— Смотри-ка, Алексей, — говорил мне Вася, когда я встретился с ним на приозерной высотке, — какая картина! Какое неповторимое сочетание красок. Эх, художника бы сюда, художника!

Было решено сделать у озера Таши-Буп-цо кратковременную остановку и разведать окрестности.

Наш отряд быстро подружился со скотоводами соседнего пастбища. В эти глухие, отдаленные места еще не проникла культура, и кочевники со страхом, шепча молитвы, рассматривали никогда не виданные вездеходы. Многие крутили ручные мельнички «хурдэ» с текстами молений. С удивлением, точно глядя на какую-то глупость, наблюдали они за нашим купаньем в ручье на дне сая. Все они носили разноцветные рубахи из хлопчатобумажной ткани, поверх которых надевали шерстяные халаты или шубы из бараньих шкур, а на ногах — шерстяные сапоги самых пестрых расцветок. Как видно, они никогда не расчесывали своих черных волос, падавших космами или небрежно окрученной косой на плечи из-под широких войлочных шляп.

Принимали нас тибетцы гостеприимно, угощали неизменной в Тибете дзамбой — чаем с маслом и кусочками ячменного теста, недоваренным грубым мясом яков и корешками трав. А мы дарили им консервы, сухие фрукты, сухари и галеты.

Бывали и они у нас. Обычно мы собирались по вечерам у костра, около палатки радиста, рядом с махиной гранитного валуна.

Я не могу точно сказать, кто первый из наших гостей-тибетцев заговорил о том, что случилось в пустыне. Может быть, женщины со стеклянными бусами на бесчисленных косичках и медными амулетами на халцедоновых ожерельях. Может быть, прифрантившийся парень-пастух в ярко-желтом халате с бамбуковой дудочкой в руках. Может быть, сидевшие кучкой пожилые мужчины. Мы не понимали по-тибетски, и Ли Сяо передавал нам слова пожилого степенного Нгабо Туптена. В переводе Ли Сяо повествование Нгабо Туптена звучало примерно так.

В год «Железной птицы», как сказал лама, они бродили со своими стадами где-то к юго-западу отсюда, на полпути к озеру Нгангларинг-цо и горячему источнику. Не надо было пускаться в путь в этот день: снег и ветер означали потерю пищи; прилетевшие накануне в стойбище вороны хлопали крыльями и кричали, а это предвещало беду. Но якам и лошадям нечего было есть, а пять овец пали от какой-то болезни. Тибетцы решили покинуть стоянку и продвигаться к востоку, на зимовку в долину Богцанг-Цзенпо. На рассвете снялись с места и двинулись по равнине к скалам. Рассветный полумрак сгущался снежной метелью, и скалы едва проглядывали невдалеке… А дальше стряслось что-то странное. Откуда-то раскатился прерывистый рев, и впереди над идущим кочевьем вылетела из снежного вихря огромная светлая птица. Она пронеслась наискось над равниной, с размаху ударилась грудью о скалу и рассыпалась на куски. Никто никогда не видел такой птицы, и от ее удара о скалу пошел грохот, как будто она была железная. Перепуганный скот бросился врассыпную, и его долго потом пришлось собирать. Все были очень напуганы и поспешили удалиться от страшного места. В тот зловещий день кочевье не досчиталось трех яков, двух лошадей и десяти баранов. Потом от бескормицы пало еще много скота, а к концу года умер старик Хумбо.

Так с полузатаенной улыбкой в глазах перевел Ли Сяо рассказ Нгабо Туптена. Он и мы уже догадывались, о какой птице шла речь. Но когда это было? Из дальнейших расспросов установили, что «птица» разбилась в 1951 году. По случайному совпадению, 1951 год в ламаистском летоисчислении именовался годом «Железной птицы». Это особенно поразило суеверных тибетцев.

Мы с Васей переглянулись.

— Может быть, на этом самолете бежали из Лхасы американские агенты с этим, как его, Джонсоном, что ли? — сказал Вася, — Помнишь, Ван Син рассказывал нам о пропавших без вести американцах?

— Вполне возможно, — согласился я.

— Вероятно, по каким-то причинам они направились не кратчайшим путем на юг, в сторону Индии, а взяли курс через нагорье к западным границам.

В палатке при свете аккумуляторной лампочки мы рассмотрели карту. Как и вообще карты этих отдаленных, труднодоступных областей, она была малоподробной и приблизительной. В предполагаемом районе гибели самолета проходили отроги гop Ган-дис-ри. На юго-запад от него лежал обширный бассейн соленого озера Нгангларинг-цо. Где-то далеко в стороне «пролегали старинные караванные тропы к западным границам Китая — в сторону Гартока, Рудока, верховьев Инда и священною озера Манасаровар. Судя по всему, перед нами был один из малоисследованных и глухих уголков Западного Тибета.

— Из рассказов Нгабо Туптена видно, — проговорил после некоторого раздумья Вася, — что авария произошла в конце лета. Насколько помню из нашей беседы с Ван Сином, Джонсон удрал из Лхасы как раз в августе. Если там не было других самолетов, а мне кажется, что их не могло быть, — то, значит, это следы исчезнувших американских агентов… Вот что, Алексей, давай-ка махнем туда завтра рано утром. Найдем остатки самолета и окажем добрую услугу китайским властям. Как говорит тибетская пословица: «Слова — пузыри, дела — крупицы золота».

— Едем, Василий! — ответил я, не раздумывая. — Кстати, следовало бы прихватить с собой проводником Нгабо Туптена.

Рано утром мы посоветовались с остальными членами своего отряда. Все они одобрили наш замысел. Нам предстояло проехать в оба конца километров триста — триста пятьдесят, и мы рассчитывали вернуться дней через пять-шесть. С большим трудом нам удалось уговорить Нгабо Туптена быть нашим проводником.

На юго-запад! Туда, где среди зализанных бушующими из века в век ветрами вишнево-красных или огненно-желтых отрогов Ган-дис-ри таятся остатки неизвестного самолета.

Злобно урча, взбирался наш вездеход на пологие скалы сухих безжизненных саев, с хрустом катился по сверкающим скатертям безводных солончаков или, тихонько пофыркивая, осторожно съезжал в просторные, заросшие кобрезией и осокой долины.

К месту аварии мы добрались только в конце следующего дня. Дико, безлюдно было кругом. На десятки километров вокруг — глушь, бездорожье да полные неразведанных богатств горы.

Выйдя из машины, мы неторопливо прошли вдоль скал. Нгабо Туптен, преодолевая суеверный страх, с любопытством шел за нами.

Да, сомнений быть не могло. На зеленоватом щебне осыпей, среди лепившихся но склонам кустарников были разбросаны обломки самолета. Тускло поблескивали куски дюраля, сверкнула даже пластинка плексигласа. Ржавые обломки мотора, нелепым колпаком торчащая кверху хвостовая часть фюзеляжа, свернутые в бараний рог трубки, обломки винта — вот, кажется, и все, что открылось перед нами. Мы не нашли остатков тел людей. Нам попались лишь изорванный комбинезон летчика и пара задубевших ботинок армейского образца; как видно, тибетские могильщики — грифы-ягнятники, волки и шакалы — давно сделали свое дело.

— Вопрос ясен, — сказал после нашего долгого молчания Ли Сяо. Толкнув ногой рассохшийся коричнево-черный ботинок, добавил: — Мне приходилось видеть такую обувь, ее носят американцы.

Вася сфотографировал обломки самолета. Помимо болтов, гаек, кусков дюраля, клочьев одежды, еще нашли мы: наш шофер Цзи Линь — полузасыпанную щебенкой золотую кадильницу и два черепка какой-то черной нефритовой посудины с остатками золоченой росписи, а я — слегка прикрытый изорванным целлофаном блокнот. Он плотно застрял среди усеянных мелкими фиолетовыми цветами ветвей кустарника, листы его были раскрыты, так что ни кожаный переплет, ни тем более обрывки целлофана не могли защитить их от воды и ветра.

Собравшись тесным кружком, мы долго разглядывали наши находки. Вряд ли можно было сомневаться в принадлежности кадильницы и черепков к вывезенному американцами монастырскому добру. Мы стали рассматривать блокнот. Владелец его успел заполнить не больше пятнадцати страниц, остальные были чистыми. Сохранившиеся кое-где остатки записей на английском языке расплылись от воды и снега или были начисто размыты; немного разборчивее были редкие карандашные строки. Размашистая, но также полусмытая роспись в углу титульного листка «Г. Дж… он» не оставляла никаких сомнений в том, кому принадлежал блокнот.