— Скорей бы ночь настала, что ли, — пробормотал он и хлестнул веткой по стволу.

Если в эту ночь не зацветет папоротник, он больше не придет в ночной лес. Хватит с него. Пусть другие спят на деревьях.

Чтоб скорее бежало время и ночь поторопилась сменить день, он опять лег спать. Никак не засыпалось. Отец в таких случаях говорил:

— А ты посчитай до ста. Можешь слонов считать, можешь крокодилов...

И он стал считать — медленно, не шевеля губами: раз, два, три...

Проснулся. Спускался вечер.

— Вот и вторая ночь приходит...

Рустем потянулся, затекла нога. Сколько же он спал? Дышалось легко, усталости не было. Холодно стало, и сны все прошли, — ведь снилась-то Африка, и слоны, и крокодилы, и было жарко во сне. И все время хотелось пить.

Снова проступала сквозь деревья ночь, закрашивая черным просветы неба. Бабушка говорила, папоротник зацветет в полночь. Но когда она наступит? Надо было захватить с собой будильник. Он и звенит красиво, — хоть знаешь, который час...

Потянуло холодом. Далеко прокричала птица и смолкла. Она, наверное, о чем-то предупреждала. И откуда взялись тучи? — Беззвездная ночь страшнее в лесу. А вот и гром. Вымокну весь. Угораздило же именно ночью. Ах, да, бабушка рассказывала, что папоротник цветет обязательно в грозу, озаренный молнией.

Рустем пощупал в кармане спички, пальцы дрожали.

Резкая молния ударила над лесом, бросившись в темноту. Закачал лес вершинами, и такая поднялась карусель шорохов, внезапного света и мгновенно сменяющей его тьмы, что Рустема взяла оторопь. Но он, не отрываясь, глядел на папоротник.

Он боялся, и любопытно было ему стоять вот так, прижавшись к дереву, посередке начинающейся грозы. И никуда он не собирался бежать — он был частью грозы и леса. Он все смотрел, смотрел, как листья будто загорались и тут же превращались в черный пепел...

И вдруг он ахнул, — таинственный запах закружил голову.

Цвел папоротник.

Цвел!

Волшебные белые цветы поднялись в ночь, и лес просветлел и примолк, словно застигнутый врасплох этим светом.

Рустем срывал цветы и целой горстью подносил к губам. О, удивительное ощущение прикосновения к тайне! Цветы таяли во рту. А Рустему казалось все мало, мало, мало... И он, опустившись на колени среди папоротника, наклонив лицо, уже не руками, а прямо губами брал цветы, как воздух.

А что было дальше? Нет, этого он не помнит. Сильно закружилась голова, и он упал.

Пройди по лесу, вглядись попристальнее в разбросанные тут и там цветы, в каждую тощую травинку — сколько тайн еще на свете. Они ждут тебя, открывай.

Может быть, вот этот невидный цветок с крошечным венчиком, спрятанный в высокой траве, даст человеку вторую жизнь, когда смертельная болезнь подступит к сердцу. Ведь чудеса бывают не только в сказках. Но чтобы открыть на земле чудо и взять его на ладонь, надо верить в необыкновенное...

Рустем так и не узнал, что всю ночь напролет лил дождь. Потемнели, набрав влаги, стволы деревьев, свежо заблестели листья.

Он спал больше суток, а когда проснулся, почувствовал такую легкость, такое приятное ощущение простора и света, что и не заметил сам, как выбрался из леса, как расступились перед ним деревья, остались за спиной птицы.

Но дойдя до первого дома, остановился. Как он вернется домой? Так хочется есть! Сколько уроков пропущено, пока бегал, как дурак, за цветком папоротника... Что ответить учителю? Соврать? Или, может быть, рассказать все по самой правдашней правде: мол, услышал одну сказку, забрался ночью в лес, ждал чуда два дня, дождался, но ничего не произошло сверхъестественного, — все осталось тем же. Чтоб все ребята смеялись? И больше никто бы ему не верил? А задавака Вали сказал бы: «Не верьте этому хвастуну. В лесу, видишь ли, он ночевал. Да он бы со страху умер. Ха! Около бабки своей спал и орехи щелкал. Обманщик!» И другие станут приставать: «Невидимкой хотел стать. Запирай да меру знай. Если цветок съел, почему же тебя видно?»

— Эх, бабушка, бабушка, подвела ты меня! — подумал Рустем.

Первым делом, увидев бабушку, он скажет ей: «Никаких чертей не видел. Цветов папоротника досыта наелся. А меня все равно все видят, и я вижу всех».

Он подошел к трамвайной остановке. Который же час? На углу стоял мужчина с портфелем, на его руке поблескивали часы.

— Дядя, сколько времени? — спросил Рустем.

Мужчина вздрогнул, огляделся, поморгал удивленно, покачал головой. Немножко прошел дальше и, будто между прочим, посмотрел на часы, приговаривая:

— Восемь часов уже... Померещилось видно. Вроде бы кто-то спросил... Ерунда какая-то...

Рустем отбежал назад и все понял. Радость закричала в нем.

— Я — невидимка! Ура, бабушка!

Делая еще раз убедиться, что это так, что мужчина не ослеп, Рустем подкрался к двум мальчишкам, висевшим на подножке трамвая, и щелкнул одного по носу. Тот заорал на своего приятеля:

— Ты что, окосел, что ли! Как дам вот — слетишь с трамвая!

Завязалась драка. Рустем поддавал тумаков тому, кто был посильнее. Мальчишка кричал и злился и все время держался за свой нос.

Значит, правда! Они меня не видят. Теперь скорее домой. В трамвае не поеду, побегу лучше. Или нет, пока свободно, на второй подножке можно проехать несколько остановок. Скорее!

Дверь была заперта изнутри. Рустем заглянул в окно и увидел бабушку. Сначала он хотел постучать и крикнуть:

— Открой, бабушка!

Но бабушка может испугаться. Надо подождать пока она выйдет во двор вытрясать половики. Сев на завалинку, Рустем ждал. Но не дождавшись, забарабанил в дверь. Очень уж хотелось есть. На одних сухарях далеко не уедешь.

— Кто там? — спросила из-за двери бабушка.

Рустем растерялся. Но всего на минуту. Изменив голос, громко сказал:

— Это я... Из школы. Рустем не пришел?

— Нет, сынок. Не пришел он. А ты кто? Как звать? — Приговаривая, бабушка открыла дверь. Рустем проскользнул в дом.

— Батюшки, уже убежать успел, — только и сказала бабушка, заглянув за угол дома — там мирно спала на солнце кошка. Заперев дверь на крючок, бабушка прошла в комнату, где, прижавшись спиной к стене, стоял Рустем. Она прошла близко около него, даже коснулась фартуком. На кухне булькал суп — бабушка побежала снимать крышку.

Рустем раскрыл буфет, отрезал толстый кусок хлеба и, намазав маслом, понес его ко рту. Из руки выпал нож — будто пол зазвенел, будто потолок откликнулся звоном.

Бабушка, вытирая ладони о фартук, встала у двери.

— Крысы, что ли, завелись. Надо кошку принести.

Рустем чуть не рассмеялся и одним пальцем погладил бабушку по плечу: дескать, это я, бабушка, столько шуму наделал, крысы не умеют мазать хлеб маслом.

Следом за бабушкой он вошел в кухню. После мягкого хлеба захотелось воды. Рустем на глазах у бабушки напился из ковшика и легонько стукнул им о ведро. Бабушка, вооружившись сковородником, заглянула под стол.

— Кыш, кыш, проклятые!

Рустем не выдержал и прыснул в кулак. Бабушка села на стул и вздохнула. О чем она думала? О том ли, что постарела слишком и скоро возвращаться в деревню, а внук так и не нашелся. Вздыхала бабушка.

А Рустем писал записку. Он торопился. Аккуратно свернув письмо, вложил его в учебник по химии. Немного почитал учебники. За эти дни, наверно, много интересного было в школе. Войти бы в класс и сказать: «А я невидимка!» — то-то бы все примолкли, а он бы, спустившись вниз, выкрал у дежурного колокольчик из кармана и кончил бы урок на целых пятнадцать минут раньше.

Когда вернулась тетя Гайша, первое, что бросилось ей в глаза, — это портфель. Рустем, сорвавшись с места, рванулся было навстречу матери, но застыв на лету, едва успел сделать шаг в сторону. «Что же я наделал? Она теперь не видит меня, и, может, больше не увидит никогда. Я могу поцеловать ее, только когда она ляжет спать. Мама! Я тебе сделал больно. Я же вижу, как ты устала и встревожена. Я не могу сказать тебе ни слова. Что я наделал? Они все думают, что я могу еще вернуться...»