому, вытекает, что некоторые рассказы, как, например, о Тайной Вечере, Страстях и Воскресении, были заучены наизусть в выражениях, допускавших лишь немного вариантов. План синоптических Евангелий был, вероятно, уже предрешен, но при жизни апостолов книги с претензией на точное установление предания, единственными хранителями которого они себя считали, не имели никаких шансов на то, чтобы их приняли. Сверх того, какая надобность письменно излагать жизнь Иисуса? Ведь он скоро вернется. Мир накануне своей кончины не нуждается в новых книгах. Вот когда свидетели-очевидцы перемрут, тогда вопрос об упрочении на бумаге образа, который со дня на день бледнеет, получит капитальное значение. В этом отношении на стороне Церквей Иудеи и соседних стран было огромное преимущество. Знакомство с речами Иисуса здесь было более полным и более распространенным, нежели где-либо. В этом отношении замечается разница между посланием Иакова и посланиями Павла. Небольшое послание Павла все проникнуто некоторого рода евангельским благоуханием: в нем как бы слышится местами непосредственный отголосок слов Иисуса; чувства галилейской жизни в нем снова передаются с необыкновенной живостью.

У нас нет никаких исторических данных о миссиях, которые были отправляемы непосредственно Иерусалимской Церковью. По самым своим принципам эта Церковь не должна была отличаться наклонностью к пропаганде. Вообще евионитских и иудео-христианских миссий было мало. Узкий дух евионима допускал лишь миссионеров из числа обрезанных. Как можно судить по картине, которую нам дают произведения II века, правда, навлекающие на себя подозрение в смысле преувеличенности, но верные иерусалимскому духу, всякий иудео-христианский проповедник находился в некоторого рода подозрении; в нем желали увериться; на него налагали искус, послушание в течение шести лет; все бумаги его должны были быть в порядке; от него требовалось нечто вроде письменного изложения его вероисповедания, согласно с вероучением иерусалимских апостолов. Подобные пути были абсолютной помехой плодотворной апостольской деятельности; при таких условиях проповедь христианства никогда бы не состоялась. И посланные Иакова, нам кажется, заняты больше ниспровержением организаций, основанных Павлом, нежели созданием таковых за свой счет. Правда, Церкви Вифинии, Понта, Каппадокии, возникшие в эту эпоху наряду с Церквами Азии и Галатии, были основаны не Павлом; но не более вероятным представляется, чтобы они были делом рук Иакова и Петра; без сомнения, они были обязаны своим происхождением той анонимной проповеди верующих, которая была наиболее действительной. Наоборот, мы предполагаем, что в Ватании, Гауране, Декаполисе и вообще во всей области к востоку от Иордана, которой вскоре предстояло сделаться центром и оплотом иудео-христианства, Евангелие благовествовалось приверженцами Иерусалимской Церкви. Но в этом направлении проповедь скоро достигла пределов распространения римской власти. Аравийские же страны отнюдь не представляли удобной почвы для новой проповеди, и земли, подвластные Арсакидам, были мало доступны влияниям, имевшим своим источником римские владения. По апостольской географии, земля очень невелика. Первые христиане никогда не помышляют ни о варварском, ни о персидском мире; даже арабский мир для них едва существует. Миссии Св. Фомы к парфянам, Св. Андрея к скифам, Св. Варфоломея в Индию носят легендарный характер. Христианская фантазия первых времен мало устремлялась к Востоку; целью апостольских паломничеств был крайний Запад; можно подумать, что миссионеры считали, будто они дошли до крайних пределов по направлению к Востоку.

Услыхала ли Эдесса имя Иисуса еще в I веке? Существовало ли в эту эпоху христианство, изъясняющееся на сирийском языке, в области Озроене? Басни, которыми эта Церковь окружила свою колыбель, не дают возможности определенно высказаться по этому поводу. Однако представляется весьма возможным, что крепкие связи, которые иудаизм имел в этой области, послужили для распространения в ней христианства. В Самосате и Коммагене очень рано появились люди просвещенные, принадлежавшие к Церкви или, по меньшей мере, весьма благорасположенные к Иисусу. Во всяком случае, эта область по Евфрату получила семена веры из Антиохии.

Тучи, собиравшиеся над Востоком, смутили ход этой мирной проповеди. Администрация Феста не могла ничего сделать против того зла, которое Иудея носила в самой себе. Страна кишела разбойниками, зилотами, сикариями, всякого рода обманщиками. Вслед за двадцатью другими являлся новый чародей с обещанием народу спасения и конца всех его бедствий, если люди последуют за ним в пустыню. Те, кто шли за ним, были избиваемы римскими воинами; но все-таки никто не терял веры в лжепророков. Фест умер в Иудее около начала 62 года. Нерон назначил его преемником Альбина. Около того же времени Ирод Агриппа II лишил первосвященничества Иосифа Кави и передал этот сан Анне, сыну того Анны, который более, чем кто-либо, содействовал казни Иисуса. Это был уже пятый из сыновей Анны, занимавших эту должность.

Анна Младший был человеком высокомерным, жестким, дерзким. Он представлял собой цвет саддукейства, полнейшее выражение этой жестокой и бесчеловечной секты, всегда умевшей сделать свою власть невыносимой и ненавистной. Иаков, брат Господа, был известен всему Иерусалиму как резкий заступник бедных, как пророк старинного покроя, который поносит богатых и сильных. Анна решил предать его смерти. Воспользовавшись отсутствием Агриппы и тем, что Альбин еще не прибыл в Иудею, он собрал судилище синедриона и потребовал предстать перед ним Иакова и некоторых других святых людей. Их обвинили в нарушении Закона, и они были приговорены к казни через побитие камнями. Для созыва синедриона требовалось согласие Агриппы, а для того, чтобы приговор вошел в законную силу, — утверждение его Альбином; но неистовый Анна пренебрег всеми правилами. Иакова действительно побили камнями близ храма. Так как трудно было его прикончить, то один сукновал разбил ему череп дубиной, которая употребляется при валянии тканей. Говорят, что Иакову было в то время 96 лет.

Смерть этого святого человека произвела на весь город самое удручающее впечатление. Ханжи фарисеи, строгие блюстители Закона, были очень недовольны. Иаков пользовался всеобщим уважением; его считали одним из людей, молитва которых наиболее действительна. Утверждают, что один рехабит (вероятно, ессей) или, по словам других, Симеон, сын Клопы, племянник Иакова, кричал в то время, как старца побивали камнями: «Перестаньте, что вы делаете? Как? Вы убиваете праведника, который молится за вас?» Ему привели текст из Исайи (III, 10) в том смысле, как его тогда понимали: «Убьем, говорили они, праведника, потому что он нам неудобен; вот почему он вкушает плоды дел своих». На смерть его были составлены еврейские элегии, полные намеков на библейские тексты и на самое его имя Облиам. Наконец, почти весь город был согласен в том, что надо просить Ирода Агриппу II положить границы дерзости первосвященника. Альбину донесли о поступке Анны в то время, как он уже выехал из Александрии в Иудею. Он написал Анне угрожающее письмо, а затем сместил его. Таким образом, Анна занимал этот пост в течение лишь трех месяцев. Несчастия, которые вскоре затем постигли нацию, многие считали результатом убийства Иакова. Что касается христиан, то они видели в нем знамение времени, доказательство того, что конечная катастрофа приближается.

Действительно, возбуждение в Иерусалиме приобретало необычайные размеры. Анархия достигла крайних пределов; зилоты, хотя и истребляемые казнями, все же хозяйничали всюду. Альбин ни в чем не походил на Феста; он только и думал о том, чтобы обогащаться путем покровительства разбойникам. Всюду можно было видеть предвестников чего-то неслыханного. Около конца 62 года некто Иисус, сын Анны, вроде воскресшего Иеремии, бегал день и ночь по улицам Иерусалима и кричал: «Глас с Востока! Глас с Запада! Гласы четырех ветров! Глас против Иерусалима и храма! Глас против женатых и замужних! Глас против всего народа!» Его подвергли бичеванию: он продолжал кричать то же самое. Его били розгами, пока кости не обнажились; но при каждом ударе он повторял жалобным голосом: «Горе! горе Иерусалиму!» Никогда не видели, чтобы он с кем-либо разговаривал. Он повторял всегда одно и то же: «Горе! горе Иерусалиму!», не браня тех, кто его бил, не благодаря тех, кто подавал милостыню. И так он продолжал вплоть до осады города, причем никогда его голос не ослабевал.