— Какое интересное у Вас платье, милейшая! — томно обратилась ко мне барышня по соседству, затянутая в шелка. Это была Илия, одна из городских подружек Турасьи, жадная до безделья и безделушек, миловидная, но явно переборщившая с выпивкой и излишне пренебрегшая закуской, так что симпатичное разрумянившееся личико невыгодно соседствовало с заплетающимся языком. — Где такое брали?

— Это подарок. — Как можно вежливее ответила я и постаралась не кривить губы в улыбке, а улыбнуться по-настоящему. Напиваться я не умела, да и надобности в этом не видела. Поэтому потихоньку, по глоточку, цедила налитую в начале застолья чарку, исправно поддерживая каждый предложенный тост.

— В общем-то, недурно… как Вас, милейшая?..

— Гордана.

— В общем-то недурно, Гордана! Только фасон давно не в моде и вот эти, с позволения сказать, лапти… — Она выразительно указала глазами на стол, под которым я тут же зачем-то смущённо поджала пальцы на ногах. За лапти мне было стыдно с того самого момента, как Турасья вышла на крыльцо, а я наклонилась сзади, чтобы в последний раз оправить ей подол и упёрлась взглядом в собственный. Точнее в то, как глупо он выглядел над пыльными сбитыми лаптями. Так что мне только и оставалось пожать плечами в ответ на бестактный, но справедливый упрёк подвыпившей барышни, а про себя уныло подумать о том, что Кин меня предупреждал: будут смеяться. И раз уж даже такое платье, пусть и в комплекте с лаптями, откровенно высмеивается…

— Вот было бы стыда, появись я в том разноцветном ленточном кошмаре от Вургока… — тихо пробормотала я себе под нос и без всякого удовольствия прожевала кусочек тушёного перца, который почему-то горчил.

— Что Вы сказали, милейшая? — оживилась Илия, залпом употребив содержимое налитой до краёв чарки, и попытавшись изящным движением тонкой ручки отломить ножку у запечённой целиком курицы с блюда напротив. Курица так просто не поддалась и целиком съехала на скатерть. Барышня презрительно фыркнула, разжала пальцы, предоставив коварным окорочкам свободу лежания на белоснежном льне, и взяла с соседнего блюда кусок копчёной свинины, которым, уже больше для вида, и занюхала выпитое. — Я не ослышалась? Мастер Вургок? Вы шили у него это платье? Боже Милостивый, что же Вы сразу не сказали?!

— От этого оно вдруг стало ещё страшнее? — вяло полюбопытствовала я, желая только одного — быть избавленной от внимания изрядно захмелевшей модницы.

— Вы надо мной смеётесь! — вскричала Илия и от негодования даже подскочила на месте. — Мастер Вургок — это новая мода! То, что шьёт он, не сможет повторить никто другой! — Неожиданно она вцепилась мне в рукав и принялась ощупывать вышивку, бормоча «ах, я ошиблась, это такая прелесть!» и оставляя на ткани жирные отпечатки пальцев. Со сдавленный воплем возмущения и ужаса я перехватила её руки и сбросила с плеча. Но было уже поздно, жир сделал своё чёрное дело. Я скуксилась и издала жалкий стон. Рукав моего чудесного нового платья теперь являл собой воистину жалкое зрелище. Единственное, что я могла сделать для него сейчас — это присыпать пятна солью, чтобы оставалась возможность отстирать их потом. Придвинув поближе громоздкую солонку, я настолько увлеклась процессом втирания соли в рукав, что не заметила, как злопакостная Илия нацелилась на другой объект. С преувеличенным вниманием она уткнулась носом в кайму на моём подоле и попыталась подцепить пальцем вышитую лозу.

— Да Боже ж ты мой! — Не выдержала я, снова схватила девицу за руки и держала так, пока не перелезла задом через скамью. Потом наклонилась и произнесла, глядя в мутноватые голубые глаза. — Илия, Вы не так меня поняли. У мастера Вургока на сегодняшний праздник платье шила только невеста. Поэтому моё совершенно не достойно Вашего пристального внимания, а ощупывания — вдвойне! Вы меня понимаете?

Барышня с трудом сфокусировала взгляд на кончике моего носа и переспросила:

— То есть это не от Вургока?

— Нет же, честное слово!

— Пфе… Тогда это такая устаревшая безвкусица.

На этом я посчитала тему нашего разговора исчерпанной, прижала руки Илии к столу и отошла в сторону, чтобы без помех оценить нанесённый платью урон. Увиденное не обрадовало. Почти вся соль с рукава осыпалась, а пятна внизу подола хоть и были более блёклыми, но выглядели так, словно его не кончиками пальцев ощупывали, а просто вытирали руки. На секунду я даже пожалела, что не вырядилась в вургоковы ленточки — их хотя бы не жалко. Надо было Илии шишку свою показать и заверить, что вот оно, новое модное украшение. Причём, даже не от Вургока, о какого-нибудь Небьякулабра. Как это кто такой? Настолько новый и настолько модный изготовитель шишек на верёвочках, что ещё нигде не известен, работает штучно, только для избранных и исключительно по горячим рекомендациям. Эх, ладно, блажь это всё. Я нащупала неровный бугорок под материей и пожалела, что он до сих пор никуда не делся.

Несмотря на твёрдое решение избавиться от «оберега», просто взять и выкинуть его рука не поднималась. Так что я надумала схитрить и как бы случайно его «потерять». Завязала концы шерстяной нитки за самые края и на один раз. Ворот сзади на шее за несколько часов обязательно разотрёт эту пародию на узел, а я невзначай оттяну платье (жара-то какая, аж живот вспотел!), и шишка упадёт прямиком на землю под ноги. Вот и потеряла, ах, какая досада! Но пока досада была как раз по обратному поводу — смехотворный узел упорно держался, и мне пришлось запастись терпением. Уж по дороге домой за несколько часов я эту чёртову шишку точно где-нибудь уроню!

Думая, чем бы себя занять до появления Кина, раз уж спокойно посидеть не удастся, я оглядела двор. На моё место за столом уже лез кто-то из сельских, решивший под хмельком завести близкое знакомство с городской барышней. Не более трезвая барышня в ответ морщила носик, но хихикала и старательно жеманилась. Презрение к «неотёсанной деревенщине» имелось, но мужское внимание нравилось. Конечно, можно было сесть на любое место, пустовавшее, пока занимавший его отплясывал под баян или тихонько справлял нужду на малиновый кустик за углом (заветный деревянный домик с вырезанным на двери сердечком был занят). Но все празднующие, за исключением двоих, уже успели порядочно набраться, а у меня к общению на сакраментальную тему «ты меня уважаешь?!» душа не лежала.

Потревожить островок трезвости в лице новобрачных я тоже не решилась. Усталый, но счастливый Гудор покладисто открывал рот навстречу подносимым супругой лакомым кусочкам. Турасья утробно похохатывала и отчаянно краснела от полноты нахлынувших чувств, не забывая время от времени то пирожок прикусить, то мочёным яблочком похрустеть. Солёные грузди, на наличие коих я тайно надеялась, к столу так и не появились. Надо будет заскочить в гости через полгодика. Турасья к тому времени уже наверняка отяжелеет первенцем. Шутка ли — двадцать лет вот-вот стукнет, а до сих пор на коленях никого не качает. Зато теперь уже не отвертится. «Стала жёнкой — готовь распашонки». Сельские обычаи на этот счёт даже строже, чем применительно к традиционным дракам. Вот и славненько. Говорят, беременных на солёное тянет. Главное вовремя намекнуть, что грузди в таком виде куда вкуснее общепринятых огурцов.

Мой блуждающий взгляд наткнулся на Саёму, сидящую за специально отведённым столиком и что-то с лучезарной улыбкой растолковывающую одному из гостей над пучком квёлой мокрицы. Нет уж! Мало ли что ей там ещё вдруг примерещится. Люди кругом. Порядком нетрезвые и оттого ещё более впечатлительные. Не буду портить им праздник, а себе последние нервы. Я решительно отвернулась и тут же натолкнулась взглядом на художника, который как раз старательно малевал на мятом листке остатком уголька дремлющего в тарелке с холодцом деда невесты. На всех праздниках тот всегда убирался первым. Седой семидесятилетний старик утверждал, что в любую минуту может отправиться на тот свет, поэтому намерен жить одним днём и брать от него всё. День, кстати говоря, не очень обеднялся, потому что в понятие «всё» входили три кружки самогона и полная тарелка закуски, чтобы щеке было мягко. По моим прикидкам, с такой потрясающей самоотдачей обычный человек уже давно бы спился и тихонько отдал концы, а дед Аврахий каждое утречко бодренько похмелялся на крылечке. Бессмертный он, что ли? Видать, настропалился за столько лет безносую ядрёным перегаром отпугивать.