Немцам казалось, что они крепко засели в этих болотах. Через два года у них появилась уверенность в том, что ни они, ни русские не смогут продвинуться вперёд на этом участке фронта...

И вот в одну осеннюю ночь, на рассвете, начались боевые действия. Двести орудий полтора часа били по каждому квадратному километру немецких позиций. Старые солдаты, участники миновавшей войны, ветераны, которым довелось участвовать в брусиловском наступлении, в изумлении смотрели, как над их головами проносились тысячи снарядов, а лес мгновенно обнажался, – от столетних елей оставались расщепленные, обугленные стволы.

После этого извержения раскалённого металла и землетрясения началась атака, а через два часа фронт, о котором немцы говорили, что он будет стабильным до конца войны, был прорван на двадцать километров в глубину.

Когда весть об этом дошла до города Плецка, элегантная машина группенфюрера фон Мангейма в тот же день оставила Плецк и свернула на построенную русским инженером Иноземцевым знаменитую дорогу, которую в немецком штабе называли «дорогой наступления» и которая оказалась для немцев дорогой гибели.

В сорок минут «опель» пролетел расстояние до лагеря и моста, где возвышалась украшенная зелёными еловыми ветками арка. Фон Мангейм всматривался в сумеречную дымку впереди и увидел человека с флажком, стоявшего на мосту. В первое мгновение он хотел отдать приказ шоферу ехать прямо на человека, но что-то показалось группенфюреру знакомым в его силуэте, и он велел замедлить скорость. Машина остановилась. Человек бросил флажок и подошёл к машине. Группенфюрер воскликнул:

– Боже мой! Иноземцев!

Иноземцев улыбнулся, открыл дверцу «опеля» и помог фон Мангейму выйти.

– Что это значит? – в изумлении произнёс немец.

Правая рука Иноземцева была опущена. Продолжая улыбаться, он поднял руку, и фон Мангейм увидел дуло маузера.

– Молчать! – сказал Иноземцев. – Я Разгонов.

На этом кончился их последний разговор.

Группенфюрер фон Мангейм не знал, что в тот час, когда русские прорвали немецкие линии, строительные рабочие в лагере кинулись на охранную полицию, жандармерию и их наёмников и неизвестно откуда взявшимся оружием перебили их в первые же минуты схватки.

Группенфюрер не знал также, что дорожные рабочие и партизаны уже сутки держали в своих руках дорогу важнейшего стратегического значения. В ту ночь и на следующий день они отбили одиннадцать немецких атак и дождались радостного часа, когда на дороге показался первый советский танк с надписью «Козьма Минин». По этой, выстроенной русскими пленными дороге, стоившей им тяжких трудов, прошли в тыл немцам наши танки и кавалеристы-гвардейцы, расширяя и углубляя прорыв, открывая нашим войскам широкий путь на северо-запад.

Вот для чего построили эту дорогу в болотах русские. Вот ради чего, рискуя каждую минуту жизнью, играл роль инженера Иноземцева командир объединённых партизанских отрядов, легендарный народный герой Разгонов.

Соня Соснова получила странную телеграмму от Андрея Андреевича. В ней было только три слова: «Приезжайте немедленно. Хлебников».

Телеграмма очень обеспокоила Соню. Что случилось: не заболел ли одинокий старик, не умирает ли он? Тут же мелькнула мысль: отпустят ли её, – только три месяца назад она ездила в Москву. И, прежде чем идти к своему начальнику, она решила посоветоваться с Шориным. У Шорина был озабоченный вид, и Соня понимала его душевное состояние: в городе ходили слухи, будто на заводе поймали шайку шпионов-диверсантов, и, должно быть, в этих слухах была доля правды. Соню удивило, что Головин так внезапно исчез, – видимо, уехал в Москву, не сказав ей ни слова об этом. Может быть, отъезд Головина имел связь с толками, которые ходили по городу? Об этом она решилась спросить Шорина.

– Да, самая непосредственная связь, – сумрачно сказал он. – Я могу вам сказать, что ваш московский знакомый... – он умолк и, немного подумав, продолжал: – Помните, я с вами говорил о шестом чувстве, о настороженности, которая вдруг возникает, когда встречаешь недруга, мягко говоря... Когда я в первый раз заговорил с Головиным, у меня почти не было такого чувства, он хорошо играл роль добродушного обывателя, солидного инженера, а главное – русского человека с душой нараспашку...

– То есть почему же «играл роль»?

– Это я вам скажу после... Подозрения по отношению к нему возникли у меня вот почему: крупные инженеры с таким стажем всегда были известные стране люди. После того как я прочёл автобиографию Головина, я просто из любопытства заглянул в справочники «Вся Москва» за девятьсот девятый – девятьсот тринадцатый годы. В справочниках за эти годы я не нашёл инженера Головина, но я нашёл эту фамилию в справочнике за тысяча девятьсот пятнадцатый год. Между тем он окончил институт в тысяча девятьсот девятом году, так сказано в автобиографии. Где же он работал почти шесть лет? Но не в этом дело.

– А в чём?

– Он не мог объяснить, почему он выбрал наш завод, завод «Первое мая». Цветные металлы в вашем деле применяются в небольшом количестве, ему интереснее было бы работать на авиационном заводе. И он имел эту возможность. Менять Москву на Зауральск мог только человек, заинтересованный в нашем заводе, именно в нашем заводе. То, что мы сейчас выпускаем, интересует наших врагов. Я внимательно изучил анкету и все документы Головина и не без труда обнаружил подчистку в рекомендательном письме Андрея Андреевича Хлебникова.

Соня молчала, не сводя глаз с Шорина.

– Тогда я решил заняться господином Головиным вплотную. Прежде всего надо было выяснить его связи. Но оказалось, что ни с кем, кроме вас, он не поддерживал знакомства. Интересы же его были самые обывательские. Мне показалось странным одно: почему он облюбовал читальню для своей работы? Я стал интересоваться тем, что он там делает, что читает... Мне удалось открыть самое главное: я обнаружил в двадцать втором томе энциклопедии Брокгауза и Эфрона подчёркнутые карандашом цифры. Это сделал он, это был шифр. Я списал цифры, их расшифровали. Это были, так сказать, позывные его сообщнику. С вашей помощью и с помощью Саши Бугровой я выяснил, кто этот сообщник. Дальше всё вам, надеюсь, ясно. Он общался со своим сообщником посредством шифра, пользуясь заранее условленной книгой.

– Кем же он оказался? – бледнея, спросила Соня.

– Настоящая его фамилия – Краузе, Густав Максимилианович, он переменил эту фамилию в тысяча девятьсот четырнадцатом году на фамилию Головин. И этот Головин оказался немецким шпионом с тридцатитрёхлетним стажем. Однако оставим эту тему. Говорят, вы едете в Москву? Ваш начальник получил телеграмму Андрея Андреевича.

– Я этого не знала.

– Как же. Есть резолюция о предоставлении вам трёхнедельного отпуска, но мне почему-то кажется, что отпуск затянется... Вряд ли вы к нам вернётесь...

– Почему вы так думаете?

Шорин лукаво улыбнулся.

Вышло так, что на следующий день после этого разговора Соня не только получила отпуск на три недели, но и уже вылетела в Москву. В самолёте, кроме Сони, были два незнакомых инженера и молодой подполковник, знакомый Шорину, очень общительный и весёлый собеседник. Именно он, по просьбе Шорина, помог Соне получить место в самолёте.

Восемь часов спустя Соня была в Москве, на аэродроме. Волнение охватило её, когда она увидела под крылом самолёта прямые аллеи Ленинградского шоссе, вышки ипподрома и серый, овальный лепесток стадиона «Динамо».

Она взбежала в вестибюль метро, проехала несколько станций и вышла у Библиотеки имени Ленина. Соня не заметила, как очутилась у дома, где жил Андрей Андреевич. Она взбежала по тёмной лестнице до шестого этажа и позвонила.

В коридоре послышались чьи-то быстрые и очень уверенные шаги. Дверь открылась, и вдруг Соня почувствовала знакомые сильные объятия, знакомые милые губы искали её губы. Она закричала от неожиданности и счастья.