– А практически… как эта Телепомпа работает?

– Великолепно! В Бостоне, в помещении на Джой-стрит, у меня было около пяти миль проводов. И я безо всяких затруднений пересылал разные вещества вроде кварца, крахмала или воды из одной комнаты в другую с помощью этой пятимильной спирали. Никогда не забуду, как радовался, когда мне удалось разложить трехцентовую почтовую марку и тут же получить ее репродукцию в приемном устройстве. Такой успех с неорганической материей вдохновил меня попытаться перекачать живой организм. Я схватил своего кота, черного с желтыми полосками, и подверг его воздействию сильнейшего тока с помощью батареи из двухсот элементов. Не успел я и глазом моргнуть, как кот исчез. Я поспешил в другую комнату и к своему величайшему удивлению обнаружил там живого и мяукающего, хотя и слегка ошарашенного Томаса. Мой прибор работал не хуже волшебной палочки!

– Это действительно большой успех.

– Ведь правда же? После успешного эксперимента с котом, мной овладела грандиозная идея. Если я сумел переслать одно существо – кошку, почему нельзя переслать другое существо – человека? Если я сумел с помощью электричества мгновенно перекачать кота по проводам на пять миль, то почему бы с такой же скоростью не перекачать человека по трансатлантическому кабелю в Лондон? Я принял решение увеличить мощность своих и без того мощных батарей и провести такой эксперимент. И как ярый сторонник науки, – на себе… 

– Мне не доставляет удовольствия рассказывать об этой части эксперимента, – продолжала Голова, а я вынул из кармана носовой платок и аккуратно вытер слезы, которые катились у нее по щекам. – Скажу только, что я утроил количество элементов в батарее, протянул провод по крышам до своей квартиры на Филлипс-стрит, все тщательно подготовил и, твердо веря в свою теорию, бестрепетно устроился в передающем устройстве Телепомпы в офисе на Джой-стрит. Я был совершенно уверен, что, подключившись к батарее, тут же окажусь в квартире на Филлипс-стрит живой и невредимый. Потом я нажал на рубильник… Увы!

Какое-то время мой приятель не мог говорить. Наконец, сделав над собой усилие, он продолжил свой рассказ.

– Я начал распадаться, начиная с ног, и медленно исчезал у себя на глазах. Сначала растаяли ноги, потом туловище и руки. Что случилось неладное, я понял лишь тогда, когда увидел, что процесс расщепления замедляется. Но ничего сделать уже не мог. Потом у меня исчезла и голова, и я потерял сознание. Согласно моей теории, голова, исчезнув последней, должна была материализоваться на другом конце провода первой. Теория оказалась верной. Я вновь очнулся и открыл глаза в квартире на Филлипс-стрит. Вот материализовался подбородок, потом я с большим удовольствием увидел, как медленно обретает очертания моя шея. Внезапно, примерно на третьем шейном позвонке, процесс остановился. Причину я понял мгновенно. Я забыл добавить свежей серной кислоты в элементы батареи, так что на материализацию всего остального энергии не хватило. Так я стал Головой, чье тело пребывает Бог весть где.

Я даже не пытался утешить профессора Думкопфа. Перед лицом такого горя любые слова выглядели бы насмешкой.

– Дальше рассказывать нечего, – с глубокой тоской продолжал он. – В доме на Филлипс-стрит живет много студентов-медиков. Предполагаю, что кто-то из них нашел мою голову и, ничего не зная о Телепомпе, использовал для изучения анатомии. Думаю, они попытались законсервировать ее с помощью препаратов мышьяка. Результаты их учебы заметны сразу: у меня теперь нет носа. Наверно, я переходил от одного студента к другому, из одного анатомического театра в следующий, пока какой-то начинающий юморист не подарил меня музею под видом французского убийцы прошлого столетия. Несколько месяцев я провел в беспамятстве, а когда ко мне вернулось сознание, я был уже здесь… Такая вот ирония судьбы! – помолчав, добавила Голова с сухим, горьким смешком.

После некоторого раздумья я спросил:

– Могу я что-нибудь для вас сделать?

– Спасибо, – ответила Голова. – Я достаточно бодр и смирился с судьбой. Условия здесь сносные. Я практически полностью потерял интерес к экспериментальной науке. Сижу вот и целыми днями наблюдаю за разного рода зоологическими, ихтиологическими, этнологическими и конхиологическими экспонатами, которые в изобилии находятся в этом великолепном музее. Не думаю, что вы чем-то можете мне помочь… Хотя… – добавил профессор, бросив взгляд на вызывающе длинные ноги стоящего неподалеку журавля. – Чего мне больше всего хочется, так это свежего воздуха. Вы не могли бы как-нибудь вынести меня на прогулку?

Признаться, такая просьба меня озадачила, но я обещал сделать все, что в моих силах. После долгих раздумий, я разработал интересный план.

Вернувшись в музей ближе к вечеру, перед самым закрытием, я спрятался за чучелом морской коровы Manatus Amtricanus. Смотритель прошелся по залу, бегло осмотрев экспонаты, запер дверь и ушел домой. Тогда я решительно вышел из укрытия и достал своего приятеля из ящика. С помощью прочной веревки я привязал его шейные позвонки к шейным позвонкам безголового скелета моа. У этой гигантской вымершей птицы из Новой Зеландии длинные ноги, широкая грудная клетка, ростом она с человека, а ступни у нее огромные и неуклюжие. Обретя таким образом конечности, мой приятель страшно обрадовался. Он прошелся туда-сюда, помахал крыльями и чуть не пустился в бурный пляс. Мне пришлось напомнить ему, что следует вести себя с достоинством, присущим птице, чей скелет он позаимствовал.

Я лишил африканского льва его стеклянных глаз и вставил их в пустые глазницы Головы. Вместо тросточки я снабдил профессора Думкопфа боевым копьем с острова Фиджи и закутал в одеяло индейцев сиу. После этого мы, наконец-то, вышли из старинного Арсенала наружу, навстречу свежему ночному воздуху и лунному свету, и двинулись рука об руку сначала по берегу тихого озера, а затем по аллеям и тропкам в густых зарослях Центрального парка.

– Мои взгляды на взаимовлияние душ, – сказал мне однажды в сентябре доктор Ричардс из Сатердей-Коува, – имеют некоторые особенности. Поэтому я стараюсь не распространяться о них с местными жителями. Люди здесь, в деревушке, уверены, что если врач начинает толковать о чем-то кроме пургена и ревеня, то он посягает на владения священника. Конечно, от пургена до души дорога длинная, но я не вижу, почему одному человеку позволено по ней прогуливаться, а другому нет. Вы не одолжите мне клема?

Я одолжил ему этого моллюска. Мы с доктором сидели на скалах и ловили морского окуня. Сатердей-Коув – это небольшой курорт на западном берегу Пенобскот-Бэй в нескольких милях от Белфаста. Скорее всего, название, связанное с субботним днем,  ему дали местные жители, которые твердо верят, что именно это местечко стало последним и лучшим творением Создателя, перед тем как Он взял себе отдых на седьмой день недели. В здешней деревушке имеются гостиница, две церкви, несколько магазинов и кладбище, приютившее прошлые поколения сатердарианцев. Среди чужаков, завидующих здешнему покою, ходит язвительная шуточка: мол, если выкопать всех покойников на местном погосте и поселить их в деревушке, а нынешних обитателей зарыть вместо них, то никаких видимых изменений в жизненном укладе не произойдет. Здешняя бухточка славится изобилием морского окуня, который хорошо клюет на клема.

– Да, – продолжал доктор Ричардс, вонзая острый зуб своего крючка в студенистую плоть моллюска, – согласно моей теории, сильный дух способен вытеснить слабую душу из принадлежащего ей тела и манипулировать этим телом, даже невольно и находясь за многие мили от него. Более того, я убежден, что в теле одного человека могут поместиться две души: одна –  его собственная, то есть настоящая, а другая – принадлежащая оккупанту. Честно говоря, я точно знаю, что такое явление существует, а если так, то вот вопрос: что в этом случае происходит с вашей моральной ответственностью? Это я вас спрашиваю: что происходит с вашей моральной ответственностью?