«И вот я принесся к Шахрину, а там уже все готово, только эти два раздолбая вообще ничего не умели делать. Олег, при том что учился в Чайнике, был очень слабым музыкантом. Кукушкин вообще принципиально ни на чем не играл. Вначале я ходил туда просто тусоваться, это было очень в кайф: приходишь в общественное заведение, комната, там дружбаны, с которыми ты разговариваешь о музыке» (Бегунов). При том, что «Шахрин позвал Бегунова играть на басу» (Кукушкин), ходил Бегунов потусоваться, почифирить. Кстати, лежал в «Песенке» огромный рулон брезента, собственность ДК, Бегунов острым милицейским взглядом его высветил и сообразил, что из брезента очень недурные можно джинсы пошить, и с появлением Вовки рулон стал стремительно уменьшаться… «А Бегунов появлялся в милицейской шинели, и было в этом несоответствие формы и содержания» (Кукушкин).

Слушали музыку, теперь не только Ленинград с западом вперемешку, слушали еще и «Визовский пруд», который был «совсем никакой», и чем чаще слушали, тем отчетливее понимали, что его нужно переделывать. Прослушивания вылились в запись, о которой у ее участников остались воспоминания смутные. Не могут вспомнить, сколько человек в записи участвовало: Кукушкин утверждает, что был там некий «барабанщик Паша», Бегунов говорит, что «были там два каких-то персонажа, про которых считалось, что они умеют играть на инструментах», а Шахрин ту запись вообще старается не упоминать. Единственное, что известно достоверно, Бегунов на запись в ДК 40-летия комсомола явился с мешком. Он, чтобы из дома слинять, сказал, что за картошкой поехал. Писались долго, вернулся домой к ночи и без картошки, что сказала жена — тайна. Что на пленке получилось, можно не спрашивать. «Естественно, ничего не получилось» (Бегунов). Запись не сохранилась.

Но именно в то время, внешне довольно мутное, на внутреннем фронте происходили решительные перемены. Во-первых, Шахрин как начал писать песни, так и не смог остановиться, в 84-м написаны такие будущие хиты, как «Правильный мальчик», «Бичи», «Ты сказала мне: Скотина!», «Ионсам», «Оранжевое настроение», не говоря уже о песне «Рок-н-ролл этой ночи», в которой слышен отзвук памятного концерта Майка с Цоем:

И еще много чего написал Шахрин, и как-то не очень было понятно, кому и зачем это надо. Зыбкое было время, неопределенное и неприятное. Все живое вокруг будто вжимало голову в плечи, пряталось, куда попало… Был где-то неподалеку от «Чайфа» так называемый свердловский рок, но даже запись показать никому из рокеров не удалось по той простой причине, что ни одного рокера разыскать не вышло. «Мы знали, что где-то жизнь происходит, есть рок-н-ролл, — вспоминает Бегунов, — но вклиниться в этот мир никак не могли, это была просто стена»…

Нетрудно сообразить, что настроение в ВИА «Песенке» стояло неважное, новых попыток записи не предпринималось, посиделки происходили реже и реже, у Шахрина не хватало времени, он вступил в МЖК.

«Молодежный жилищный комплекс», если кому непонятно. Был такой комсомольский прорыв в предпринимательство в рамках развитого социализма. Внешне выглядел почти идиллически: молодые рабочие и интеллигенты объединяются в некое подобие коммуны и строят сами себе жилье. Но поскольку придумали все лукавые комсомольцы, легко догадаться, что это было жульничество, хотя времена стояли еще довольно строгие, украсть все было еще нельзя, нужно было и другим что-то оставить. В результате довольно много молодых людей получили в МЖК квартиры, иными способами совершенно недостижимые. Так комсомольцы творили иногда добрые дела, пусть даже против воли — и на том спасибо.

Но даже эти вынужденные благодеяния они не могли произвести без щедрой дозы уродства. Система была хитрая: претендент на квартиру принимался сперва «кандидатом», в каковой роли должен был доказывать свое право «попасть в отряд», ради чего «набирал баллы». Т. е. работал на стройке часто, бесплатно и в любой момент рисковал быть из коммуны исключенным. Мало того, нужно было участвовать в общественной, культурной и прочей угодной комсомольцам жизни. За каждое доброе дело выставлялись баллы, в которых исчислялась добродетель, и много позже люди, прошедшие МЖК, признавались, что любое свое действие долго еще оценивали в уме в баллах, которые за это доброе дело можно было бы получить…

Шахрину квартира нужна была позарез, и в 84-м году он во второй раз вступил в МЖК. Во второй, потому что в первый его из кандидатов выгнали. Недостаточно был активен. Шахрин выждал и поступил заново. Скажем сразу, впоследствии комсомольцы об этом жалели крепко и часто, но в тот момент как-то растерялись, Вова производил впечатление родственное… Взяли.

Сперва кандидатом. Посиделки в ДК Горького практически прекратились, потому что Вова работал на МЖК все выходные, работал после основной работы, а все остальное время там подрабатывал. И, чтобы не вылететь во второй раз, вел активную общественную жизнь, в качестве каковой часто пел песни. Пел на субботниках, на воскресниках и на прочих трудовых праздниках. В 84-м в Доме культуры МЖК (ДК МЖК — мы часто будем встречать эту аббревиатуру) открылся клуб любителей музыки под названием «Студия-7», там собирались славные ребята, менялись пластинками. Шахрин там тоже пел.

Кстати: между делом Кукушкина забрали в армию. В ноябре 84-го чайфов стало трое.

Руководил «Студией-7» Леня Баксанов, журналист, добрый малый и тоже строитель поневоле. Леня любил музыку, занимался культуртрегерством и писал статьи в газеты. Все за баллы. Теперь делает то же самое, но для собственного удовольствия.

Леня знавал Шахрина по пластиночной толкучке, но поверхностно. А тут сошлись под сенью «Сту-дии-7», Шахрин пел песни, Баксанову они нравились, и во время одного из импровизированных концертов он сделал запись. Отнес ее писателю Матвееву.

Андрюша Матвеев был прозаиком. В его творческом багаже значились несколько напечатанных рассказов и столько же ненапечатанных романов. Естественно, писатель Матвеев был горьким пьяницей и энтузиастом рок-н-ролла. В котором, сказать по чести, почти ничего не понимал, но все равно был энтузиастом. Матвееву дан природой редкостный дар — он умеет увлекаться. Иногда наивно, иногда смешно, иногда диковато, но всегда искренне, полностью и без остатка. В своей жизни он увлекался подводным плаванием, женщинами, прозой Набокова, бабочками, буддизмом, алкоголем, женщинами, рок-н-роллом, христианством, женщинами… Сейчас — далматинцами, а осенью 84-го увлекся Шахриным.

«Я как раз бросил пить, надо было чем-то занять жизнь, ну я и развел бурную деятельность» (Матвеев). Андрей провозгласил Вову

Шахрина «Бобом Диланом с МЖК» и всем об этом рассказал.

Матвеев не был лидером свердловского андеграунда, он был его связующим звеном, всех знал, со всеми общался и непонятным образом умудрялся ни с кем почти не ссориться. Понятно, что о явлении нового Дилана узнали все заинтересованные лица, узнали раньше, чем сам Боб объявился в рок-н-ролльной тусовке. Потом появился, впечатление было странное: в кургузом пиджачке, в белой сорочке, коротко стрижен, застенчив и слишком приличен. Но мил. «Он был очень скромный, — вспоминает Матвеев, — он тогда действительно робел, был совершенно из другого круга общения, и новый круг его некоторое время шокировал».

Есть забавная история о том, как Матвеев притащил Шахрина к молодому кинематографисту Леше Балабанову: «Леха был достаточно экзотичный человек, который постоянно и очень лениво нес всякую ахинею… Тогда он торчал от Криса Дебурга, мы сидели, слушали, потом Вовка меня отозвал и сказал: «Мы, кажется, не туда пришли, тут пахнет золотой молодежью, это не по мне»… А мы зашли-то пластинки посмотреть, там была обычная театрально-киношная тусовка…» (Матвеев). Для кого обычная, для кого не очень, да и сам Матвеев на людей неподготовленных производил впечатление сложное, вот свидетельство Бегунова: «Я когда в Арх попал, там появился такой манерный-манерный придурок, очень противный, я его ненавидел тогда! Андрюша Матвеев». Это потом Бегунов с Матвеевым подружился, а поначалу…