Вслед за широко известными в мировой историографии книгами М. Джиласа и М. Восленского, в которых развивалась теория “нового класса”, или правящей бюрократии применительно к советской партийно-государственной номенклатуре, эта тема стала разрабатываться и в трудах российских историков[22]. Особое внимание в современной историографии уделяется послевоенному периоду существования коммунистической власти в СССР[23].

Вполне закономерно, что не остались без внимания и 1930-е годы. Здесь приоритет в исследовании механизма власти принадлежит составителям сборника документов "Сталинское Политбюро в 30-е годы". Важнейшим для российской историографии положением явилось признание Политбюро ЦК высшим органом власти в СССР. "Именно Политбюро предопределяло все основные направления развития страны (а также рассматривало массу сравнительно мелких и второстепенных проблем), выступало главным арбитром при разрешении ключевых межведомственных противоречий, непосредственно организовывало исполнение многих своих постановлений и старалось держать под тщательным контролем всю систему власти. Значительное количество принципиальных решений и действий, формально исходивших от различных государственных органов (например, ЦИК СССР, СНК СССР, СТО СССР), на самом деле было результатом деятельности Политбюро. Обязательному утверждению Политбюро подлежали все сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных, комсомольских, профсоюзных и т.д. инстанций. Руководители Политбюро с полным основанием могли заявить: "Государство - это мы"”[24]. Одновременно на Западе была издана статья тех же авторов о делопроизводстве в высших органах партийного руководства СССР[25]25.

Один из составителей сборника документов "Сталинское Политбюро в 30-е годы" О.В. Хлевнюк, спустя некоторое время, опубликовал книгу "Политбюро. Механизмы политической власти в 1930-е годы". Однако, как подчеркнул сам автор, "подробное исследование логики решений Сталина, влияния на его деятельность различных факторов - реальных социально-экономических процессов, ведомственных противоречий, позиции советской номенклатуры и т. п." - не входило в задачу его книги. "В ней рассматривался преимущественно один вопрос - о роли Политбюро и отдельных его членов (возможно, "фракций") в принятии политических решений"[26].

На Западе, по сравнению с огромным количеством литературы о Сталине и сталинизме, попытки подлинно научного анализа сталинизма как социально-политической системы, как справедливо отметил С. Коэн, встречаются относительно редко[27]. Похожее замечание о том. что природа коммунистической власти, “как это ни странно, не подвергалась серьезной проблематизации”, можно найти и в статье Ф. Эйдлина[28]. Он же считает, что “существовала тенденция рассматривать власть скорее как нечто самоочевидное, чем требующее объяснения”. Затрагивая эту сторону сталинизма, исследователи, как правило, исходили из концепции тоталитаризма – концепции абсолютной и всеобъемлющей власти и далее констатировали, что в странах, переживших сталинизм, власть приобрела форму “партократий”, или аппаратных режимов, в которых монополия принадлежала правящим группам и аппарату коммунистических партий. Это положение в подавляющем большинстве случаев воспринималось как аксиома, не требующая более подробных объяснений и доказательств. Кроме того, во всех работах,  затрагивавших вопрос о системе власти сталинизма, говорилось о ее становлении с конца 1920-х гг., в результате сталинской “революции сверху”.

Тем не менее, рассматривая историографию механизма сталинской власти нельзя не отметить труды А.Г. Авторханова, Р. Пайпса, Р. Такера, М. Фейнсода, Л. Шапиро, Г. Гилла, Дж. Ловенхардта, Н.Е. Розенфельдта[29]. Особого внимания заслуживают выводы о важности учета российских традиций при рассмотрении этого механизма. Р. Такер, говоря о корнях сталинской “революционности сверху” в политической культуре русского царизма, подчеркивает, что “это русское прошлое вполне мог использовать политик ХХ века в качестве модели для легитимизации политического курса, повторявшего по сути основные черты этого исторического прошлого”[30]. Сравнительный анализ истории дореволюционной и советской России позволил Р. Пайпсу заметить черты нелигитимности как коммунистической, так и царской власти[31].

Однако до начала перестройки в СССР западные историки, как известно, не имели возможности работать в советских архивах и тем более изучать секретные документы КПСС. В их распоряжении были только отдельные материалы Смоленского архива, вывезенные немцами из СССР. Тем значительнее воспринимаются страницы, посвященные нелегальному "Кабинету Сталина", в книге А.Г.Авторханова "Технология власти"[32]. Здесь уместно заметить, что многие современные авторы несправедливо относят его труды к разряду публицистики и даже мемуарной литературы, хотя трудно назвать другого автора, который сумел бы раскрыть перед читателем столь же широкую историческую панораму возникновения партократии и в той же мере уловить характерные черты такого типа  власти и ее политики. Российским историкам стоит поучиться у Авторханова не только высокой степени последовательности научно-исторического анализа, но и строгости нравственных принципов. Ощутив на себе в полной мере мощь сталинской террористической машины в конце 1930-х гг., он поклялся всю оставшуюся жизнь посвятить борьбе с коммунистической тиранией доступными ему средствами[33]. Все его книги являются свидетельствами этой далеко не безопасной борьбы (за книгу “Сталин у власти”, изданную в 1951 г. на французском языке под псевдонимом Александр Уралов, советское правительство заочно приговорило его к смертной казни).

В последние годы западные историки, специализирующиеся на изучении советской России, работали не только в центральных, но и местных архивах[34]. Отказавшись от тоталитарного подхода к действительности того времени, который давал хотя и примитивные, но согласованные выводы, эти историки оказались внутри российского смыслового контекста, но с европейским менталитетом. Подходя с общими мерками, которые обычно применяются при характеристике бюрократических систем, к изучению сталинской власти, они сделали вывод о ее слабости. Наиболее отчетливо эту позицию выразили западные историки Дж.Арч Гетти и Габор Т. Риттешпорн. По мнению Гетти, “это было слабое, а не сильное государство... сильные, прочные режимы не нуждаются в массовом насилии, чтобы управлять", "советское государство было просто творением общества". Они акцентируют внимание на хаосе и неэффективности системы сталинской власти, преувеличивают самостоятельность номенклатуры в 1930-е гг. и способность местных представителей власти противостоять центральному руководству посредством искажения директив Москвы и интерпретации их в своих собственных интересах. Гетти кажется, что в имеющейся литературе роль Сталина в событиях 1930-х гг. чрезмерно преувеличена, в то время как он, с его точки зрения, “никогда не был всемогущим, а всегда действовал в окружении других групп и интересов”. У Сталина и номенклатурной элиты, по его мнению, не было никаких долгосрочных планов и замыслов – на это просто не было времени. Проблема заключалась в каждодневном выживании и поиске путей преодоления того хаоса и беспорядка, который был "развязан" в результате сталинской революции 1929–1932 гг.[35] Р. Маннинг сделала и вовсе сентиментальное заключение о сталинской власти: "...мы видим правительство в основе своей более человечное, более зависимое от событий, находящихся вне его контроля (как, например, неурожая), и более уязвимое от превратностей общественного мнения, чем кто-либо из нас мог до того себе представить"[36].