Даже когда он говорит о прощальной встрече с Ельциным в Кремле, казалось бы, такое яркое событие (если в разговоре о Путине вообще можно говорить о чем-то ярком), и это он умудряется подать в отстраненно-репортажном стиле: «Это был вообще день такой, насыщенный эмоциями. Но Борис Николаевич держался очень мужественно. Откровенно говоря, я даже не ожидал, что он так может собраться. Действительно, я сам там чуть не расслабился… Я считаю, что мы должны продемонстрировать очень доброе и человеческое отношение к президенту». Обратим внимание на это безличностное, расплывчатое «мы». В этой скользкой, извилистой фразе отсутствуют подлинные чувства Путина к Ельцину, хотя можно предположить, что это были благодарность, участие, демонстрация прежней подчиненности. И прощальные ельцинские слова от его преемника Путина народу услышать не удалось, а все то же увиливание от прямого ответа: «Они (слова Ельцина — Т.М.) были с пафосом, но сказаны очень по-доброму, человечески».

Речевое поведение Путина, когда он говорит о политических друзьях и врагах, — это типичное поведение несамостоятельного человека. Определения, которыми Путин наделяет и друзей, и врагов, опять же максимально нейтральны — смелость (смелый, мужественный, волевой) и порядочность (приличный, порядочный, честный), иногда всплывают «умный» (о Примакове), «независимый, уважаемый» (о депутатах), «хитрый» (о террористах). Путин ухитрился не обидеть своими речами даже террористов! Они для него всего-навсего «хитрые». И еще очень интересно, что практически нет в его речах таких терминов, как политик, лидер, депутат, народный избранник, государственный деятель, член правительства, а все больше — человек, люди, и лишь изредка вдруг выскочит — «опытный работник» (о Патрушеве).

Конечно же, не политтехнологи научили Путина выступать именно в таком духе, это его собственная блеклость и вялость мысли, подчиненное его положение диктуют ему серый стиль речи, заурядность поведения, трусливую осторожность в оценках. Но есть приемы, которые, несомненно, Путин перенял по рекомендации своих пиарщиков. Таково обилие риторических вопросов в речах президента, причем они возникают там, где от президента ждут не вопросов, а как раз ответов и решений, и решений действенных. А вместо этого избиратель получает очередной вопросец, а по сути дела ловкое увиливание от ответственности: «Разве можно вести политические разговоры с террористами?». «Если ценой этих отношений (с международным сообществом — Т.М.) является распад нашего государства, то зачем такие отношения?». «Как можно обеспечить армию на Северном Кавказе, если у нас нет доходов в бюджет?». Риторический вопрос выгоден тем, что легко привлекает внимание к выступающему, но не более. Рано или поздно, но на такие вопросы все равно нужно отвечать, иначе президент будет восприниматься как вопросительный знак и только. Пока же риторический вопрос все еще служит удобной маскировкой президентской бездеятельности — удобный пиаровский ход для безвольного Путина.

По рекомендации политтехнологов Путин все время подчеркивает свое происхождение «из простых»: «Я помню, как у меня папа на пенсию уходил. Он самый был простой человек, работал мастером на заводе всю жизнь». «К таким условиям работы, как в Кремле, я конечно не привык. У нас в Питере такое только в Эрмитаже можно увидеть. Здесь своеобразная обстановка, такая дворцовая, я никогда к этому не стремился». По замыслу политтехнологов, это должно резко отделять его от так называемой «элиты», выдвинувшей Путина в президенты, от Семьи и олигархов, купающихся в немыслимой роскоши. Это делается для того, чтобы избиратели после таких откровений президента не доверяли публикациям о строительстве Путиным в бытность замом Собчака элитной дачки в заповедном месте, об изготовлении для Путина личной яхты по образцу царского «Штандарта», о зарубежной земельной собственности Путина в Испании и прочем прикарманенном достоянии этого «не привычного к дворцовой обстановке» человека.

Но бывает, что иногда «прорвет» Путина, и он разразится метким словцом, этаким выраженьицем, которое крылато облетит всю страну, станет визитной карточкой президентской жесткости и обнадеживающей решительности. Не надо обольщаться, это не Путин, это его политтехнологи ломают голову над крылатыми словами для президента. Так возникли всем памятные — «мочить в сортире» (о тех, кто подорвал дома в Москве), «сделать обрезание» (обещание террористам), «выйдут — сядут» (о толпах протестующих, перекрывавших транссибирскую магистраль сидением на рельсах), «нам не нужны военные, которые сопли жуют» (о жесткости задач армии в Чечне). Вырвется такой вот афоризм из путинских уст, эхом прокатится по газетам, по телеэкранам, вот и есть о чем народу посудачить два-три месяца, а там глядишь, новый афоризм политтехнологи для публики придумают, и водят нас, дураков, за нос обнадеживающими президентскими репликами…

Итак, речи Путина, его публичные устные выступления без бумажки с головой выдают всю серость и пустоту этого человека, которые тщетно пытаются прикрыть пиаровскими средствами. Зритель подчас «клюет» на эти приемы, и потому возникают разговоры о том, что Путин до времени скрывает свою истинно патриотическую позицию, что у него-де связаны руки обязательствами, и придет час, мы еще увидим настоящего Путина — бесстрашного чекиста, героя разведки. Не надейтесь, не увидим: мы смотрим в пустой стакан и уверяем себя, что он наполнен чем-то хорошим, всем нам полезным и необходимым, просто нам не дано этого до времени видеть. Но стакан пуст, хотя многим очень не хочется верить в очередную пустоту. Это политтехнологи, как всем известные трудолюбивые портняжки голого короля, усиленно питают наши иллюзии, напрасные надежды, ничем не обоснованную веру в волевого, сильного, жесткого, умного и решительного Путина.

Без имиджмейкеров (мордоделателей) облик Владимира Владимировича Путина можно обозначить одним-единственным словом, его сполна хватает охарактеризовать Путина целиком — «серость». Все так называемые «компоненты имиджа», необходимые государственному деятелю, правителю, лидеру, — сила духа и воля, недюжинность ума, яркая внешность, компетентность и обаяние, которое политтехнологи именуют харизмой, — словом, все то, что задевает за живое человека, ждущего появления достойного вождя Отечества, что заставляет встрепенуться и воскликнуть: «Вот он!», — у Путина все это объективно «на нуле». Каждая черточка его внешности и характера нуждалась в тщательной ретуши, подмалевке имиджмейкеров, иначе при всех административных ресурсах власти кандидатура его никогда бы не прошла.

Взять хотя бы внешность. Если ее честно и непредвзято описать физиономисту, забывшему на минуту, что перед ним Президент России, впечатление будет самое удручающее. Перед нами невзрачный, лысоватый гражданин, в народе таких обычно именуют кратко и емко плюгавый, с длинным утиным грустным носом, выдающим неудачника, с близко посаженными блеклыми глазами, в которых не читается ни ума, ни воли, и слегка вывернутыми губами, слишком крупными для его лица, что воспринимается как характерный признак чувственности и склонности к удовольствиям.

Что же сделали имиджмейкеры, чтобы создать внешнюю привлекательность такому непривлекательному человеку, как Путин? Как они ретушировали дефекты, какими ухищрениями навели на Путина хрестоматийный лидерский глянец? И ведь так навели, что прежнего невзрачного мужичонка-подростка с утиным носом и беспомощным выражением глаз как ни бывало. Во-первых, это строгая регламентация видеосъемки, которую ныне дозволено проводить только официальным кремлевским операторам. Путина вообще нежелательно снимать в кино, уж больно лицо некиногеничное. А если снимают, то выбирают лишь средний, а лучше дальний план, и вид в профиль или в полупрофиль, в том удачном ракурсе, который скрывает заискивающее выражение глаз и заурядность лица. Чаще же в информационных сообщениях предстает фотопортрет президента с весьма специфическим наклоном головы, который психологи трактуют как «угрожающий». Именно ощущение угрозы исходящей от фотографического путинского лица, наклоненного чуть вниз, со взглядом исподлобья, (в нас генетически заложено понимать такую позу как угрожающую), это ощущение успешно заслоняет собой читающийся в чертах этого человека комплекс неполноценности.