«Частенько верст семь приходилось отмахивать без отдыха, скрываясь от шпика, — рассказывает большевик-подпольщик Александр Карпович Петров. — По пути не раз приходилось пролететь проходным двором, перескочить через забор, забежать в многолюдную чайную, выскочить через черный ход и продолжать дорогу. Но и шпики не дремали. Они тоже забегали в каждое удобное место и оттуда наблюдали за своей дичью. Вскакивали на извозчика, снова гнались. И прибегали ко всякого рода приемам».

Если же уйти не удалось и арест неминуем, нужно было уметь мгновенно «очиститься», уничтожив все, что не должно попасть в руки полиции. Если тебе поручено что-то сохранить, ты должен это так спрятать, чтоб, как говаривали тогда, «не только кто-нибудь, а сам черт не нашел бы».

Набираясь опыта, настоящий конспиратор с годами превращался в сгусток внимания, наблюдательности, мгновенной реакции, безошибочного чутья.

Наметанный глаз сразу выделял в толпе подозрительную фигуру с нарочито тупой или с подвижной, пронырливой физиономией.

Этот же глаз при встрече со вновь вступающим в нелегальную партию человеком быстро определял людей, из которых выйдет толк, и тех, от кого не только не будет толка, а будет один вред.

Недаром тогда полушутя-полусерьезно говорили, что подполье — это великолепная экспериментальная школа для изучения человеческой психологии.

Жизнь подпольщика была полна опасностей, полна неожиданностей.

Вот, к примеру, такое.

Осенью 1903 года Авель Сафронович Енукидзе и его брат известный в партии под партийной кличкой «Семен», решили создать в Баку подпольную типографию.

Семен Енукидзе, разыгрывавший из себя богатого барина, снял для будущей типографии дом в той части Баку, которая была населена азербайджанцами, татарами и выходцами из Ирана. Поселился он там с пожилой женщиной, которую выдавал за свою мать, и с братом. Затем тайком провел в дом несколько работников типографии.

Дом был построен так, как строились дома исповедующих магометанскую религию: в передней части его жили мужчины, а заднюю, выходившую в глухой двор, составляла «женская половина». Там и была установлена печатная машина.

Типография была тщательно законспирирована. Работники ее в течение дня не показывались на передней половине. Их постели и вещи убирались в задние комнаты. Так что, зайди сюда случайный посетитель, он ушел бы, ничего не заметив.

Такие посетители бывали. То и дело у входных дверей звенел колокольчик.

— Кто там?

— Зелень, вот зелень! Кому редиска, огурцы, зеленый лук?

Снова звонок.

— Кто пожаловал?

— Цыплята! Свежие цыплята!

Опять звонок. На этот раз водовоз.

И так весь день…

На праздники приходили городовые. Им полагалось «дать» и «поднести». «Дать» серебряный рубль, «поднести» стакан водки.

А как-то черт принес самого господина околоточного надзирателя. Тот долго сидел, развалившись в кресле, пыхтел, вытирал платком лоб, говорил, что все азербайджанцы и татары — воры и разбойники, и предложил свои услуги, буде таковые понадобятся. За предложение поблагодарили и сунули «красненькую» — так называли тогда десятирублевку. «Услугами» не воспользовались.

Но вот в одно непрекрасное утро, в дни празднования магометанского праздника новруз-байрам, к Семену Енукидзе явился хозяин дома, привел с собой великолепного барана с позолоченными рогами и головой, выкрашенной хной, и объявил Семену, что он, хозяин, решил отправиться в Мекку к священному камню пророка. И по сему случаю он продает дом дальнему родственнику, который скоро придет сюда вместе со своими братьями, чтобы осмотреть покупку.

От неожиданности Семен так переменился в лице, что хозяин это заметил и спросил, что с ним.

Семен нашелся. Объяснил, что его огорчило то, что он должен расстаться со столь почтенным и уважаемым хозяином.

Хозяин стал утешать его. Сказал, что новый хозяин будет еще лучше. Он, мол, очень хороший и почтенный человек.

Он «хаджи», побывал уже в Мекке.

На вопрос Семена, не потребует ли новый владелец, чтобы жильцы освободили дом, старый хозяин ответил, что у покупателя много домов и он даже заинтересован в том, чтоб такие хорошие жильцы остались.

В ожидании незваных, негаданных гостей работники типографии со всей своей нелегальщиной забрались в комнату, в которой стояла печатная машина, заперли двери, окна, ставни. Прислушивались, затаив дыхание.

Около часу дня пожаловало шестеро почтенных седобородых старцев в высоких белых чалмах. Семен встретил их у порога и стал водить по дому. Так они подошли к той комнате, в которой находилась типография.

Остановившись у двери, Семен сказал, что это комната, в которой живут его мать и сестра. Если хаджи желают осмотреть ее, он просит их повременить, чтобы перевести женщин в другие комнаты. Но верные сыны пророка, запрещающего смотреть на непокрытое лицо женщины, запротестовали против подобной кощунственной мысли и ушли, дружественно распростившись с Семеном.

Едва их шаги затихли в отдалении, сидевшие взаперти выбежали во дворик и стали бурно ласкать золоторогого барана.

Эта история имела продолжение.

На следующий день новый хозяин прислал в подарок Семену большой деревянный поднос с великолепным рисовым пловом и живую курицу с петухом.

У петуха оказался скверный и даже опасный характер: он повадился перелетать в чужие дворы и заводить отчаянные драки с тамошними петухами. Его ловили и с руганью бросали обратно во двор типографии с крыш соседних домов. Все это грозило привести к скандалу, а то и хуже: обозленные соседи, следя за шкодливым петухом, могли заметить что-то необычное в доме, занимаемом типографией, и донести об этом полиции. Поэтому петуха пришлось прирезать.

А баран и курица жили при подпольной типографии, пока ее не перевели в другое место.

Значительную часть профессиональных революционеров составляли так называемые «нелегалы»: это были люди, которые жили под чужим именем, по чужим или фальшивым паспортам, а то и без паспортов.

Вообще переход на нелегальное положение не был обязателен для работника партийного подполья, да и не мог быть обязателен, потому что партии нужны были не только нелегальные, но и легальные люди. Надо помнить также, что партия была очень бедна и не могла содержать своих работников. Поэтому средства к жизни надо было добывать собственным трудом, а для «нелегала» это было очень трудно.

Чаще всего бывало так. Человек сколько-то времени работал легально. Потом обнаруживал за собой неотрывную слежку, уходил незаметно из дому, доставал паспорт и становился «нелегалом». В какой-то несчастливый день он, что называется, «проваливался», то есть попадал в тюрьму. Обнаруженный при аресте паспорт проверяли и устанавливали, что он фальшивый. Ничего не поделаешь: приходилось назвать свое настоящее имя. Под этим именем человека отправляли в ссылку или тюрьму. Там он, в зависимости от обстоятельств, либо отбывал срок, либо бежал — и тот же цикл с различными вариациями повторялся снова.

Итак, переход на нелегальное положение совершен. В кармане лежит фальшивый паспорт. Если это просто чужой паспорт, его звали «железкой». Если это паспорт, в котором смыто подлинное имя и приметы его владельца и вписаны новые, он назывался «липой». Для изготовления «лип» нужно было большое умение. Этим делом занимались специальные люди, которых звали «прачками».

Процесс изготовления «липы» распадался на ряд операций. Сперва смывался старый текст. Делалось это раствором марганца, от которого паспортный бланк становился ярко-красным. Затем паспорт опускали в щавелевую кислоту — и он делался желтым. Потом его обрызгивали чистой водой — и он постепенно белел. Потом, чтоб не расплывались чернила, его держали некоторое время в желатиновом растворе.

Только тщательно подготовив бланк, можно было приступать к его заполнению: вписывать новые имена, превращая разыскиваемых полицией большевиков в «потомственных почетных граждан», живущих «своим капиталом», в мещан, дворян, купцов и прочее, и, приноровив свой почерк к изысканным почеркам чиновников полицейских участков, выводить заковыристые подписи с росчерками и завитушками.