Я тряхнула головой, сосредотачиваясь, и одновременно с этим вежливо, но настойчиво отпихнула локтем кота Виктиария. Порошок из колосничника и солонихи отправился в чистую сухую миску, следом легли целые листочки ветрушки. Я вытянула над миской прямые ладони, растопырила пальцы и сделала несколько широких пассов, будто подхватывая и подбрасывая что-то невесомое. Сильно и приятно пахнуло сеном. Тогда я взяла ковш с ледяной колодезной водой и круговыми движениями тоненькой струйкой, больше похожей на череду мелких капель начала заливать травы по спирали — от краёв миски к центру, потом так же в обратную сторону и снова к центру, пока не закончится вода. Разноцветный кот молча наблюдал за процессом и даже не лез под руку, за что я мысленно его поблагодарила. Воды был полный ковш, а лить её следовало медленно и в строгом соблюдении спирального узора. Поэтому когда последние капли с тихим шорохом перекочевали из одной посуды в другую, затёкшая рука судорожно дёрнулась и согнулась только с третьей попытки. Кот фыркнул, оторвался от созерцания и умостился на столе, принявшись нализывать полосатый бок. Я помассировала руку, несколько раз согнула и разогнула её в локте, покрутила запястьем, удостоверяясь, что кровообращение должным образом восстановлено, и потянулась за последним пучком. Мокролюб, как и следовало из названия, нужно было класть в воду, поэтому именно он был последним в списке добавляемых в зелье ингредиентов…

На грешную землю, точнее, в грешный подпол, меня вернуло ощущение того, что оттягивает мне уже обе руки. Я любовно воззрилась на снятую с полки непочатую кадушку и ещё раз помянула добрым словом дядьку Клима, которого моё зелье от ежедневных объятий зелёного змия тогда всё ж таки отвадило. А то, что он ещё и стихи после того вдруг писать начал — это, конечно, достаточно странно, но общего результата не испортило. Для самого стихоплёта уж точно. В придачу к кадушкам Клим Семёныч, смущаясь, торжественно озвучил коротенькое стихотвореньице. Мне понравилось. Там было что-то про бочки, увалиху, безрогого чёрта и правую половину туловища тётки Устирики. Смысл творения от меня как-то ускользнул, но на то они и творческие личности, чтобы писать мудрёно и чувствовать себя никем не понятыми. Зато от души, а это главное. Особенно для сельского бондаря, который пил до посинения, по крайней мере, две трети всей своей сознательной жизни, и вдруг нашёл, чем можно скрашивать досуг совершенно без вреда для здоровья.

Пребывая в самом радужном настроении, я опасно побалансировала на подвальной лестнице, держа в одной руке спасительную свечу, а другой прижимая к груди кадушку с вожделенными груздями. Теперь главное было не захлебнуться слюной, потому что, как это часто бывает, чем ближе предвкушаемое удовольствие, тем вероятнее, что случится какая-нибудь пакость. И она конечно случилась.

— Здрасьте! — в дверь просунулось конопатое детское личико. — А что ты делаешь, госпожа ведьма?

— Ждраште! — совсем уж нелюбезно отозвалась я из-за стола, едва не подавившись очень большим и очень вкусным груздем. — Шего шебе, Алишка?

Девочка лет десяти бочком протиснулась в кухню и нерешительно поискала глазами, куда бы сесть. Наверное, мать за целебной мазью прислала, но смелости отрывать злобно сверкающую глазами ведьму с не дожёванным груздем во рту от его дожёвывания ребёнку явно не хватало. Я ногой выдвинула из-под стола табуретку и кивнула на неё Алишке. Девочка нерешительно помялась на пороге, а потом вдруг присела, слегка расставив в стороны руки, крепко вцепившиеся в подол сарафана. Хорошо, что груздь я всё-таки прожевать успела. Иначе от удивления точно бы не в то горло пошёл.

— Это меня сестра научила, — отчаянно краснея, призналась дочь кузнеца в ответ на мой исполненный немого вопроса взгляд. — Называется… сейчас скажу… сейчас… — Она наморщила лоб, а когда это не помогло — нос, после чего громко произнесла по слогам, — мне-не-врас. Вот! Турашка сказала, что по правилам вежливости так надо здороваться, прощаться, благодарить, извиняться и просить что-нибудь сделать.

— А ты сейчас чего хотела? — на всякий случай уточнила я, понимая, что всё равно не понимаю, что это такое было.

— Я вроде поздоровалась. — Алишка умолкла, свела бровки, что-то прикинула и передумала. — Нет, я ведь уже здоровалась. А это я тебя поблагодарила за то, что ты мне табуретку подвинула.

— И что, мне теперь из вежливости тоже надо встать и вот так раскорячиться? — недоверчиво спросила я и хрустнула сочной груздевой ножкой.

— Хммм… Не знаю. А ты хочешь со мной поздороваться, попрощаться или поблагодарить?

— Я хочу узнать, зачем ты пришла. Видимо, это приравнивается к просьбе рассказать об этом. — Я представила, как мы через каждую фразу друг перед другом приседаем и машем подолами, и от этого страсть как захотелось рассмеяться. Но Алишка с таким серьёзным лицом обдумывала мою последнюю реплику, что наверняка обиделась бы, вздумай я это сделать. Пришлось бы извиняться. И делать этот мне-не-врас. Я всё-таки не удержалась.

— А-а-а, правду говорят про грибочки странные… — протянула Алишка, бросив внимательный взгляд на кадушку с груздями. Ну, прямо не еда, а дрожжи для слухов какие-то!

— Да-да, это всё они. Так что давай выкладывай, с чем пришла, а то мало ли что ещё от этих грибочков бывает… — Я, поцокав языком, устремила исполненный задумчивости взгляд куда-то в сторону печки, на которой как раз показалась крайне скептическая морда кота Виктиария.

Но Алишка моим всезнающим котом не была, поэтому приняла слабенькие страшилки за чистую монету, мгновенно подскочила к табуретке, плюхнулась на неё и затараторила.

— Госпожа ведьма, меня мама послала. Турашка замуж выходит, приглашает тебя на свадьбу. Прислала этого… как его… конца. То есть гонца, вот! Ну, дядька такой на побегушках. Сказал, что свадьба в Бришене через два дня, и Турашка очень просит, чтобы ты приехала завтра! Говорит, по городским обычаям нужно, чтобы на свадьбе обязательно была ведьма из родного села, иначе жизнь будет несчастливая и муж пьяница. А тебя Турашка уже много лет знает, можно считать, ты её подруга, так что она очень просила. Ты приедь к ней завтра, а мы на свадьбу потом приедем. Нельзя, чтобы Турашка несчастной была. Мы так ей все завидовали, когда она этого своего хахаля усатенького встретила, а теперь вот замуж за него идёт. И очень просит тебя приехать! Ты не отказывайся, мама тоже просит, она же очень любит Турашку, и я люблю, мы все хотим…

Я слушала и слушала девчачье щебетание, и всё больше удивлялась с каждым словом. С каких это пор на городской свадьбе нужна сельская ведьма? Она и на селе-то родном не очень нужна, просто деваться некуда. Не пригласить неудобно — а ну потом посевы погибнут, или куры нестись перестанут? И вообще, я не ведьма, я травница! Хотя и так себе. Но даже при всём при этом — зачем? Да ещё и на день раньше свадьбы. Что там Алишка про подруг втолковывает? Я с этой Турасьей — гром-баба на выданье, кровь с молоком! — разговаривала от силы два раза — когда она пришла жаловаться на больной зуб, и когда уходила со стонами: «Чёй-то ты меня, госпожа ведьма, зубом обделила? Он же хороший был, токмо чёрненький и прикусывать больно! Можно ж было помазать чем, всё бы и прошло!..» Вырванный гнилой зуб я ей торжественно вернула из рук в руки. Мне-то он на кой сдался? Кота Виктиария что ли пугать? Жалко котика, нервы у него не железные. А Турасья пускай на ниточку повесит и на шее носит, раз он ей так дорог. Не одной мне с шишкой за воротом таскаться… В общем, никакого тесного, тем более дружеского общения между нами никогда не было. Так что же, собственно, происходит?

Я задумчиво захрустела груздем в полной тишине. Очевидно, Алишка устала увещевать меня навестить её счастливую сестру и мою чуть ли не лучшую подругу, поэтому сидела на табуретке, отклонившись назад, чуть не падая, широко раскрыв глаза, и что есть силы, сжимая подол сарафана.

— Ты чего? — спросила я, глядя в исполненное ужаса лицо девочки, и на всякий случай обернулась посмотреть на стену — не ползёт ли там паук. А то, может, уже пора впадать в панику. На стене никого не было. Да и смотрела Алишка явно на меня. На меня. С ужасом. На безобидную меня с надкушенным груздем в руке. Ой…