Поредел огонь из ерника, а потом и вовсе утих. Обходить, получается, решили.

Начальник заставы вытащил финку:

— В тенте окна проделаем.

Пропорол, вскинув руку, резким ударом пружинистый брезент, потянул нож вниз, с хрустом разрезая задубевшую на морозном ветру ткань, но Богусловский бросил жестко:

— Отставить! — потом только пояснил: — Мы не куропатки, не мишени-фанерки. Выпрыгивать и — в лес. Мы — влево, — кивнул на шофера. — Вы — вправо. Сами встречать будем.

Давно уже не приходилось ему действовать в роли рядового бойца или даже в роли младшего командира, ту прежнюю ловкость порастерял он в начальничьих креслах, у карт и схем, в приказных бумагах да на мягких сиденьях легковых автомобилей; тучность природная, от отца, еще не совсем одолела, но «штабная грудь», как подшучивал он сам над собой, округлилась заметно. Все верно, каждому овощу свое время, только для пограничника истина эта народная никак не приложима: сегодня ты командир, думающий за всех своих подчиненных, завтра, а то и сегодня в один миг окажешься в положении рядового, когда твоя ловкость, твоя храбрость, твой расчет не только спасут тебя, но и помогут тебе одолеть врага. Этого забывать не следовало бы Богусловскому никогда, но такова жизнь: человеку свойственны человеческие слабости, он быстро привыкает к комфорту и ленится тренировать себя впрок. И бывает, расплачивается за это дорогой ценой.

Вот теперь тоже чем бы закончилось десантирование из машины, окажись в ней только штабные чины, — трудно предсказать. Вроде бы все правильно сделал Богусловский, скинул, как и шофер, полушубок, открыл дверцу, нырнул вниз на дорогу, перекатился до обочины, пополз к лесу-спасителю и — забуксовал в снегу. Не ползет, а зарывается в него. Но нужда есть спешить. Уже виднеются меж деревьев диверсанты. Трудно двигаются они, снег по пояс, но двигаются, и если не найти удобного места за толстым деревом — крышка. Снег не защита от пуль и не упор для стрельбы лежа.

Хорошо, что шофер не стал помогать Богусловскому, а, ловко лавируя меж деревьев, уполз метров на десять и встал за удобным для стрельбы деревом. Будто специально сосна эта приготовила изгиб и ждала сотню лет, когда сослужит он добрую службу человеку.

«Ловко», — одобрил Богусловский позицию шофера, когда одолел наконец непослушный снег, выгребся на настовую твердость между елочками и стал искать что-либо подходящее для себя.

И еще раз похвалил шофера, теперь уже с благодарностью, который не мог не видеть трехпалой березы, снизу спаявшейся в единый ствол. Прекрасная позиция. Специально оставлена для него, Богусловского.

Ну вот, теперь они в выигрыше. Диверсанты, похоже, даже не заметили того, что их уже поджидают. Пропахивают в снегу полосы-траншеи, полушубки расстегнуты до пояса, шапки-ушанки с красноармейскими звездочками у многих даже в руках, чтобы вольней дышалось взопревшим лбам. Тем, кто в телогрейках, наших, вошедших уверенно в солдатский обиход, тем полегче, и они немного вырвались вперед. Что ж, им и первые очереди. Короткие, по две-три пули, но чтоб без промаха. Всего два магазина. Негусто. Правда, и у него, Богусловского, и у шофера по ревнагану с тремя запасными барабанами, по три гранаты, но гранаты не в счет: в таком рыхлом снегу проку от них мало. Ревнаган — другое дело. Это — полезная штука. Хотя, вполне очевидно, силы очень неравны.

«Не успел вчера письмо отправить домой. Жаль!» — подумал, понимая безнадежность положения, из которого нет победного выхода.

Не сдаваться же!

Выделил Богусловский молодца в телогрейке. Метров тридцать до него, захочешь — не промахнешься. Отсек два патрона. Ну вот и ладно. Отпакостил один на русской земле. Щелкнул еще короткой очередью, даже не слыша, что и шофер не зазевался. Еще очередь, еще. И всё. И нет никого. Малое время действовал фактор первого выстрела — втиснулись диверсанты в снег, теперь минут несколько придется ждать, пока не займут они удобные для стрельбы позиции. Поливать бы сейчас по шевелящемуся снегу, только нельзя жечь патроны с малой отдачей. Повременить лучше. Прицельно только стрелять.

Сколько людей навыдумывали всяких сказочных вещей, которые без конца выдают то, что необходимо в нужный момент: скатерть-самобранка, калита непустующая, колчан стрелоносный — каждый по своей нужде о волшебстве мечтал, как теперь Михаил Семеонович и его спутники. Им бы теперь если не магазины непустующие, так хоть барабаны нескудеющие, тогда можно постоять за себя понастойчивей и даже, чем черт не шутит, и победу одержать. Увы, сказка — не быль.

Один за другим заговорили вражеские автоматы, зацокали по березе пули, впиваясь в отмякшую уже по-весеннему кору; коротко и тоже, похоже, безрезультатно, огрызались Богусловский и шофер.

Справа примерно по такому же сценарию тарахтел бой, и наверняка до поры до времени пустобрешный.

Пустячное время прошло, а один магазин пуст. Последний остался. Всего один. Еще расчетливей нужно стрелять. Только как удержишься, когда на твоих глазах уползает большая часть диверсантов за ерник, что темнеет непроглядной густотой немного правей? Обойти, похоже, намерились. Тогда позиция у них станет намного выгодней: можно свободно маневрировать за елочной густотой, вести прицельный огонь, оставаясь почти невидимыми. Идти им навстречу? Безумство. Отчаянное безумство.

Но шофер все же кинулся к ернику. Не пополз, а прыжками. От дерева к дереву. Такое Богусловскому не под силу. Он стал прикрывать его огнем.

Благополучно шофер доскакал до ерника и нырнул в него, подминая елочки-подростки. Прошлись по укрывшим пограничника елочкам автоматные очереди, и вновь пули защелкали густо, как грозовой град, по трехпалой березе, а справа и слева чертили частые полосы, обжигая студеный снег смертельной огненностью.

Достала одна из пуль Богусловского, когда он выцелил особенно рьяного диверсанта. Сам тоже увлекся, забыв о защите. Ожгло левое предплечье жгучей болью, и поползли по озябшей руке теплые струйки, а тело обмякло в тошнотворной слабости. Но взгляд засек, откуда пущена меткая очередь. Полоснул длинной по тому месту, но тут же ругнул себя:

«Одурел?! Спокойно!»

Достал ревнаган, как в тире, приловчил его на ладони и вцепился взглядом в комель старушки-сосны, ожидая, когда высунется автоматчик, чтобы пустить в него, Богусловского, очередную щедрую очередь. Тянутся секунды, минуты тянутся, свистят вокруг пули, а Богусловский ждет. Хотя уж сомневаться начал:

«Может, достал его?»

Вдруг слух уловил далекий еще звук урчащего мотора. Нет, не одного. Две или три машины.

«Наши?!»

А вдруг диверсанты? Тогда уж одно, без выбора: стрелять, пока есть патроны, но не забыть — для себя последний. Так и хочется оглянуться, хотя совершенно ясно, что далеко еще машины. И все равно, как трудно заставить себя не шевелиться и ждать, когда хоть чуть-чуть высунется тот, особенно ненавистный.

«Кровь за кровь!»

И как чаще всего бывает, терпение вознаграждается. Посчитал диверсант, что довольно прятаться, тем более что молчит трехпалая береза после длинной очереди. Патроны, возможно, кончились, тогда особенно нет нужды укрываться за стволом. Но все еще осторожны его действия. Высунулся на полголовы, приладил автомат, чтобы осыпать пулями березу, но… нажать на спусковой крючок не успел — ткнулся головой, словно чрезмерно утомившийся, в умятый локтями снег.

Слева, в ернике, захлебисто затараторили автоматы. Не поймешь, что к чему. И у диверсантов, и у шофера автоматы наши, советские.

«Держись, — подбадривает шофера Богусловский. — Держись!»

Да, самую малость осталось продержаться, если свои едут. Машины вот они, совсем рядом.

А если не наши? Если диверсанты?

Нестерпимо хочется оглянуться: ведь оттуда, с дороги, Богусловский понимал это, он — прекрасная мишень. Но понимал он и другое: если станешь укрываться от пуль с дороги, подставишь бок под пули тем, кто за деревьями. Выход один: выцеливать до последней возможности диверсантов. Без спешки. Без промаха.