— Ишь, чего захотел! — пискнула Витькина жертва.

Зоя сидела рядом, тихая и податливая, и преданно улыбалась ему влажными губами.

А Витька сказал:

— По-нят-но! — и многозначительно покачал головой. — И все же, — прибавил он, — выпьем сначала за первый тост. Когда массу людей роднит большая, реально ощутимая цель — это, братцы, здорово! Здорово, если знаешь, куда и зачем топать, если уверен, что это позарез нужно, если спереди и сзади, справа и слева слышен гул шагов — пусть не всегда очень уж слаженный, но, главное, в одном с тобой направлении. На марше, в едином строю все отладится, будьте уверены!

Григорий порывался возразить, что это совсем другое и с этим-то он согласен, но ему на руку легла настойчивая Зоина ладонь и он промолчал.

А вот теперь Алексей ждет от него помощи… Надеется… Зато Аленка-то какова! Ни звука! Будто жизнь у нее распрекрасная, ну, чистый рай, ходи себе да песенки напевай, да глазками поигрывай. Характерец!

Григорий пообещал Алексею, что вечерком непременно заскочит. И он бы, конечно же, сдержал слово, если б в цех не принесли случайно завалявшиеся билетики на Магомаева, которого Зоя почему-то обожает…

А когда на следующий день он отправился-таки на чай, придумывая по пути всевозможные остроумненькие извинения, его встретили два потерянных и постаревших человека…

Аленка успела переобуться в домашние тапки, оглядеть в зеркало всю себя — и тоненькую упругую, как струна, фигурку, и большеглазое свежее лицо, и чуть раздавшиеся у щиколотки ноги, успела окинуть себя коротким оценивающим взглядом и осталась довольна осмотром, когда из комнаты вышел Алексей. Вид у него был встревоженный. Едва поздоровавшись, он сказал:

— С Викой что-то неладное происходит. Не пойму…

— Как это, происходит? — насмешливо переспросила она.

— Из садика — и сразу в постель. Спит, спит… Часа, четыре уже.

— Ну и что? Устала, вот и спит.

— Но ты же знаешь, — он начал раздражаться, — ты же знаешь, как она не любит ложиться рано. Бывало силком не уложишь, а тут сама…

— Хватит паниковать. — Аленка взяла сумку и пошла в детскую. Алексей поплелся следом. — Вечно ты преувеличиваешь. Начальство пожурит слегка — тебя в дрожь бросает. Разлюбили мы друг друга — прямо трагедия, готов вешаться. Право, это ведь смешно. Мужчинам паника противопоказана, как орлу — дохлятина. Хотя… какой ты орел.

Она доставала из сумки детские цветастые платьица, трусики, всякую прочую мелочь, раскладывала на тумбочке возле Викиной кровати. Пусть порадуется, когда проснется.

— Даже в командировке о дочери пекусь. Не то, что ты. Вон сколько накупила. Все свободное время моталась по очередям.

— Могла бы не мотаться.

— Это еще почему?

— У Вики и без того барахла полно. Растет, не успевая снашивать. Почти, новые платья идут на тряпки.

— Ну и что? Для единственного ребенка грешно жалеть.

— Роди второго. Вон демографы бьют тревогу. Скоро некому будет работать. Представь: мы уйдем на пенсию, а Вике вкалывать за нас двоих. И так — сплошь и рядом.

— Пустяки! — повела она мягким овальным, плечиком, словно муху прогнала. — Когда прижмет, человечество и не из таких ситуаций выкрутится. Приходится выбирать: или высокая рождаемость, или высокая производительность труда. Кто на что горазд.

Алексей попробовал улыбнуться. Улыбка получилась жалкой, невеселой. Да и слова прозвучали затем не язвительно, как хотелось бы, а вяло, даже, пожалуй, оборонительно:

— Рассуждать и выбирать женщины научились, а природную суть свою — побоку…

Сумка опустела. Алена выпрямилась. Казалось, она и не слышала, о чем говорит Алексей. Какая-то мысль все сильней завладевала ею. Мельком посмотрев на раскрасневшееся лицо Вики, она сказала:

— Я проголодалась. Пойдем на кухню, заодно и поговорим.

Алексей догадывался, о чем она думает. Пусть приблизительно, в общих чертах, но догадывался. Все это уже было, было не однажды, и все-таки именно сейчас дурное предчувствие медленно и неотвратимо вселялось в него. Он знал, какой предстоит разговор, но не знал, откуда ждать беду. Одеяльце слегка сползло с Вики, Алексей механически поправил его, не обратив внимания на то, что руки ребенка, которые он невольно задел, горели, как угольки.

Они сидели друг против друга, как сидели уже не один год, пили чай и молчали. За окном мутнело: надвигались сумерки.

— Итак, — сказал Алексей, — начинай.

Она вздрогнула, словно ее нежданно разбудили, но ответила спокойно, готовой фразой.

— Нечего начинать, пора закруглять эту глупую историю.

— Да? — Он сделал вид, что удивился.

— Конечно. Осталось только название — семья. Мы совершенно разные люди, какой прок, что под одной крышей? Кто от этого выигрывает — я? ты? Вика? По-моему никто. Надо решать. Зачем мучать друг друга?

— Раньше ты так не считала.

— Дура была, вот и не считала. Сколько времени потеряно! Я уже предлагала тебе: давай расстанемся по-хорошему. Какой смысл тянуть? Но ты, как репей, вцепился в устоявшийся быт и тебя не оторвешь.

Алексей смотрел на нее и думал, что она мало изменилась с тех пор, как они повстречались. Следит за собой, не распускается. Вся в братца. Гришка, тот никогда не наживет живота, разденется — мускулы, как у циркача, играют. Кстати, обещал зайти сегодня, и что-то нет, нет…

Вспомнился поход в горы, куда отправились они втроем. Надо сказать, что до знакомства с Зоей Гришка всегда присоединялся к ним. Это потом их троица распалась. Так вот, тогда они ходили в березовую рощу, раскинувшуюся на взгорье, неподалеку от вечных снегов. Перебирались через бурную речушку; ее воды осатанело прыгали, образуя серебристые облака брызг. Меж берегов были натянуты тросы, а на них люлька. Забрался в нее — и тащи, перебирая руками, себя и рюкзаки, к какому берегу пожелается.

Алексей сначала взялся переправлять Аленку. То ли подбадривало ее присутствие, то ли та сторона была пониже, но это ему удалось довольно быстро. Зато назад… Люлька проскользила до середины, застряла на провисших к центру тросах, и он, сколько ни бился, не мог продвинуться даже на метр. Кожа на ладонях слезла, бурлившая под ногами река вот-вот, казалось, слижет его холодной волной. Выручил Гриша. Обмотав трос рубашкой, он спустился к люльке. Вскоре перепуганная насмерть Алена перевязывала Алексею ладони и дивилась его мужеству. Всю ночь она просидела рядом, прижимая забинтованные руки, как ребенка, к своей груди.

Странно, думал Алексей, в то время Алена открыто, как бы с удовольствием выказывала любовь к нему, потом стала сдержанней, как бы стесняясь своих чувств, а уже потом находила любой повод, чтобы понасмешничать, а то и поиздеваться над ним. Пожалуй, окажись он сейчас в таком положении, как в тот раз, рассчитывать на поддержку бы не пришлось.

— Почему же ты не отвечаешь? — спросила она. На донышке глаз подрагивали незнакомые холодноватые искорки. С некоторых пор он замечал все больше незнакомого в своей жене. Правда, не столько внешнего, ибо видеться-то они виделись постоянно, и любая перемена воспринималась, как некий естественный процесс, слитый с ним самим, сколько глубинного тайного движения, которое не сразу становится явным, отражаясь в чертах характера и поступках.

Она повторила вопрос.

— Не знаю, как тебе, — сказал он, уводя глаза в сторону, к стенке, — но мне надоел этот каждодневный треп о разводе. От бескровных войн случаются инфаркты. Наступление вскружило тебе голову. Не забывайся. В таком деле нет победителей и побежденных. Лучше бы все заново…

— Поразительно! — воскликнула она. — И что тебя так держит?

— Все! — ответил он.

И это было правдой. Нелегко давалось ему любое приобретение, то, что начинало жить рядом с ним, он слишком тратился сердцем, душой, оставлял в близком кусочек самого себя и потому с такой неохотой, с таким скрипом шел на необходимые подчас потери. Разлад с друзьями, знакомыми, даже пропажа книги из семейной библиотеки — все это заставляло его мучиться, страдать.