— Кто бы мог подумать, что творение Алябьева столь быстро пропутешествует по империи? — от этой реплики неслышно приблизившегося к ним графа у Лизы даже сердце замерло, а краска так и схлынула с лица. — Только-только по Москве да столице разошелся альманах, а уже и Нижегородской губернии по вкусу пришелся…

Промолчать, проигнорировав вопрос в пику непозволительного пренебрежения Дмитриевским правилами bon ton? Или ответить на его явную провокацию, пытаясь унять странную дрожь в голосе под этим насмешливым взглядом? Но пока Лиза размышляла, лакей с легким стуком отворил створки дверей, заставляя графа обернуться.

В салон аккуратно скользнул мужчина в темно-вишневом сюртуке. Он прошел вдоль задних рядов кресел, расставленных для импровизированного концерта, как-то странно склонив голову, словно прячась от лишних взглядов. Но его невозможно было не заметить. Особенно, когда сам Дмитриевский вдруг привлек к нему внимание, перекрывая тихие звуки музыки, которые старательно выводили музыканты:

— Борис! Борис Григорьевич!

И тут же, как по команде, к вошедшему стали поворачиваться головы гостей. Обернулась и Лиза, не в силах сдержать любопытство. Интересно, одна ли она успела подметить мимолетную злость в глазах новоприбывшего гостя оттого, что хозяин обратил на него всеобщее внимание? Впрочем, быть может, ей просто показалось. Ведь тот так широко улыбнулся спешившему к нему навстречу Александру.

— Борис!

Лиза готова была биться на все собственные скудные украшения, что не будь здесь многочисленных глаз, наблюдающих за ними, Дмитриевский бы от души обнял прибывшего мужчину, настолько явной была его радость от встречи. Удивительно для такого закрытого человека, каким она нынче увидела графа.

— За окном будто дьявол метет хвостом… не видать… добрался? … не ждал тебя ранее среды, — донеслось до Лизы, когда та напрягла слух, чтобы расслышать разговор. То, что происходило за ее спиной, было для нее сейчас гораздо интереснее, чем старания домашних музыкантов графа. Ее поразило такое явное благоволение Дмитриевского к этому человеку. Который, как точно знала Лиза, родственником графу отнюдь не являлся.

— Это наш Боренька, — склонилась вдруг к уху Лизы тетка Дмитриевских. При этом ее кудряшки скользнули по щеке Лизы, неприятно кольнув жесткостью туго закрученных на сахарный сироп волос. — Борис Григорьевич знакомец Alexandre еще с тех дней, когда наш мальчик в гвардии служил. Теперь Боренька у нас проживает… он нам скорее сродственник, чем…

Лиза даже покраснела от неловкости — неужто ее интерес к вошедшему мужчине был столь очевиден? Такая промашка с ее стороны! И словно в подтверждение этих опасений, после того, как присутствующие поблагодарили музыкантов вежливыми аплодисментами и стали подниматься с кресел по завершении концерта, Пульхерия Александровна вдруг подвела ее к небольшому мужскому кружку возле камина, который возглавлял граф Дмитриевский.

— Борис Григорьевич, — обратилась женщина к тут же поклонившемуся ей управителю. — Я бы желала представить вам mademoiselle Вдовину, что будет гостить с матерью в Заозерном до Пасхи, je présume^[34], волею Божьей. Mademoiselle Lisette, позвольте представить вам Бориса Григорьевича Головнина.

Короткий и вежливый кивок. Прикосновение к руке, которую протянула Лиза, и легкий взмах ресниц в попытке укрыть свои эмоции под взглядами — внимательным графа Дмитриевского и отчего-то недовольным Василя.

— Enchanté.

— Мне приятно вдвойне, mademoiselle Вдовина, — вежливо ответил ей Головнин, кланяясь повторно. Но в голосе, который произнес положенные случаю слова, не только его собеседница заметила мягкие нотки симпатии. И помимо воли, Лиза уносила с собой воспоминание об этом голосе, покидая салон и направляясь к покоям, в которых заждалась ее прихода мадам Вдовина. Она пыталась не думать о том, но мыслями то и дело возвращалась к этому мигу.

Короткое пожатие руки и мягкость голоса, отразившаяся на мимолетное мгновение в устремленных на нее глазах. И ей очень хотелось нынче убедить себя, что это было не лукавое плутовство, которое она чувствовала подсознательно в поведении Василя, и не столь нервирующая ее холодная отстраненность графа.

— Eh bien!^[35] — нетерпеливо протянула в сторону Лизы руку мадам Вдовина, едва та перешагнула порог отведенных им покоев, вынуждая подойти ближе к постели, в которой она пыталась читать при свете свечей. — Вы задержались, однако, ma chère, я чуть не умерла от любопытства, ожидая вашего возвращения.

— После ужина давали небольшой концерт, — объяснила Лиза свое позднее возвращение. — Василий Андреевич пел, а затем исполнили Моцарта на струнных и клавикордах… Изумительное исполнение! Вы бы непременно одобрили, мадам.

— Вы испытываете мое терпение, Лизхен, — строго проговорила Софья Петровна, поджимая губы, и Лиза поняла, что более лукавить нельзя. — Я слыхала, подъехал кто-то к парадному. Стряслось ли что? Кто прибыл?

— Господин Головнин, мадам, Борис Григорьевич. Пульхерия Александровна представила меня ему нынче. Он главный управитель у его сиятельства. Как я поняла, из дворян.

— Из бывших гвардейских? — мать спрашивала скорее из женского любопытства, чем из интереса. — Или армии инвалид?

— По летам не выходит ему инвалидом быть, — пояснила Лиза. — Едва ли старше его сиятельства. Пульхерия Александровна сказала только, что с Дмитриевскими связан он со времени, когда его сиятельство в столице служил.

Мадам Вдовина знаком показала, что ей достаточно сведений о Борисе. Лиза даже не удивилась — она с самого начала разговора знала, что мать пропустит мимо ушей известия о Головнине. Не того уровня персона. Софью Петровну интересовали гости графа, а более всего — его собственная персона. Впрочем, разве была в том хотя бы толика удивительного?

— Ручаюсь, мадам, толка не выйдет, — смело заметила Лиза в финале своего рассказа о вечере, вспоминая внимательные взгляды хозяина усадьбы и его холодные глаза. И тут же заслужила недовольный взгляд матери. Но прежде чем та успела ей возразить, добавила: — Готова биться об заклад, что его сиятельство и думать забыл обо мне, едва я, попрощавшись, переступила порог салона.

И удивилась бы без меры, ничуть не кривя душой, своей ошибке. Потому что, удалившись в курительную, трое мужчин говорили именно о ней, и не только происшествие, случившееся на землях Дмитриевского, было тому причиной.

— Что ты скажешь, Борис? — Василь расслабленно завалился на диван с высокой спинкой, ничуть не думая о том, что может испачкать обивку подошвами башмаков. Он с явным удовольствием отхлебнул из бокала, расплескав изрядное количество вина на ковер.

— Что скажу? Не понимаю, о чем ты, — Борис отошел к камину, протягивая ладони к огню, яростно пожиравшему поленья. У него всегда мерзли руки, а в эту холодную пору — тем паче.

— О барышне, что волею небес оказалась в логове страшного зверя, как в той французской сказке.

— Пристало ли говорить о ней в подобном тоне и при подобных… — Борис обвел рукой курительную, которая постепенно наполнялась запахом табака. Медленно вился тонкой струйкой дымок, выпущенный из ноздрей человека, который молча наблюдал за ними, развернув кресло в тени угла комнаты.

— Ранее ты не смущался обстоятельствами, Борис. Не иначе что изменилось, — с сарказмом заметил Василь. Поднявшись с места, он в несколько неровных шагов подошел к Головнину почти вплотную и легонько ткнул того пальцем в жилет. — Но только en dedans, n’est ce pas?^[36]

— Я попросил бы вас… — Борис едва ли не сквозь зубы процедил эту фразу, отводя от себя резким движением руку нахала. При этом вино в бокале резко выплеснулось под ноги мужчинам, оставляя на белоснежной рубашке Василя кроваво-красное пятно.

— А иначе? — осведомился тот, разозлившись не на шутку при виде испорченного тонкого полотна.

Борис не выдержал первым. Отвел взгляд, а после и вовсе отошел в сторону от изрядно захмелевшего кузена Дмитриевского. Подобная сцена была не в новинку никому из присутствовавших в курительной. И со временем только Василь, ничуть не стеснявшийся в выражении своей неприязни к Головнину, серьезно воспринимал происходящее. И видит бог, его изрядно злило, что так происходит. Что и grand cousin, и этот выскочка Головнин ведут себя с ним, будто он последний несмышленыш…