Очередной просчет! Все верно; так получилось, что советские дивизии отстали от гитлеровцев — в самом Сталинграде находились лишь части НКВД да несколько пограничных полков, и действительно, если сбросить со счетов морально-политический фактор, если не учитывать готовности бойцов и командиров дивизии НКВД умереть, но Сталинград удержать до подхода крупных армейских сил, то можно было вполне предвкушать парадный марш по улицам дымившегося развалинами города. Но…

«За Волгой земли для нас нет!» — сказали те, кому пришлось в малом числе встретить вражеские полчища в Сталинграде, и не вышло парада. Зубами цеплялись энкаведевцы за каждый дом, за каждую улицу, а им в помощь подходили и подходили народные ополченцы. Только стрелковое оружие было у них в руках, а против танков — только гранаты и бутылки с зажигательной смесью, но они смогли задержать вражеское наступление. Ценой многих-многих жизней. И тогда немецкие передовые части, перегруппировавшись, направили основные свои силы на захват переправ. Всю тяжесть этого удара приняли на себя пограничники, в руках у которых тоже были лишь винтовки и автоматы.

Разведка погранполка донесла: противник занял железнодорожную станцию Сталинград-1 и теперь движется к переправе. Перед ним — никого. И чтобы сбить темп наступления, разведчики вступили в бой. Дерзость такая дала какой-то выигрыш во времени: немцы посчитали, что не пара отделений перед ними (а огонь пограничники вели метко), и не полезли на рожон. Дождались танков и самоходок. Пока те пришли, пока обстреливали развалины, откуда встречали пехотинцев смертоносные, хотя и редкие пули, время шло.

Всего лишь на полчаса задержала разведка немцев, не великое вроде бы дело — что полчаса для хода и исхода великого сражения, если учесть еще, что произошла задержка наступления всего на нескольких десятках метров фронта; но здесь полчаса, еще где-то полчаса-час, и ход битвы меняется, она становится тягучей, начинает впитывать в себя резервы с обеих сторон.

Гитлеровцы первыми подтянули резервы. Волга — вот она, рядом. Еще один нажим, и переправа в руках. Зенитные орудия, захватив, тоже можно пустить в дело: обстреливать причалы на противоположном берегу. Их задача казалась им не столь трудной. Пограничники же пока надеялись только на самих себя, понимали трудность боя, но они твердо знали: переправу нужно удержать. Коса, как говорится, нашла на камень. Тем более, что камень вскоре покрепчал: майор Заваров проявил самовольство, подчинив себе минометную батарею, которой надлежало проследовать после переправы в чье-то распоряжение.

— Победим — спишется. Ну, а если что… Не с кого будет спрашивать. За Волгу не отступим!

Полегче обороняющимся стало, как мины полетели во вражеские скопища. Полегче. У фрица пока только пехота да танки с самоходками, снарядами из орудий не достанешь минбатареи, за бугорком устроившейся, а атаки пехотинцев пока захлебываются. Метко бьют пограничники. Ох как был прав фюрер, приказавший солдат в зеленых фуражках в плен не брать.

Пограничники об этом приказе тоже знали, потому никак не входило в их расчет подпускать к себе фашистов, тем более оказываться в их власти.

Вскоре Заваров разжился еще и крупнокалиберными пулеметами. Великая сила. Только, похоже, дело вот-вот до рукопашных дойдет, где уж ни минометы, ни крупнокалиберные пулеметы не помогут. Упрямы фашисты. Настырничают. А сил у них все прибывает и прибывает. Если еще и минометы подтянут — совсем тогда плохо придется.

Четвертый час боя на исходе. Заваров все чаще поглядывает на Волгу: когда забугрятся на ней корабли и баржи? Нет. Течет она с пристойной ее званию величавостью и течет. Верит наверняка, что в обиду ее не дадут.

Она имеет на это полное право. Много она потрудилась, чтобы стать не Итилем, а Волгою-матушкой, великой рекою русской. И боевые корабли ушкуйников, щитами от стрел татарских упасаемых, несла на крутой волне к берегу, чтобы высыпали на кровавую сечу богатыри земли новогородской. Потом и московскую рать, стрельцов и казаков-сакмагонов донесла на вольной стремнине до самого сердца татарской земли, и пошла гулять молодецкая силушка по степи, пока поганые не припустились от Угры-реки спасать добро, прежде у русских награбленное, и рабов своих, тоже из Руси угнанных. Так все тогда обернулось для России ловко, что не помышляли уж больше татары об ясаке. Вздохнула Русь. Не полногрудно, нет еще, но с великим облегчением.

Лиха беда — начало. Вот и подошел срок нести реке-матушке пищали да ядерный запас к ним аж под самый под Астрахань. Ни одного корабля не потопила она, служа службу добрую стрелецким полкам и казачьим ватагам. А сколько потом добра перевезла она за многие века на своих плечах — одному богу известно! Благодарен был ей за это народ русский, лелеял, оберегал от врагов. Как Волгою стала она — ни одна нога супостата не поганила ее берега…

Неужто свершится постыдное?!

Наседают гитлеровцы. То одна застава сойдется в рукопашную, то другая. Заваров едва успевает затыкать дыры своим резервом. И уже нет у него лютой злости (не пустить фашиста к Волге — и все тут!), и виною тому не только вражеская оголтелость и сила, а, скорее, одиночество. Да, полк стоит насмерть, но нужно ли это кому? Будто вымерло все вокруг, вроде бы на том, левом, берегу тоже никого. При такой ситуации конец один — гибель.

«Орудия бы сейчас. Танки! — думал Заваров, совсем забыв о своих убеждениях, что техника — обуза. — Самолеты нужны! Ох как нужны!»

Нет, он не думал об отступлении. За Волгой земли для него и для всех бойцов и командиров пограничного полка нет. Но к Волге-то гитлеровцы прорвутся. Как пить дать — прорвутся. Захватят переправы! Что тогда?!

И вновь посылал из обмелевшего донельзя резерва группу бойцов выручать заставу, схватившуюся на фланге в рукопашной.

Вдруг долгожданное и радостное:

— Левый берег на связи!

Потом едва понятное, с треском и хрипом, но такое родное:

— До двадцати двух ноль-ноль держитесь. Во что бы то ни стало…

Какие могут быть сомнения. Раз велено, значит, — будет выполнено. К тому же и времени всего ничего. Четыре часа всего. Семечки. Разве привыкать пограничникам? Была бы цель ясной. Теперь она есть. Теперь комиссар не по телефону, нет, а бегом — в ближайший батальон. Потом в следующий, потом еще… Объяснит бойцам задачу. Особенно коммунистам и комсомольцам свое мобилизующее слово скажет, и удвоятся силы полка. Так было. Так будет.

Еще одна атака гитлеровцев. Они давно в рост не ходят, спесь с них уже сбита, но от этого нисколько не легче. Осаживать, когда валом валят, хотя и беспрестанно плюющимися автоматными очередями, куда сподручней, чем встречать ловко перебегающих от укрытия к укрытию. Туго становилось полку. Совсем туго. А отступать нельзя. Теперь уже не только потому, что клятва дана, теперь ради жизни тех, кто должен к двадцати двум ноль-ноль ошвартоваться у причалов либо просто выскрестись носом на прибрежное мелководье. Прорвись немцы через боевые порядки полка, сколько красноармейцев не коснутся ногой правобережной тверди?!

И зенитная батарея погибнет. С командиром вместе, крепким парнем, хотя и мозги у него набекрень. И жена его, красавица, не познает счастья материнства.

Прислушивается к звукам боя Заваров, чутко прислушивается. Да, он верит донесениям, как не верить комбатам, испытанным в боях, опытным, но и сам не плошает. Вот на левом фланге первого батальона пошли в ход гранаты. В штыки, значит, сойдутся. Или минует? Пронесло. Вновь винтовки и автоматы заговорили. Заваров облегченно вздохнул.

Но вот в центре обороны похужело. Гитлеровцы прорвались в дом, из которого и по зенитной батарее можно стрелять, и по причалам. Смяли обороняющуюся там заставу. Нет, еще не выбросили ее из дома, еще в нем идет бой, но медлить с помощью никак нельзя.

— Батарею! — требует Заваров. И уже в трубку: — Владлен, — первый раз так, по-дружески, — Владлен, всех, кого можешь, в дом над тобой. Готовы, говоришь? Отменно! Сам поведешь? Добро. Там и встретимся.