— Тогда сотри ей память, и уходим. — Циларин потеряла ко мне всякий интерес. Под рукой снова шевельнулся безмолвный воришка. — И мальчишке тоже. Не хочу, чтобы по городу ползали слухи.

— А то, что ты лично полдня распугиваешь толпу, совершенно не повод для слухов, я так понимаю. Ладно, хоть Праздник этот идиотский. Хотя тебе без разницы, да. — Комично поджав губы, приподнял брови Йен. Судя по тону, он уже смирился с тем, что его спутница не блещет догадливостью. — Мне даже удивительно, что я не услышал страшных вопросов о том, почему у нашей шутницы нет воротника на рубашке. И куда подевалась хвалёная шапочка с помпоном. Та, что для смягчения ударов головой.

— Мне это не интересно.

— А мне вот про шапку интересно. — Йен обернулся ко мне. Я повернулась к воришке. Тому валить было не на кого, поэтому он хлопнул глазами, соображая, и резко схватился за голову:

— Украаааааалиииииииии! Злые люууууууууудиииииии!

Я незаметно пихнула его локтем. Мальчишка перестал голосить и снова нацепил на лицо глупую улыбку. Может, она настоящая? А то больно хорошо импровизирует. Я бы на месте Йена точно поверила. Но по его лицу было невозможно что-то разобрать. Определённо многоликая маска из ухмылок и усмешек скрывает гораздо больше, чем каменная физиономия Циларин. Или я всё себе придумала, и он обычный сумасшедший, который воображает, что взглядом можно заставить говорить правду против воли. Но сейчас мне это на руку. Нас вот-вот отпустят на все четыре стороны и, похоже, даже не покалечат. Только сероглазый чудик «сотрёт нам память». Я, само собой, подыграю, как положено, малой бы вот не подвёл… А, ладно! Начнут, скорее всего с меня, а про него, может, и забудут. Кому интересно тратить силы на полоумного ребёнка?

Но начал мужчина именно с воришки. Оставалось только сжать кулаки, смотреть и надеяться на лучшее. Йен велел мне отойти на шаг, опустился перед мальчишкой на корточки и заглянул ему в глаза.

— Ты забудешь всё, что происходило на этой улице. Когда мы уйдём, ты вспомнишь только, как свернул сюда, убегая от человека со шрамом. Споткнулся и упал. Тебя нашла сестра. Попроси её, она вправит тебе руку. Она же травница. — С этими словами он взял мальчика за левую руку и резко, с тихим хрустом, вывихнул её.

Я ахнула и бросилась к пареньку. Сильные пальцы сдавили шею. Только что Йен Кайл сидел на корточках и вот уже стоит, держа меня вытянутой рукой за горло. Такого не может быть! Я обеими руками попыталась разжать его пальцы, но тщетно. Перед глазами начали вращаться чёрные круги и полосы. Он поймал мой взгляд. Я бы шарахнулась, если бы могла. Льдисто-серые глаза превратились в чёрные. Чернота скрыла даже белки, а вниз от глаз поползли ломаные тёмно-синие нити, словно под кожей набухли и проступили вены.

— Ты забудешь всё, что здесь было. Когда мы уйдём, ты вспомнишь, что догнала убегающего брата. Он попросит вправить вывихнутую руку, и ты это сделаешь.

Пальцы резко разжались, и я, внезапно потеряв точку опоры, осела на мощёную уличную дорогу, почувствовав себя ворохом одежды, из которой вдруг испарился хозяин. Широко раскрытыми глазами я смотрела на Йена. Зрение прояснилось, чёрные круги растворились. Он ответил мне внимательным взглядом ярко-серых глаз, дёрнул уголком рта и отвернулся. Текущая по перекрёстной улице толпа мгновенно раздалась перед ними с Циларин. А потом людской поток сомкнулся. Вот так. Хоть стой, хоть падай. Но я просто сидела.

Первое, что я сделала, встрепенувшись какое-то время спустя, это поскребла переносицу. Почему-то вдруг зачесалась. Потом потрогала шею. Больно! Наверняка понаставил мне синяков, чудовище! Если существует пресловутое мировое равновесие, то пусть ему… пусть его… ну, я не знаю! Пусть ему тот дед с тачкой навоза на дороге попадётся и страшно отомстит за нас с мальчишкой!

Моё лицо невежливо задели подолом. Только сейчас я поняла, что улица полна народу. Толпа хаотично двигалась, как ни в чём не бывало. Сидящую посреди дороги меня пока обходили. Но по нескольким недовольным фразам стало ясно, что такая роскошь ненадолго.

Рядом завозились и захныкали. Бледный воришка сидел, прижимая к себе вывихнутую руку, но плакать вроде не собирался. Зато ломать комедию продолжил.

— Сестричка, вправь мне руку.

— Ага, ещё чего. — Кряхтя, я поднялась на ноги и отряхнула юбку, на которую между делом уже наступило человек десять. Благо материалу было всё равно, он и чистым-то выглядел так кусок пыльной мешковины. — Скажи спасибо, что ты за эту руку сейчас держишься, а не с земли подбираешь. В будущем сначала нужное количество раз подумаешь, прежде чем по чужим сумкам шариться. Где эта чёртова склянка? — Я огляделась, но, естественно, безрезультатно. Циларин его, скорее всего, просто выбросила, а чья-нибудь нога уже наверняка раздавила хрупкий флакончик. Только бы там не оказалась настойка от головной боли… Чувствую, сегодня она мне очень пригодится.

— И ничего я у тебя не крал! Что говоришь-то? Я убегал от какого-то типа со шрамом. Страшенный такой, чуть не схватил меня. Чтоб его Длани всем скопом казнили! Еле оторвался. А тут хряпнулся с размаху, руку выбил. Ну вправь, а!

— Не зли меня, малой. — Я сделала зверское лицо. — Иначе я тебе не то, что эту руку не вправлю, ещё и правую к левой лодыжке привяжу. Будешь изображать радикулитного, авось кто и подаст. Зато на всю жизнь запомнишь, как воровать у безобидных усталых путниц.

— Я не воровал у путниц!

Я чуть было не огрела маленького нахала своей котомкой. Но, во-первых, без ущерба для себя нельзя, а во-вторых, дыры от ножа на холсте просто так сами собой не зарастают. Это колдовство высокого порядка, для которого требуется хорошее освещение, несколько минут полной сосредоточенности и иголка с ниткой. Из дыры торчал краешек бабкиного платья, но больше ничего, кажется, не вывалилось. Пока.

— Слушай, мне надоела вся эта чепуха с дланями и мнимыми внушениями. Подыграл — молодец! За это иди на все четыре стороны со всеми четырьмя конечностями. И чтоб глаза мои больше тебя не видели. — Я взвалила котомку на плечо, устроила её поудобнее, чтобы рукой можно было прикрывать дырку, и собралась в толпу.

Собственно, дальше намерения мои дела не продвинулись. Воришка вцепился в подол здоровой рукой и, судя по выражению лица, отпускать не собирался, даже не смотря на угрозу художественного связывания.

— Если не уберёшь, я тебе и её тоже вывихну. — Кивнула я на руку. Внутренний голос совести тут же принялся меня распекать за то, что я не просто оставляю страждущего в трудную минуту, а ещё и обещаю преумножить его мучения. Я велела совести молчать. От пустых угроз, как известно, руки сами собой ещё ни у кого не выкручивались. Что же касается второго, то страждущий сам виноват. Если бы перестал повторять эту чушь и просто попросил помочь, я бы поупрямилась, но не долго. Потому что это действительно мой долг, в конце концов. И вправлять вывихи я умела ничуть не хуже, чем сводить холодными примочками синяки и зашёптывать шатающиеся зубы. Драка на селе — главное развлечение на празднике и первое дело при улаживании крупных конфликтов в духе: «А ктой-то мой стожок сена ноченькой с лужка к себе на подворье утихарил?»

— Не запугивай, не вывихнешь! Ты же травница, ты не можешь никому сделать больно, иначе саму так скрутит, не сразу и разогнёшься! — Сердито процедил мальчишка, понизив голос так, что мне показалось, будто я ослышалась. Но нет.

— Откуда ты…

Бабка всегда говорила, что неумение давать отпор силой испокон веку хранится в тайне от людей, не посвящённых в травное ремесло. Потому что это одновременно самое уязвимое и самое сильное место любой травницы. Уязвимое понятно почему. Сомнительный повод, ярость толпы — вот уже и похороны. Впрочем, толпа не обязательна. Достаточно двух-трёх её озверевших представителей. Но вместе с тем, зная такой недостаток за своей профессией, её обладательницы учатся воистину творить чудеса. Если Вам нужен кто-то, способный мастерски вести переговоры, Вам прямая дорога к травнице. Только она сможет миром уладить дело о кочующих стожках, при этом сделав так, чтобы обе стороны остались довольны. Ну, по крайней мере, так было бы в любом другом селе. Или в моём, но с другой травницей.