Ссылка на то, что Эйзенхауэр открыто выражал сомнения в существовании таких ракет, едва ли меняет цело. Эйзенхауэр знал и боялся надвигавшейся на него опасности. Именно поэтому, искусно маневрируя, он стремился отдалить момент, когда наличие межконтинентальных ракет у Советского Союза нельзя будет больше сбрасывать со счетов в качестве сомнительного и непроверенного факта.
Характерно, что всего приблизительно за два с половиной месяца до появления советского спутника, 14 июля 1957 г., в «Нью-Йорк тайме» была опубликована явно инспирированная Белым домом заметка, в которой делалась попытка утвердить скептическое отношение к возможностям Советского Союза с точки зрения освоения им ракетной техники. «Согласно данным, которые считаются здесь авторитетными, — говорилось в ней, — Советский Союз значительно отстаёт от Соединённых Штатов в создании межконтинентальной баллистической ракеты… Кроме того, укрепилось мнение, что в своей работе по созданию такой ракеты русские находятся ещё на ранней ступени испытания двигателей… и на самой ранней стадии конструирования самой ракеты».
Попытки Эйзенхауэра сохранить спокойствие и после появления советского спутника свидетельствуют, таким образом, не о неосведомленности, а о наличии у него определённых соображений, в силу которых он считал, что подобная позиция будет отвечать его интересам и в новой, радикально изменившейся теперь обстановке.
Выходец из небогатой семьи, честолюбивый, нелегко сделавший свою феерическую под конец карьеру, Эйзенхауэр чрезвычайно ревниво относился к пришедшей к нему после многих лет безвестности славе. Он знал, что критика его как президента будет тем более жестокой и беспощадной, что до сих пор он был непревзойдённым военным авторитетом в глазах большинства своих сограждан.
Не меньшую тревогу вызывали и опасения, как скажется этот удар на позициях республиканской партии вообще. Если авторитет президента оказался бы подорванным, она практически также утратила бы последнюю возможность влиять на течение дел в конгрессе.
Наконец, президент был обязан позаботиться и о том впечатлении, которое могло сложиться за границей в оценке изменившихся потенциальных политических и военных возможностей Соединённых Штатов. Та или иная реакция Белого дома могла усилить или в известной степени нейтрализовать процесс освобождения от гипноза о якобы неоспоримом военном могуществе Соединённых Штатов в тех странах, которые всё ещё не решались открыто заявить о своём нежелании покорно следовать в фарватере американской внешней политики.
Стремлением получить передышку и объясняются первые действия Эйзенхауэра, предпринятые им непосредственно после памятного звонка Хегерти. Всю ночь Эйзенхауэр, консультируясь по телефону с Шерманом Адамсом и другими доверенными лицами, руководил подготовкой заявления для прессы, которое утром 5 октября было зачитано в Белом доме от его имени тем же Хегерти. Суть этого поспешно составленного и беспомощного по своей логике заявления сводилась к тезисам о том, что президент «не выразил удивления» и что США никогда не рассматривали свою космическую программу «в свете гонки с Советами». В очередном выпуске своего рода «светской хроники» Белый дом пытался подтвердить свои вызвавшие насмешливые комментарии утверждения ссылками на то, что президент по-прежнему пребывает в прекрасном, «искрящемся юмором настроении» и с истинным удовольствием предается своей любимой игре в гольф вместе с гостящим у него на ферме другом — Джорджем Алленом, бизнесменом из Вашингтона.
По указанию президента американским официальным пропагандистским агентствам, в том числе и «Голосу Америки», было разослано циркулярное письмо, в котором предлагалось не только «высмеивать саму мысль», будто Соединённые Штаты когда-либо стремились опередить Советский Союз в запуске спутника Земли, но и «избегать связывать это событие с оценкой военного потенциала русских», а тем более делать выводы, что оно свидетельствует об их научном превосходстве в области освоения космического пространства.
Были организованы также соответствующие весьма решительные, хотя не всегда удачные, заявления и от имени других официальных лиц — министра обороны Вильсона, его помощника по конструированию и производству управляемых снарядов Холадея, контр-адмирала Беннета, руководителя научно-исследовательского центра ВМФ, несшего в то время ответственность за обеспечение ракетами американской программы по запуску сателлита. По своей несуразности, тенденциозности и просто безграмотности выступление Беннета, оценившего советский спутник как «простой кусок железа, который может зашвырнуть в небо чуть ли не каждый», оказалось вне конкуренции. Используя выражение одной бельгийской газеты, подобная мысль могла зародиться только в слаборазвитых мозговых извилинах «туши, украшенной адмиральскими погонами».
Приблизительно столь же «эффективными» оказались и высказывания немногих комментаторов, оставшихся верными Эйзенхауэру. Лучшее, что они смогли выжать из себя для успокоения американской публики, не выходило за пределы двусмысленно звучавших выражений надежды в способности советского спутника отвлечь внимание мирового общественного мнения «от неприятных для нас событий в Литл-Роке».
Однако, несмотря на принятые меры, основную роль в проведении кампании, направленной на поддержку правительственной «позиции спокойствия», пришлось взять на себя лично президенту Эйзенхауэру. Теперь было не до декорума. Отказавшись от гольфа и от посещения геттисбергской церкви, Эйзенхауэр провёл воскресенье в подготовке к пресс-конференции и в понедельник снова был в Вашингтоне. День прошёл в совещаниях с руководителями министерства обороны и других ведомств, чиновниками, видными учёными. Суетливая возня в Белом доме не затихала и в течение последующих суток.
Наконец 9 октября состоялась назначенная пресс-конференция. Уже готовясь выйти в зал, где ожидали две с половиной сотни журналистов, Эйзенхауэр неожиданно остановился, не в силах побороть охватившего его страха. Несмотря на видимые усилия, ему потребовалось несколько минут, прежде чем он решился протянуть вперёд руку и раздвинуть портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов.
Появление президента было встречено приглушённым шумом голосов и шуршанием свежеотпечатанных листов с текстом письменного заявления президента, розданным за четверть часа до пресс-конференции. В этом заявлении, как и в ходе самой пресс-конференции, Эйзенхауэр мучительно пытался оправдать действия правительства ссылками на то, что оно было в первую очередь озабочено созданием ракетного оружия и что отсутствие у Соединённых Штатов мощных ракетоносителей не может служить индикатором их отставания в военной области. Поскольку же использование спутников Земли в целях разведки или в качестве носителей ядерного оружия представляется пока делам отдалённого будущего, заявил он, правительство считало неэкономным тратить средства на проведение исследований в космическом пространстве. Поручая разработку и строительство ракеты для проекта «Авангард», оно, например, специально оговорило, что работа над этой ракетой ни в коем случае не должна мешать выполнению имеющей «самое первостепенное значение программы по созданию ракетного оружия».
На приёме в «Стейтлер-отеле», устроенном в честь английской королевы Елизаветы II, Эйзенхауэр, по словам обозревательницы Маргарет Хиггинс, произвёл удручающее впечатление на многих союзников Америки и даже на некоторых своих почитателей, когда, продолжая отстаивать «позицию спокойствия», попытался вновь вернуться к своим утверждениям, что «свободный мир», у которого «есть сила», настолько обогнал «коммунистические нации», что их было бы «просто смешно сравнивать между собой». Наконец 23 октября на обеде в «Уолдорф-Астория» он «выпустил целый залп сообщений о важных достижениях Соединённых Штатов в области науки и обороны». «Президент, — писала в связи с этим «Нью-Йорк геральд трибюн», — надеется, видимо, добиться таким образом сплочения народа, возродить его доверие к научной, оборонной и экономической программам страны».