22. Вдобавок ко всему Протей, по-видимому, полагает, что готовит благочестивое зрелище — сожжение человека в священном месте, где даже мертвых хоронить нечестиво. Вы, наверное, слышали, что в давние времена некто, тоже желая прославиться и не имея возможности добиться этого другим способом, сжег храм Артемиды Эфесской.133 Нечто подобное замышляет и Перегрин: столь сильная страсть к славе обуяла его.

23. Он, конечно, уверяет, что делает это ради людей, чтобы научить их презирать смерть и мужественно переносить несчастие. Я бы хотел предложить вопрос — не ему, конечно, а вам: неужели вы пожелали бы, чтобы преступники сделались его учениками и усвоили это мужество и презрение к смерти, пытке огнем и тому подобным ужасам? Я твердо уверен, что вы этого не захотели бы. Но как разобраться в этом Протею, как понять, что, желая приносить пользу порядочным людям, не следует делать негодяев более дерзкими и решительными.

24. Но допустим, что смотреть на это зрелище пойдет только тот, кто вынесет полезное поучение. Тогда я вам предложу другой вопрос: хотите ли вы, чтобы ваши дети сделались последователями подобного человека? Вы не можете сказать «да». А впрочем, к чему я это спрашиваю, раз никто из его учеников не решается подражать учителю? И можно справедливо упрекнуть Феагена в том, что он, во всем подражая учителю, не следует за ним и не сопровождает его «на пути к Гераклу», как он говорит, и пренебрегает возможностью в короткое время сделаться весьма счастливым, бросившись очертя голову вместе с ним в огонь. Подражание ведь не в суме, палке и рубище — это безопасно, легко и всякому доступно; надо подражать конечным и главным действиям и, сложив костер из колод по возможности сырого фигового дерева, задохнуться от дыма. Ведь огонь как средство смерти изведан не только Гераклом и Асклепием, но также грабителями храмов и убийцами, которых, как это можно видеть, сожигают после осуждения. Следовательно, предпочтительнее смерть от дыма: это был бы особый способ, примененный единственно вами.

25. Что касается Геракла, то он, если и решился на подобное дело, поступил так под влиянием болезни, снедаемый кровью кентавра, как говорит трагедия.134 Ну, а Протей чего ради пойдет бросаться в огонь? А вот, говорят нам, для того чтобы показать свое мужество наподобие брахманов; ведь Феаген нашел нужным и с ними его сравнить, как будто среди индийцев не может быть также глупых и тщеславных людей. Но уж в таком случае пусть он действительно подражает им. Те не прыгают в огонь, как уверяет кормчий Александра Онесикрит, который видел сожжение Калана,135 а, соорудив костер, стоят неподвижно вблизи и дают себя поджаривать с одной стороны; затем они подымаются на костер, сохраняя благородную осанку и сжигают себя, даже не шелохнувшись при этом. А если Перегрин бросится в костер и умрет, охваченный пламенем, что в этом великого? Да и не исключена возможность, что он полуобгорелым выпрыгнет назад, если только не устроит костра, как говорят, в глубокой яме.

26. Некоторые утверждают, что Протей передумал и собирается изъяснять какие-то сновидения, будто бы Зевс не позволяет осквернить священное место. Что касается этого, то пусть Протей не беспокоится. Я готов принести торжественную клятву, что никто из богов не разгневается, если жалкий Перегрин погибнет жалким образом. А впрочем, и нелегко ему идти на попятную: окружающие киники возбуждают его и подтаскивают в огонь, подогревая его намерения и не допуская приступов слабости. Если бы Протей, бросившись в огонь, увлек с собой двух-трех из них, это было бы единственным его хорошим делом.

27. Я слышал, что он не хочет больше называться Протеем, но переименовал себя в Феникса, так как и феникс, индийская птица, говорят, восходит на костер, когда достигает глубокой старости. Кроме того, Перегрин сочиняет небылицы и толкует какие-то оракулы, конечно старинные: будто бы ему суждено сделаться ночным духом-хранителем. Ясно: он уже домогается, чтобы ему поставили алтари, и надеется, что будут воздвигнуты его изображения из золота.

28. И право, нет ничего неправдоподобного в том, что среди множества глупцов найдутся такие, которые будут уверять, будто они при помощи Протея исцелились от лихорадки и ночью встретились с духом-хранителем. Проклятые его ученики, надо полагать, устроят на месте сожжения и храм и прорицалище, так как известный Протей, сын Зевса, родоначальник этого имени, тоже был прорицателем. Я торжественно уверяю, что Протею будут назначены жрецы с бичами, орудиями прижигания и подобными выдумками и, клянусь Зевсом, в честь его будут учреждены ночные мистерии и процессии с факелами вокруг костров.

29. Как сообщил мне один из товарищей Протея, Феаген недавно уверял, что Сивилла дала предсказание об этих событиях. Он передавал даже следующие стихи оракула:

30. Феаген говорит, что он слышал это от Сивиллы. Я же напомню к нему относящийся оракул Бакида,136 который, очень удачно примыкая к Сивиллиному, так вещает:

Как вам кажется, граждане? Разве Бакид как прорицатель хуже Сивиллы? Поэтому пора почтеннейшим товарищам Протея высмотреть место для превращения себя в «воздух» — так они называют сожжение».

31. Так он сказал, и все окружающие воскликнули: «Пусть киники немедленно себя сожгут; они достойны сожжения». Оратор со смехом сошел вниз, но «от Нестора шум не сокрылся»,137 то есть от Феагена. Лишь только он услышал крик, как немедленно взошел на возвышение, стал кричать и сулить бесконечное множество зол оратору, который спустился с трибуны; я не называю имя этого почтенного человека, так как не знаю его. Я предоставил Феагену надрываться от крика и пошел смотреть атлетов, так как говорили, что эланодики уже находятся на месте борьбы. Вот все, что произошло в Элиде.

32. Когда же мы пришли в Олимпию, задняя часть храма была полна людьми, порицающими Протея или же восхваляющими его намерение. У многих дело дошло до рукопашной. Наконец пришел и сам Протей в сопровождении несметной толпы. Выступая после глашатаев, он держал длинную речь, рассказывая, как провел свою жизнь, каким подвергался опасностям и что он перенес ради философии. Сказано Протеем было много, но я мало слышал из-за многолюдности сборища. Затем, испугавшись, что меня могут придавить в такой толпе, как это случилось со многими, я удалился, бросив ищущего смерти мудреца, который перед кончиной говорил о себе надгробную речь.