— Честью попрекаешь? Ишь ты, какой горячий! Нет, Никитушка, об этих делах ты еще молод судить. Нынче в Новгороде согласия нету! А честь — у каждого своя. Многие под великим князем хотят быть. Пойди-ка подними их — такая смута начнется. Вот так-то, сынок, — уже тише, успокаиваясь, продолжал он. — Сейчас самое верное — подождать немного. Пока припечет новгородцев так, что все заедино встанут. А до той поры никому людей не поднять.

— Не поднять, говоришь? — В глазах Никиты загорелось торжество. — Вот и опять твоя неправда, дядя Миша. Такой человек, за которым все пойдут, — есть. Князь Мстислав Мстиславич это.

— Это который? Нашего Мстислава князя сын? Храброго?

— Вот он самый.

Никита в возбуждении вскочил на ноги и принялся расхаживать по горнице.

— Я, дядя Миша, про князя Мстислава давно думаю. Наверно, сам Господь меня надоумил. Голос мне какой-то сказал, да так явственно: вот у кого защиты просить надо! Я, дядя Миша, к нему пойду, к князю Мстиславу. В дружину к нему попрошусь. Уговорю его за Новгород заступиться.

Дядя Михаил оторопело смотрел на Никиту.

— Как — уговоришь? Да станет ли он тебя слушать? Он — князь, а ты-то кто?

— Станет, дядя Миша, станет. У меня вот тут, — Никита постучал по груди кулаком, — вера в него есть. Говорю же — голос мне был. Я ведь раньше и не думал про него никогда, про князя-то Мстислава. Откуда? А зимой, в самом начале — я тогда под Волоком жил в Иосифовом монастыре, у монахов. Ну, работал им, что скажут — все делал, а меня кормили. Да я не про то. Не в этом дело. А я воду как-то носил, промок весь, захворал. Лежу — огнем горю. — Никита понизил голос, остановился перед дядей Михаилом. — Тут мне и открылось. Я лежу, а мне про князя кто-то говорит и говорит. Дня через два поправился, чувствую — все про него знаю. Про Мстислава Мстиславича. Ну… что он вроде как спит пока, что ли. Как… богатырь, в сказке. То есть — живет как все, а на самом деле — спит. Ты, дядя Миша, не смейся!

Дядя Михаил и не думал смеяться. Он округлил глаза, приоткрыл рот и медленно забирал в кулак свою небольшую седую бороду.

— И будто я его должен разбудить. Такой знак мне был. — Никита повернулся к мерцавшему огоньку и широко перекрестился. — И моя судьба теперь такая — с ним рядом. Велено мне. Понимаешь?

— Понимаю, сынок, — с некоторой робостью в голосе, глядя на Никиту так, словно в первый раз его увидел, ответил дядя Михаил.

— Вот… Я и знал, дядя Миша, что ты поймешь. Я ведь и то знаю, что мне возле князя Мстислава несладко придется. И богатства не наживу, и семьи, наверное, не заведу. А то, может, и голову сложу. Одним словом, судьба будет неласковая. Ну, значит — стану остерегаться. Только по-другому мне теперь нельзя. Да я и сам, — Никита улыбнулся, — не хочу по-другому. С князем Мстиславом хочу. Ты, дядя Миша, вот что… — слегка замялся он, — от отца мне ничего не осталось? Или Мирошкиничи все забрали? Тогда у тебя попрошу.

— Как же, Никитушка, — оживился дядя Михаил. — Дом, конечно, да — забрали окаянные. И все, что в доме было, и все имение взяли. Но серебро ваше мне Олекса еще тогда принес, успел. Чуял, видно, беду. Там гривен поболее двух сотен будет — все твое. Да ведь и мое нажитое тебе отпишу. Ты, Никитушка, мне сыновец, а дороже сына. Да и сам знаешь.

— Мне всего сейчас не надо, — сказал Никита. — А у тебя вот чего попрошу. Нужен мне, дядя Миша, первым делом — доспех воинский, полный. Оружие. Меч самый лучший пошли кого-нибудь купить у Путяты, кузнеца, что возле Козьмы и Демьяна живет. Потом — кони. Два коня со всей сбруей, обязательно. Серебра на дорогу, ну, это прикинем сколько. И человека бы еще верного ты со мной отпустил, а? Кого сам выберу, кто согласится — отпустишь?

— Так ведь… отпущу, конечно.

— Чтобы мне не мешкать, завтра бы я и начал готовиться. Князь Мстислав теперь в Торопце, прямой дорогой туда ехать не придется, значит — путь неблизкий. Да ты не горюй, дядя Миша! — Никита улыбнулся. — Помяни мое слово: ненадолго расстанемся. Скоро опять увидимся. Ну — дашь, чего прошу?

Дядя Михаил уже вытирал рукавом мокрые глаза.

— Сынок… все сделаю, как скажешь. Храни тебя Господь… Ох, посмотрел бы Олекса на тебя, хоть одним глазком… Все исполню. Свечи за тебя буду каждый день ставить у Божьей Матери. У святого Якова, той самой. — Он всхлипнул. Шагнул к Никите. Обнялись. Постояли так немного. — А давай-ка, Никитушка, давай-ка выпьем с тобой, — вдруг забеспокоился дядя Михаил. — За такое дело… за такое дело нужно…

И он решительно потянулся за кувшином.

Тихая размеренная жизнь, может, и скучна, а все равно имеет неоспоримые достоинства. Достоинств этих становится все больше, когда к этой жизни начинаешь понемногу привыкать. Никаких тебе неожиданностей. Все в твоей власти. Захочешь поехать на звериную ловлю — едешь, и медведя матерого для тебя обложат, и лосей загонят куда надо, н лежку диких свиней разведают. Захочешь, скажем, в бане попариться — велишь затопить и, пока не растопят, можешь позволить себе немного померзнуть (зимой, во дворе, в одной тонкой нательной сорочке), чтобы потом аж застонать от наслаждения, нырнув в банный душистый жар. Как вкусен обед, когда его с утра дожидаешься! А за обедом уже знаешь, что будешь есть на ужин. Начинаешь как-то по-детски любить мягкую постель. Подумываешь о богатой и красивой одежде — хочется, чтобы была она и красивее и богаче, чем у других.

Князь торопецкий, Мстислав Мстиславич, уже четвертый год жил такой жизнью, никуда из своего удела, жалованного ему дядей, князем Рюриком Ростиславичем, не выезжал. Когда-то, основываясь с семьей и остатками дружины в небольшом, но хорошо укрепленном Торопце, он в душе надеялся, что жить ему здесь предстоит недолго, а пока главное — пересидеть вдали от всех какое-то время, дать поутихнуть жгучему стыду. В те дни Мстиславу Мстиславичу было стыдно: свою битву он проиграл, пришлось у противника, князя Всеволода Чермного, просить пути, унижаться перед ним, целовать крест на его воле. Когда Рюрик в благодарность подарил Мстиславу Мстиславичу Торопец, тот прямо-таки ринулся сюда. Так олень, побежденный в схватке другим оленем, торопливо, не оглядываясь, убегает в густые заросли — поскорее забыть о своем позоре.

И не то чтобы горечь того поражения быстро забылась — нет, Мстислав Мстиславич все хорошо помнил. А стало легче находить оправдания своей воинской неудачливости. Это ему-то, сыну Мстислава Храброго! Тут еще добавились хозяйственные заботы: удел хоть и небольшой, а все равно, чтобы привести его в порядок, наездишься. Народом управлять — не то что дружиной. Той что прикажешь, то она и сделает, умереть прикажи, и то умрет. А народ — он сидит себе по своим селам, в земле ковыряется, по лесам промышляет, в реках да озерах мокнет, трудится и ведь что-то думает о своем князе! Ничего, Мстислав Мстиславич с этим управился, уломал народ. Добрая молва о князе пошла; наш-то, мол, не алчен, жилы из людей не тянет. Справедлив, ласков даже! Да и то сказать — отец-то у него кто? Вот то-то и оно, что сам Храбрый князь Мстислав, про которого сказки впору рассказывать. Одним словом, полюбил народ своего нового князя. Теперь чуть что — бегут к нему, подмоги ли в чем искать, защиты ли просить. Бывает, толкутся возле крыльца весь день с умильными лицами, всякий раз кланяются до земли, когда мимо проходишь. Видно: не с жалобами многие пришли, а просто на князюшку своего поглядеть да, вернувшись потом в свои села, перед бабами да детишками хвастаться, что видели. У народа жизнь скучная! Соберет вокруг себя такой дядька-охлопок полдеревни — и давай им врать, что будто бы с князем Мстиславом Мстиславичем за одним столом ел-пил. А те и верят, уже про такое и раньше слыхали, что князь своими людишками не брезгует, как солнышко — всякому светит. После таких рассказов иной староста в затылке чешет: то ли с дяди-охлопка подать по-прежнему брать, то ли поубавить маленько, раз он с князем в такой дружбе находится. И смех и грех! Да ладно, людская любовь порой бывает дороже любой подати.