Поэтому величайший грех и непростительная слабость задумываться о жизни презренных врагов, когда на повестке дня такой вселенский вопрос. Во имя человека надо лишить себя всего человеческого. Подчиниться вражеской идее — значит, погибнуть. Надо переступать через смерть. Ты враг, ты препятствие, ты должен исчезнуть. В конечном счёте, это исключительно в твоих интересах.

Когда была открыта параллельная вселенная с существующим в нём Советским Союзом, бороться мне стало гораздо легче. И врагов убивать легче. Потому что я окончательно уяснил то, что и раньше приходило ко мне какими-то непроявленными образами: смерти нет.

Я убеждённый материалист, а это самое сильное, самое верное и самое жизнеутверждающее из учений. Человек после смерти не исчезает, его сущность вечна, он продолжает жить в других плоскостях измерений, в других реальностях и формах. Понятие жизни в них радикально отличается от того, что мы понимаем под жизнью здесь: она может быть недвижима, бестрепетна, её и представить невозможно ограниченным человеческим сознанием. Жизнь в качестве предмета, жизнь в качестве бесформенности, жизнь в плазме и влаге, жизнь в вакууме. Она везде, потому что мироздание, имеющее в собственных запасниках реальность с Советским Союзом, прекрасно, величественно и всеобъемлюще. Оно не даст пропасть никому. И вам, гадкие враги тоже. Счастливого вам существования в изысканном измерении пустоты.

— Ты, гандон штопанный! — вопил в трубку Брынза. — Ты хочешь, чтобы мы тебя под трибунал отдали?

— Шифруйся, придурок! — ничего ещё не понимая, но моментально заведясь от его тона, ответил я. — Нас могут слушать.

— Да похеру мне, кто там нас может слушать! — нарушая все правила безопасности, продолжал он орать. — Это что, лично против меня выпад? Я тебе навстречу не пошёл, и ты решил мне отомстить, да?

— Да о чём базар ваще! — возмутился я. — В чём дело?

— Бля, дурачка не валяй, хитрожопый! Ты не представляешь, что я с тобой сделать могу.

Вот угрозы я не перевариваю. На угрозы, какими бы они ни были, я моментально отвечаю упреждающим ударом.

— Ты охренел, ублюдок! — заорал ему в ответ. — Что ты сделать мне можешь, гнида? Кто ты такой?

Девчонки взирали на меня обеспокоено. Мы стояли посреди улицы, прохожие тоже начинали на меня оглядываться.

— Солярий! — выдал он мне истеричный вопль. — Какого хрена ты солярий спиздил? Скажешь, не знал, что это моего дядьки точка? А?

Так вот оно в чём дело! Оказывается, мы лично по Брынзе нанесли удар. Блин, а это зачётно! Я же так и подумал: меня сам коммунистический ангел туда послал.

— Да откуда мы знали, нэпман долбанный? В первый попавшийся салон ввалились. Не было у нас времени выбирать.

Ужас, по открытой связи приговор себе наговариваю! Вот так большие-пребольшие провалы и происходят. Остаётся надеяться лишь на то, что капиталюгам в лом будет все переговоры по сотовым разбирать. Если это вообще физически возможно. Хотя Костиков утверждает, что возможно: по ключевым словам, по каким-то кодам.

— В Москве тысячи фитнес-центров, а вы именно в наш завалились? И всё случайно… Чё ты мне лепишь тут?

— Я не пойму, что тебе до этого солярия, если он дядин? А, клоун? Насри ты на него и расслабься.

— Это на тебя я насру. Вот тогда расслаблюсь.

— Придурок, ты думаешь, в Политбюро кто-то всерьёз твои предъявы будет рассматривать? Да тебя выкинут на хер из Комитета. Ты, оказывается, агент капиталистический, а не боец.

— Да ни хрена ты не знаешь про Политбюро! — продолжал негодовать, хотя уже и не столь эмоционально Брынза. — Ни хрена!

Но, видимо, мои доводы всё же охладили его. Должно быть, Брынза представил, как он об этом происшествии будет в Политбюро докладывать и наказания для меня требовать, и понял, что не срастается у него мотивация.

— Короче, — уже вроде как взяв себя в руки, официальным тоном сообщал он мне, — ситуация будет рассмотрена на самом высоком уровне. Меры тоже будут приняты. Готовься к худшему.

— Это ты к худшему готовься, предатель!

Он отрубился. Меня трясло от злости: если бы этот ублюдок возник сейчас прямо передо мной на улице, я бы голыми руками порвал его на части.

— Что там? — спросила Белоснежка.

Кислая тоже глядела на меня вопрошающе.

— Да ничего. Рабочие моменты.

Я тронулся с места, девки потянулись за мной. До дома Иващенко оставалось минут десять хода. Надо поторопиться, а то можем его и не застать. Этот попрыгунчик активную деятельность развил, всё к людям тянется, всё по разным сборищам ходит. Уже интервью давать начал.

Мы входили подъезд, когда раздался звонок от Гарибальди.

— Эта, салют!

Вот, человек шифруется. Человек понимает, что такое безопасность.

— Кароче, тут крутой пацан мне звякал. Нервный такой. Тебе, кажись, тоже.

— Было дело.

— В общем, не парься. Эмоции, сцуко, ничё больше.

— Да я не парюсь.

— Насчёт той точки предупреждений не было, так что вину нам шить не за что. Да и ваще позиция у него неправильная. Не поймут его.

— Вот и я о том же.

— Он там забанить нас грозился, заморозить, но это гон. Мы на хорошем счету в клубе. Ты, главное, резких движений пока не делай. В целом пацаны парадом довольны, резонанс пошёл, головы летят, да прочее. Эффект есть.

— Не, какие движения. Кукую, отдыхаю.

— Вот и ладно. Давай.

— Давай.

Дом старенький, в новом герою-перебежчику квартиры не нашлось. Впрочем, может, он и сам здесь просил, кто знает. Лифт в подъезде имелся и даже работал, но я повёл всех пешком.

— Это Антон был, да? — спросила шаркающая своими новомодными кроссовками Белоснежка.

— Он.

— Чего говорил?

— Ничего особенного.

— Виталь, а он в курсе того, куда мы сейчас идём и для чего?

— Нет. Поэтому я тебя и попросил помочь.

Зря её взял. Вдвоём бы с Наташкой управились.

— Да не, я же не отказываюсь, — успокоила она меня своим бархатным, чисто кукольным голосочком. — Я же рада помочь. Раз нужно, я всегда.

Вот и она. Квартира номер семьдесят четыре. Я пропустил девчонок вперёд, чтобы Иващенко только их в глазок увидел. Это если и не успокоит его, то и подозрений не вызовет.

Кивнул Кислой — она надавила на кнопку звонка. Какое-то время, показавшееся мне необычайно долгим, ни единого звука за дверями не раздавалось. Я уже стал досадливо морщиться и прикидывать, когда можно будет застать этого мужика дома в следующий раз, но вдруг послышались шаги, а пару секунд спустя зычный и, надо заметить, добродушный голос хозяина квартиры вопросил:

— Кто там?

— Это из института, — ответила Кислая.

— Студентки, — добавила Белоснежка. — Мы по поводу курсовых.

Голос Вики бородача обезоружил. Ну, правильно — такой детский, такой нимфеточный. Зашаркал металл открываемого замка.

— Из института? — выглянула в проём взлохмаченная и вроде бы влажная, словно после душа голова Иващенко. Наскоро накинутый, с развязывающимся поясом халат и полотенце на плече догадку подтвердили. — А вроде не договаривались, — с улыбкой и интересом разглядывал он девчонок, да и меня за их плечами. — Или я чего-то напутал?

— Мы заочники, — вроде как пояснила Вика. — Нам на кафедре сказали прямо к вам заглянуть за темами.

— Телефон дали, — добавила Наталья, видимо, чтобы совсем было убедительно, — но мы номер потеряли.

— Заочники? — переспросил бородач, переваривая услышанное. — Так вроде мне не давали заочных групп… Хотя, постойте, постойте, — тут же добавил, разгоняя сгустившееся во мне напряжение, — Константин Палыч что-то про заочников говорил, да. Правда, неопределённо очень. Видимо, он решил, что я не буду возражать. Ну, вы заходите, заходите, в любом случае, не на лестничной же площадке разговоры вести. Молодой человек тоже с вами? Прошу, прошу.

Мы, изображая застенчивость и смущение, хотя что-то такое действительно присутствовало, переместились за порог вожделенной квартиры. Дверь закрылась, я, как самый последний в ряду, защёлкнул замок. Ну, теперь будет полегче. Теперь уже мы хозяева положения.