На базаре Аркассы происходили публичные торги. В них могли принимать участие все - и местные жители и чужеземцы; но поскольку в тот день маклеры скупали рабов лишь для невольничьих рынков Берберии, то продавалась всего одна партия пленников. И в зависимости от того, кому из маклеров она досталась бы, узникам предстояло отправиться в Алжир, Триполи или Тунис.

Все же существовали две группы пленников. Одни - их было большинство - прибыли из Пелопоннеса. Другие были недавно захвачены на борту греческого корабля, везшего их из Туниса в Скарпанто, откуда им предстояло возвратиться на родину.

Судьбу всех этих несчастных, которых ожидало столько горестей, решала последняя надбавка в цене, а повышать цену можно было лишь до тех пор, пока не пробьет пять часов. Пушечный выстрел в крепости Аркассы, возвещавший о закрытии порта, одновременно прекращал торги.

Итак, в тот день, 3 сентября, вокруг батистана толпились маклеры. Здесь было множество агентов, прибывших из Смирны и других ближних городов Малой Азии, и все они, как уже говорилось, представляли интересы берберийских государств.

Вся эта суматоха объяснялась как нельзя проще. Дело в том, что последние события предвещали скорое окончание войны за независимость. Ибрагим был потеснен на Пелопоннесе, и в Морее только что высадился маршал Мэзон с экспедиционным корпусом в две тысячи французов. Таким образом вывоз невольников должен был в ближайшем будущем намного сократиться, а их продажная цена, к великому удовольствию кади, возрастала.

Все утро маклеры наведывались на батистан и уже составили себе представление о количестве и качестве невольников и о том, что они несомненно пойдут по очень высокой цене.

- Клянусь Магометом! - твердил агент из Смирны, разглагольствуя в кружке своих собратьев. - Пора выгодных сделок миновала! Помните ли вы времена, когда корабли доставляли сюда не сотни, а тысячи пленников?

- Да! Как это было после Хиосской резни! - подхватил другой маклер. - Одним махом больше сорока тысяч рабов! Все трюмы были забиты ими!

- Несомненно, - начал третий агент, который производил впечатление ловкого дельца. - Но избыток невольников ведет к избытку предложений, а избыток предложений - к снижению цены! Лучше уж привозить поменьше, да сбывать повыгоднее, - ведь как бы ни возрастали расходы, поборы не уменьшаются!

- Вот, вот! Особенно в Берберии… Двенадцать процентов всей выручки в пользу паши, кади или правителя! Не считая одного процента на содержание мола и береговых батарей.

- И еще один процент перекочевывает из наших карманов в карманы марабутов [3].

- Поистине сплошное разорение - и для корсаров и для маклеров!

Так беседовали между собой эти агенты, даже не сознававшие всей низости своей торговли. Они вечно жаловались на несправедливость! И обвинения несомненно продолжали бы сыпаться из их уст, если бы этому не положил конец удар колокола, возвестивший об открытии базара.

Само собой разумеется, на торгах присутствовал кади. Его побуждал к этому не только долг представителя турецкого правительства, но и личный интерес. Расположившись на помосте, защищенном тентом, над которым развевался красный флаг с полумесяцем, он возлежал на больших подушках с истинно восточной ленью.

Возле него находился аукционист, который, исполняя свои обязанности, не слишком надрывал горло! Отнюдь! На такого рода торгах маклеры не торопились набавлять цену. Более или менее оживленная борьба вокруг окончательной суммы происходила в сущности лишь в последние четверть часа.

Первая цена в тысячу турецких лир была предложена одним из маклеров Смирны.

- Тысяча турецких лир! - повторил аукционист и закрыл глаза, словно собираясь вздремнуть в ожидании следующей надбавки.

В течение первого часа цена поднялась всего лишь с тысячи до двух тысяч турецких лир, то есть приблизительно до сорока семи тысяч франков на французские деньги. Маклеры присматривались друг к другу, знакомились, беседовали о посторонних вещах. Каждый заранее обдумал свою ставку. Они отважатся назвать свою наивысшую цену лишь в самые последние минуты, перед заключительным пушечным выстрелом…

Однако появление нового конкурента вскоре изменило их планы и внесло неожиданный азарт в ход торгов.

Около четырех часов на базаре Аркассы появились два человека. Откуда они прибыли? Вне всякого сомнения, из восточной части острова, судя по тому, откуда показалась арба, подвезшая их прямо к воротам батистана.

Их приезд вызвал удивление и беспокойство. Очевидно, маклеры не ожидали, что появится лицо, с которым им придется соперничать.

- Клянусь Аллахом! - воскликнул один из них. - Это сам Николай Старкос!

- И его окаянный Скопело! - ответил другой. - А мы-то думали, что они провалились в преисподнюю!

Пришельцев хорошо знали на базаре Аркассы. Уже не раз они заключали здесь крупные сделки, покупая невольников для африканских работорговцев. В деньгах у них недостатка не было, хотя никто не знал, откуда они их берут; но это было их дело. Что касается кади, то он мог лишь радоваться появлению таких опасных для маклеров конкурентов.

Скопело, знатоку своего позорного ремесла, достаточно было одного взгляда, чтобы определить истинную стоимость партии невольников. Он ограничился тем, что сказал несколько слов на ухо Старкосу, который в ответ утвердительно кивнул головой.

При всей своей наблюдательности помощник капитана «Каристы» не заметил того ужаса, какой вызвало появление Николая Старкоса у одной из пленниц.

То была высокая пожилая женщина, сидевшая в отдаленном углу батистана. Она внезапно поднялась, точно ее толкнула неодолимая сила, сделала несколько шагов, и крик уже готов был сорваться с ее уст… Однако у нее хватило сил сдержаться. Затем, медленно отступив, она закуталась с ног до головы в жалкий плащ и вновь заняла свое место позади группы пленников, стараясь остаться незамеченной. Как видно, ей мало было спрятать лицо, она хотела всю себя скрыть от взглядов Николая Старкоса.

Между тем, не заговаривая с капитаном «Каристы», маклеры не сводили с него глаз. Он же, казалось, вовсе не обращал на них внимания. Прибыл ли он затем, чтобы перебить у них эту партию невольников? Зная о связях Старкоса с пашами и беями берберийских государств, они с полным основанием могли этого опасаться.

Мысль эта вскоре завладела всеми. Между тем аукционист поднялся и громким голосом повторил последнюю надбавку:

- Две тысячи лир!

- Две тысячи пятьсот, - сказал Скопело, который в таких случаях действовал от имени своего капитана.

- Две тысячи пятьсот лир! - возгласил аукционист.

И снова в отдельных группах маклеров, настороженно следивших друг за другом, начались оживленные разговоры.

Прошло четверть часа. После Скопело никто не предложил новой надбавки. Старкос, равнодушный и высокомерный, прохаживался вокруг батистана. Ни у кого не оставалось сомнений, что в конце концов партия останется за ним, даже без серьезной борьбы.

Тем временем маклер из Смирны, предварительно посовещавшись с двумя или тремя из своих собратьев, предложил новую надбавку - до двух тысяч семисот лир.

- Две тысячи семьсот лир, - повторил аукционист.

- Три тысячи!

На сей раз это был голос самого Николая Старкоса.

Что же случилось? Почему он лично вмешался в борьбу? Отчего в его голосе, всегда таком холодном, зазвучало сильное волнение, поразившее даже Скопело? Читатель это вскоре узнает.

Несколькими минутами ранее Старкос, войдя внутрь ограды батистана, прогуливался между группами невольников. Старая женщина, заметив его приближение, еще плотнее закуталась в свой плащ. Он так и не смог ее разглядеть.

Внезапно внимание Старкоса привлекли двое пленников, сидевших в стороне от других. Он остановился, словно ноги его приросли к земле.

Перед ним возле рослого мужчины прямо на земле лежала измученная усталостью девушка.

Заметив Николая Старкоса, мужчина резко выпрямился. Девушка тотчас же открыла глаза. Однако, увидев капитана «Каристы», она отшатнулась.