- Какой чудесный сон, Мэри... Пожалуйста, не мешай мне.

   Сейчас она остановилась в нерешительности у двери, раздумывая, спросить ли ей, не желает ли мэм еще чего-нибудь, не принести ли ей шаль, книгу или рукоделие, но потом лишь рукой махнула и бесшумно покинула столовую.

   Через несколько часов, когда Мэри зашла в комнату, чтобы оповестить о прибытии доктора, она застала хозяйку все в том же состоянии; она смотрела за окно, на гладкую зеленую лужайку, с тем же пустым и спокойным выражением лица, что и всегда.

   - Миссис Черрингтон! Миссис Черрингтон, - пришлось ей повысить голос. - Доктор Бруннер прибыл.

   - Замечательно, Мэри. Пригласи его ко мне.

   - Не желаете ли, чтобы я подала ему чаю?

   Кейтлин нетерпеливо передернула:

   - Вероятно, стоит. Но сначала приведи его сюда, а потом подавай свой чай, сколько вздумается!

   Доктор Бруннер вошел, сопровождаемый Мэри, на ходу снимая шляпу и перчатки и отдавая их горничной. При виде этого высокого лысоватого мужчины с вечно сведенными бровями и плотно сжатыми губами миссис Черрингтон буквально засияла.

   - Ах, проходите же! Я так давно вас ждала! - она подалась навстречу гостю, хотя обычно редко вставала только затем, чтобы поприветствовать кого-то. - Мэри, ну где же чай!

   - Я прибыл сразу же, как только мистер Черрингтон сообщил мне, что ваше состояние вызывает некоторые сомнения...

   - Я ни в коем случае не хотела надоедать и беспокоить вас из-за какой-нибудь ерунды, однако стоит признать, что порой я чувствую себя просто невыносимо. Поистине счастье, что мой дорогой муж решил не доверять мое здоровье местным шарлатанам. Но позвольте же предложить вам что-нибудь перекусить, прежде чем мы начнем говорить о столь неприятных вещах!

   Она нетерпеливо барабанила пальцами, пока Мэри перекладывала с сервировочного столика все тот же набор, что недавно убрала со стола после полдника: булочки, бисквиты, печенья, джем и мармелад, сахар, щипцы для сахара, чайник, чашки, блюдца, розетки для варения, приборы, салфетки...

   - Мэри, ты сегодня ужасно нерасторопна! - миссис Черрингтон казалось, что эти приготовления заняли вечность.

   - Не злитесь на нее, - улыбнулся Бруннер, когда за горничной закрылась дверь.

   - Что вы, разве я могу! Она самый близкий мне человек здесь.

   - Как можно так говорить, миссис Черрингтон, разве этот человек - не ваш муж?

   - Я имела в виду, что он так редко бывает дома, - попыталась объяснить она, смутившись. - Я совсем другое хотела сказать...

   - Что ж миссис Черрингтон, это вполне понятно, ведь такой деликатной женщине, как вы, требуется твердое мужское плечо рядом.

   - Вы совершенно правы, и я ценю все, что Бертрам делает для меня, но порой мне бывает так одиноко. Мне кажется, что только вы и можете меня понять.

   - Разумеется, ведь я ваш врач.

   Она печально улыбнулась ему.

   - Дорогой мой доктор Бруннер, пообещайте, что будете иногда заезжать к нам! Я понимаю, что мы живем теперь слишком далеко от Лондона...

   - Ради моей любимой пациентки я готов преодолеть это расстояние, - заверил он.

   Миссис Черрингтон кокетливо улыбнулась.

   - Однако позвольте заметить, что вы выглядите лучше, чем во время моего последнего визита в Лондоне, ваши щечки порозовели, и я вновь вижу блеск в ваших глазах.

   - Это все оттого, что я рада вашему приезду. Вот и головная боль сегодня отступила, разве ли это не чудо! Но я не могу повернуть шею: наверное, соки опять застоялись. Посмотрите, вот здесь невыносимо болит, - она провела рукой по шее сзади. - И еще спина...

   - Тогда я рекомендую полный осмотр, - задумчиво произнес доктор. - Пройдемте в вашу комнату, если вы не возражаете! Может быть, потребуется массаж.

   Он помог миссис Черрингтон подняться с кресла и прихватил свой врачебный чемоданчик, оставленный у входа в столовую.

   - Вы ведь принимаете те пилюли, что я вам прописал? - спросил он уже на лестнице.

   - Их осталось совсем немного, - пожаловалась Кейтлин, поднимаясь вслед за ним. - Но они волшебно действуют!

   - Позвольте, ведь их должно было хватить еще на месяц, - удивленно приподнял бровь доктор Бруннер.

   - Что ж, значит, я слишком расточительна, но простите мне мою слабость! Иногда я просто не помню, сколько уже приняла. Они чудесно помогают: от них я сплю, как младенец, и мне снятся восхитительные сны. Ах, порой мне хочется никогда не просыпаться, погрузиться в сон навечно...

   - Этого я не могу допустить, ведь тогда я потеряю ваше милое общество. Я выпишу вам рецепт, чтобы местный аптекарь изготовил лекарство, но прошу вас, следуйте моему предписанию. Вы обещаете? В них довольно сильное вещество - именно из-за него вам снятся эти красочные сны.

   - Конечно, мой милый доктор, я буду осторожней. Какое, должно быть, это чудесное вещество - я бы продавала его всем желающим! Но разве вы хотите, чтобы меня вновь мучили ужасные мигрени и подавленное настроение? Какой несчастной я себя тогда чувствовала! Вы же помните, что за жалким существом я была, когда вы впервые пришли к нам в дом?

   Он, разумеется, помнил. Это было четыре года назад, через несколько месяцев после рождения в семье Черрингтонов младшей дочери. Мистер Черрингтон обратился к нему по рекомендации своего партнера, мистера Уилсби, и с тревогой - и, возможно, с некоторым раздражением, поведал, что его жена никак не оправится после родов.

   - Ее поведение стало невыносимым с тех пор, как она вышла из положения, - сокрушался мистер Черрингтон. - Совсем другой человек!

   Когда доктор впервые увидел миссис Черрингтон, та предстала перед ним совершенно растерзанной. Она пребывала в той крайней степени нервного истощения, когда единичный осмотр врача ей едва ли бы помог, и было решено, что доктор Бруннер будет навещать ее по меньшей мере раз в неделю.

   - Я полностью доверяю ее вам, доктор, - сказал мистер Черрингтон, удалившись из ее комнаты и ее жизни.

   И хотя первое время доктор не прописывал ей ничего сильнее успокоительного, постепенно миссис Черрингтон стала поправляться, пусть это и отняло мучительно много времени. За закрытыми дверями ее комнаты доктор Бруннер проводил порою по несколько часов, успокаивая ее и выслушивая жалобы, которые сводились в основном к тому, что дочь едва не лишила ее жизни при родах и продолжает делать это теперь. Тогда он и узнал ее главный секрет: миссис Кейтлин Черрингтон ненавидела свою младшую дочь. С момента ее рождения она видела Луизу лишь на крестинах и испытала такое к ней отвращение, что, сказавшись больной, велела тотчас отвезти ее домой.

   - А ваша старшая?

   - Амелия милая девочка, - проговорила она, кусая нижнюю губу. - И мне было всего двадцать лет, когда она появилась на свет. Я почти не помню уже той боли, которую она мне причинила своим рождением, и за это время смогла ее простить. К тому же она всегда была тихим ребенком, вторая же визжит так, что я слышу ее в своей комнате, когда пытаюсь заснуть! Почему же эта глупая миссис Коулс не может дать ей опиумной настойки, как делают все няньки, лишь бы ребенок замолчал?

   Доктор Бруннер искренне жалел бедную женщину, но, как ни старался, не мог найти той болезни, что терзала ее последние месяцы, если не считать этим недугом маленькую Луизу. Сегодня Кейтлин жаловалась на головные боли, на следующей неделе у нее прихватывала спину, затем болело сердце или расстраивался желудок; каждый раз, находя лекарство от одной болезни, он упускал из вида другую, и вскоре за ним вновь присылали встревоженную Мэри. Поначалу та бежала к нему со всех ног через несколько кварталов, чтобы сообщить, что у хозяйки прихватило сердце, однако потом, привыкнув, стала заходить по дороге к своей товарке с Друри-лейн или на рынок. Болезнь миссис Черрингтон, тем не менее, так и не излечилась, и то разгоралась с новой силой, то утихала на время: доктор искал новые лекарства, уже не спасаясь одним успокоительным и уксусными примочками на виски; пациентка же со страстью ипохондрика искала у себя все новые и новые симптомы.