Не стал возражать против последней рекомендации, хотя был с ней не согласен. А когда рассказал об этом Ларисе и та определила такую позицию улиточной, решил он раскрыть Богусловскому почти все карты. Искал лишь повода для поездки в отряд. И вот — Барковый. Никто не мог теперь упрекнуть его в преднамеренном контакте с Богусловским.

…Они уже подошли к трапу, как вдруг Оккер обернулся, остановившись, и сказал твердо:

— Нет. На катер не пойдем. Рассказывай и показывай. Так будет понятней.

«Не хочет, чтобы кто-либо вдруг услышал случайно разговор… — со все больше укрепляющейся неприязнью к бывшему другу подумал Богусловский. — Эка напуган. Не боец за правду! Не помощник!»

Начал с подчеркнутой официальностью:

— Выезжая сюда, я ослушался следователя. Он позвонил мне тут же, после вашего приказа возглавить операцию…

— Постой, постой. Тебе он велел не покидать отряда?!

Для Оккера было неожиданно и оскорбительно услышать о том, что следствие Мэлов начал, не оповестив его, начальника войск округа. Мэлов, правда, не подчинялся ему, но элементарная субординация предполагала информацию. Оттого и не сдержал столь поспешного вопроса Оккер. Богусловский же расценил его по своему разумению. Ответил, едва подавляя раздражение:

— Решение о выезде я принял сам. Возможные обвинения полностью приму на свой счет!..

— Эка, батенька мой. Спасибо за пощечину. Ну да, может, и заслужил. Только вряд ли. — Вздохнув, сказал примирительно: — Ладно, поставим все на свои места, только послушаю я вначале доклад твой о бое.

Скупым военным языком докладывал Богусловский, а Оккер понимал, с каким смелым риском действовал тот и как ловко были захвачены японские катера, что в конечном счете принесло столь внушительную победу: трофеи, пленные, но, главное, хороший урок преподан провокаторам.

— Молодец, Михаил Семеонович! Одно слово — молодец! На орден представлю! Красного Знамени — не меньше! — И, поглядев в сторону Хабаровска, молвил злорадно: — Посмотрим, как Лазаря петь станешь! Посмотрим! — И вновь к Богусловскому: — А случись у тебя осечка — трудновато бы пришлось. Усугубил бы и без того…

— Повторяю, я вполне осознанно выехал сюда с эскадроном. Я не собираюсь, сложа руки на груди, взирать молчаливо на свершающееся зло. Преднамеренное зло! Я не баран, приготовленный на заклание!

— Похвальна, конечно, твоя решимость. Иного я и не предполагал. Только понять ты должен: обвинения сфабрикованы очень серьезные. Не перебивай. Не бычься. Послушай. Мэлов мне предложил письменно отречься от тебя. Иначе, мол… И вот, как на духу: труса спраздновал было. Чем бы все окончилось, не могу сказать, если бы не Лариса. Молодец она. Силу вдохнула. И знаешь, Михаил Семеонович, лаской взяла. Иной теперь стала, — не удержался Оккер, чтобы не поделиться радостью с другом, — совсем иной! Счастлив я теперь вдвойне: тебя не потерял, себя уважать не перестал, ее будто вновь обрел. Сегодня мне практически ничего не грозит, а тебе… — И приостановил речь. Не забывалась настоятельная просьба Москвы не вмешиваться в ход следствия. Ни на миг не забывалась. И о последствиях думал. Какие они могут оказаться? Решился все же на совершенно откровенный разговор: — Все, что я тебе скажу, только для твоего пользования. Нигде, ни при каких обстоятельствах…

— Клянусь честью!

— Верю без клятвы, — прервал Богусловского Оккер. — Сказал в порядке предупреждения. Так вот… Тебя обвиняют в действиях, кои можно квалифицировать как измену. Значит, так: несколько месяцев назад сосед твой задержал перебежчика, который даже со мной не пожелал беседовать. А суть вот в чем: в приграничных городах закордона есть, по словам того перебежчика, большая «партийная организация», подпольная, естественно, и руководит ею Ко Бем Чен…

— Постойте, постойте! Я слышал эту фамилию. До революции еще слышал. Он разработал интересную систему быстрой доставки шпионской информации. Как пример это нам приводили.

— Верно. Имел он в девятьсот пятом подряд на поставку фуража и продовольствия японской дивизии, не помню номера, но главное его занятие — шпионаж. Агентура его под видом торговцев разъезжала в местах дислокации русских войск, собирая нужные японцам сведения. Доставлял их Ко Бем Чен с фантастической быстротой с помощью постов связи, кои имел он через пять-шесть километров, с несколькими скороходами на каждом. Уложится гонец в определенное нормой время — получает десять иен. Доставит на соседний пост донесение раньше — получай за каждую минуту в два раза больше. Но и сам Ко Бем Чен не оставался в накладе, как показало время, от такой щедрости. После войны — он видный промышленник. Дружбы с японцами не порвал, а недавно ездил в Токио. Старик, а не побоялся дальней дороги. Не попусту же? Мы имеем данные, что встречался старик там с полковником Кавамодой — начальником советского сектора генерального штаба ихнего. Не исключено, что имел встречи и с представителями «Черного дракона». Не тебе объяснять значение тех встреч…

— Да, «Черный дракон» — это непосредственно против нас. Шпионаж и диверсия.

— Таков руководитель так называемой «партийной организации». Ищет выходы на нашу территорию. Постоянные, надежные выходы. Просит открыть школу, где бы могли обучаться, как они говорят, «проверенные коммунисты».

— Ого! Наглость высочайшая. Не удосужились даже имени своего резидента сменить.

— Самонадеянность чрезмерная, это уж точно. Состряпали легенду, что бежал, дескать, из японской тюрьмы политический заключенный, профессиональный революционер; предполагают, что клюнем мы, что никто не станет заглядывать в архивы царской контрразведки. Но я все это рассказал не для критики просчета японской разведки, а для того, чтобы ты понял, как чудовищно по своей сути обвинение в твой адрес и как оно вместе с тем весомо. Тебя, короче говоря, обвиняют в расстреле посланцев Ко Бем Чена. Сделал ты это, чтобы осложнить и запутать начавшуюся игру с японской разведкой. И вопрос поставлен так: не причастна ли к этому расстрелу сама японская разведка? Теперь понятно, какие у тебя трудности впереди? Видимо, в самое ближайшее время тебя отстранят от должности…

— Но я же докладывал вам, Владимир Васильевич, о признании раненого. Я буду бороться за правду!

— Только без горячки. Моя просьба, если хочешь — приказ: ни устно, ни письменно следователю об этом не сообщать. Мы продолжаем поиск. Не только у нас — во всем городе нет человека с фамилией Ткач. Скорее всего, это кличка.

— Но, быть может, прежняя фамилия. Мэлов, допустим. Не мог он быть до революции Мэловым?

— Бездонен этот путь. Где и когда менял он свою фамилию? И единожды ли менял?

— Знавал я Ткача. Дружны были наши семьи: Левонтъевы, Богусловские и Ткачи. Самый младший из Ткачей, Владимир Иосифович, штурмовал Зимний. Камеи потом хотел вынести, да попался. Посмотреть бы на Мэлова.

— Идея верная. Я подумаю, как ее осуществить. Ну а раз уж ты сам заговорил о прежней дружбе с Левонтьевыми, открою, что второе, не менее тяжелое обвинение, — твоя женитьба на сестре эмигранта-белогвардейца, сестре ярого антисоветчика.

— Бедная Анна! Что я ей обо всем этом скажу?!

— К ней Лариса моя собирается. Вместе с Викой.

«Это прекрасно», — хотел сказать Михаил Богусловский, но сдержал восклицание: к ним подходил командир эскадрона, а ему совершенно ни к чему знать хоть частицу разговора начальника отряда с начальником войск.

Комэска сам не мог решить, что делать с убитыми японцами и маньчжурами. Спросил:

— Может, передадим?

— Заманчиво, — как бы рассуждая сам с собой, заговорил Оккер. — Пусть бы солдаты ихние полюбовались, что ждет их на нашей земле. Очень заманчиво. Они, однако же, перевернуть все с ног на голову могут, обвинят нас бог знает в каких грехах… Лучше похоронить здесь, на острове. — И уже решительно, как приказ: — В одну могилу всех! Да простят нам их матери и жены — не мы вояк этих сюда звали. Не мы!

Еще несколько недель назад Мэлову представлялось, что дела его идут без сучка без задоринки. Все следственные дела, какие он начинал, оканчивались так, как задумывались, и им были довольны. Неудача с Богусловским в Казахстане ему давно уже простилась, хотя последствия той неудачи ощутимы и по сей день. По чьей-то воле (взглянуть бы на того человека, кто спас его, Мэлова, и сделал вечным рабом) выхватили его буквально из костра, на котором он сгорел бы в два счета. Ловко, как казалось Мэлову, подстроил он Богусловскому ловушку. Одно было нехорошо — не мог сам вести следствие, поэтому поручил одному из своих подчиненных, самому, как думалось Мэлову, доверчивому и податливому. Поначалу так и вышло: поверил тот и показаниям казака-перебежчика, который искренне был убежден в том, что, сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит, и, когда Мэлов подсунул ему мысль, не по приказу ли Богусловского кормили коней размоченным овсом и сеном, чтобы обезножили они, казак даже обрадовался: «И у меня такая думка свербилась!»