Студент сел. Водитель включил портативный магнитофон, полилась музыка, чуть меланхоличная. Поролоновые чехлы сиденья, мягкие рессоры, тихая музыка создавали удивительное ощущение уюта и удобства. Так, может быть, люди чувствовали себя только в материнском лоне — первой вселенной человека.

Они завернули направо, обогнули сгоревший дом, и студент сразу увидел свой небоскреб, теперь он светился всеми цветами вечерней радуги. Разноцветные занавески, абажуры, неоновые и обычные лампочки, светильники раскрасили окна, и многие жильцы — оказалось, что они давно и прочно обосновались здесь, — были на балконах: ели, пили, болтали, смеялись, переговаривались через этажи, слушали музыку, радио, смотрели телевизор. Дом жил «нормальной вечерней жизнью. Студент понял, что они подъезжают с тыльной стороны дома. Он же до сих пор видел только его фасад — вот, оказывается, в чем дело. Машина объехала дом и остановилась у булочной. Фасад был также ярко освещен, не было ни одного темного окна. Студент поднял голову — светилось и его окно.

— Большое спасибо, — с признательностью сказал он водителю, вылезая из машины. Перед самим собой ему стало неловко за недавние страхи. Взрослый мужчина, материалист и рационалист, студент — и такие первобытные, атавистические страхи. Стыдно!

Выходя из машины, он впервые внимательно взглянул на водителя, и его лицо показалось студенту знакомым. Водитель также вышел из машины и закрыл дверцу на ключ. Они вошли в разные подъезды. Где же он видел это лицо? Причем как будто совсем недавно. На лицо водителя, отпечатавшееся в сознании студента, накладывались размытые, расплывчатые черты какого-то другого лица, которое невозможно было зафиксировать.

В подъезде студента ждала кромешная тьма. Он зажег спичку, нашел кнопку лифта, нажал. Лифт опять ехал с какого-то очень высокого этажа. Двери его раскрылись, студент вошел в кабину, двери сомкнулись, и свет внутри потух. Студент опять чиркнул спичкой, нашел и нажал кнопку двадцатого этажа и с недоумением почувствовал, что лифт идет не вверх, а вниз, хотя он находился на первом этаже — на уровне земли. Страх, что лифт неисправен, что он проваливается в глубину шахты, в подвальный этаж, перешел в настоящую панику, когда студент понял, ощутил, что он спускается все ниже и ниже, все глубже и глубже. По элементарным временным расчетам, он спустился, по меньшей мере, на восемь этажей, нет, на двенадцать — четырнадцать, нет, чуть ли не на все двадцать этажей под землю. Он слышал, что в городах в некоторых больших домах в стратегических целях строятся подземные этажи, но сейчас в этом нескончаемом провале лифта в глубины земли он почему-то ощутил запах могилы, хотя и знал, что таких глубоких могил не бывает. Студент подумал, что наступил его последний час, какой-то совершенно нелепый, непонятный и необъяснимый конец. Внезапно в лифте ярко вспыхнул свет, и он тотчас понял, почему кабина с самого первого раза показалась ему странной: в ней было зеркало — прямо против дверей, и оно отражало дверь, но не эту, а другую, хоть и похожую, но все же не эту. Дверь, не существующую в кабине. Лифт остановился, и дверь — не та дверь, в которую он вошел, и не та, что отражалась в зеркале, а дверь в боковой правой стене, оказывается, там тоже была дверь, — открылась. Студент, подобно слепцу, ощупывающему ногами опору, осторожно ступая, вышел из кабины и увидел дверь своей квартиры. Вне всяких сомнений, это была именно она, дверь снятой им сегодня квартиры на двадцатом этаже с номером и с дощечкой без фамилии. „Очевидно, это какая-то болезнь — потеря чувства ориентации, направления в темноте, — подумал студент. — Лифт конечно же шел вверх, а мне показалось, что он идет вниз, точно так же и с дверью лифта. Как называется эта болезнь? Нарушение ориентировки, потеря чувства правой и левой стороны, ощущения правой ноги мне кажутся ощущениями левой, и наоборот. Точно, у меня вот эта самая болезнь. Завтра надо зайти к врачу“. Он нажал звонок и улыбнулся: слава богу, квартира не взорвалась.

Мгновенной вспышкой в сознании студента осветилось лицо водителя-инструктора и тотчас же совпало — с точностью слепка — с лицом бывшего соседа по комнате, абитуриента, с которым он, студент, сегодня встретился у доски объявлений. Это было непостижимо! Не могли два человека быть разительно похожи. И в то же время, если это был он, его сосед по комнате, почему студент сразу не узнал его? И почему, наконец, сам сосед никак не реагировал на студента, будто они вовсе не знакомы?

Студент повернул в замке ключ и вошел. Комната была ярко освещена. В передней свет не горел. Его чемодан стоял на прежнем месте. Студент вошел в комнату и оглядел ее с некоторым суеверным страхом. Все было на своих местах, так, как он оставил, — да и как могло быть иначе? Тахта, шкаф, стол, стулья, телефон с оторванным шнуром, настенные часы с накинутой простыней… А разве он не сорвал ее перед уходом? Очевидно, нет. Или сорвал, а потом снова набросил. Пепельница с единственным окурком, — кстати, он так и не купил сигарет. Фотографии…

Да, фотографии… Он стал тщательно разглядывать их, и ему самому показалось удивительным его особое внимание к фотографиям, будто он допускал, что в них что-то изменится. Но в них, естественно, ничего не изменилось, они висели в таком же количестве — перед уходом по какой-то необъяснимой прихоти он дважды сосчитал их, — было восемь, и сейчас их восемь. Так что, если старуха даже и приходила в его отсутствие — у нее наверняка свой ключ от квартиры, она их не трогала. Впрочем, трогала ли она их в первый раз? Скорее, ему показалось. Вот и портрет ее сына.

„Что за бредовые мысли?“ — подумал студент с иронией, усмехнулся и, насвистывая, прошел в кухню. Жаль, что он так нелепо заблудился, надо было купить чего-нибудь перекусить, он изрядно проголодался. Что делать, придется ложиться спать голодным. Кстати, не забыть оставить свет в ванной, раз уж эта ненормальная старуха считает его маяком. Он включил свет в ванной и открыл кран, вода полилась с каким-то озорным и успокоительным журчанием. Студент улыбнулся радостно и беспечно, посмотрел на зеркало и вдруг в зеркале же увидел, как его собственные глаза расширяются от ужаса. Это пришло одновременно — леденящее чувство ужаса внутри и его отражение в глазах. Пуговицы! Точно. Пуговицы. Это он помнил совершенно точно, за это он мог поручиться головой. На фотографии сын — или кто он там — был в расстегнутой рубашке, студент помнил точно, он обратил на это внимание. Сейчас же рубашка была застегнута на все пуговицы. Хотя во всем остальном ни малейших изменений на фотографии не было. „Этого не может быть“, — подумал студент, продолжая неподвижно стоять перед зеркалом. Страх, настоящий, леденящий страх сковал его ноги, и он не мог заставить себя пройти в комнату и взглянуть на фотографию он почти боялся, что увидит на ней другого человека, может быть уже в костюме или пальто. Или…

„Я схожу с ума!“

„А может быть, — пришла внезапная мысль, — может быть, кто-то пытается свести меня с ума?“ Эта мысль, как ни парадоксально, немного успокоила его. Если определить врага, с ним можно бороться. Но кто — враг? Конечно же старуха. Если она даже не зачинщик, то, несомненно, исполнитель какого-то очень сложного плана. Но кто его начертил, этот план, кто заинтересован в его осуществлении? А мало ли кто? Мало ли у нас врагов, о которых мы даже не подозреваем и которым, в сущности, мы ничего плохого не сделали. Ведь вражда возникает порой не из-за личных взаимоотношений. Вот он, студент, например, сам того не желая, сделал кому-то очень плохо — выдержал экзамены и занял чье-то место в институте. Взять хотя бы тех двоих, его соседей по комнате.

Не случайно он встретил одного из тех парней у доски объявлений. Может, все это его затея?

Бог ты мой, конечно же… Ведь это же он, бывший сосед по комнате, подвез его сейчас на машине. Теперь студент нисколько не сомневался, что это был он. И он просто-напросто выслеживал студента. Зачехленный автомобиль с двумя рулями, объявление, старуха, все эти фокусы с фотографиями. Целый заговор.