— Аргоша, Аргоша, тише ты. Это свои, свои, — щебетала Тимофевна, торопливо пробираясь по узенькой дорожке, выложенной между цветочными клумбами и собачьим загоном.

Мы гуськом шли следом, стараясь не смотреть на злобного Аргона, и даже с Аркаши вся его вальяжность и напыщенность враз слетели. А вот Хобычу из-за его природного упрямства, видите ли, наоборот нужно было всем показать, как он не боится злой собаки, и мало того, что он шел мимо сетки с нарочитой медлительностью, так он еще и приговаривал:

— Аргон, Аргоша, ну что ты, в самом деле? Ну, мы ж свои. Ну, ты же хороший пес! — и с этими словами Толик пожимал плечами и разводил руками, выказывая этими жестами свое недоумение по поводу неразумного поведения собаки.

Пес же, глядя на ужимки и кривляние Хобыча, свирепел еще больше и лаял пуще прежнего.

— Милай, ты его не дразни! — крикнула Толику Тимофевна, чем только раззадорила его.

Он даже приостановился напротив собаки.

— Да ладно вам. Да это ж отличный пес! Ну, успокойся, успокойся, дурашка! — и Хобыч слегка наклонился и чмокнул губами, посылая овчарке воздушный поцелуй.

И только, когда в конец разъяренный пес начал захлебываться от злобы, Хобыч сдался.

— Ну, все, все! Ухожу, ухожу! Ну, не хочешь ты быть хорошей собакой, не хочешь, — и, подняв руки вверх, он не спеша подошел к крыльцу.

Мы с облегчением вздохнули.

А еще через пять минут мы сидели за столом, Тимофевна потчевала нас борщом и жареной картошкой с куриными окорочками. Аркаша включил телевизор: как раз последние известия передавали. Нас-то они мало интересовали, а вот Тимофевну две новости сильно встревожили. Во-первых, диктор передавал о том, что в Тюменской области продолжаются поиски ефрейтора Сидорова, который дезертировал из ракетной части, прихватив с собой автомат и два магазина к нему с полным боекомплектом. А во-вторых, метеоцентр обещал похолодание. И погода, нужно признать, действительно испортилась, из-за чего мы и стол-то в избе накрыли, а не в саду и даже не на террасе.

— Ой-ой-ой, быть беде, — качала головой Тимофевна.

— Спокойно, мать, я Дубровский, — откликнулся Хобыч.

Он открыл бутылочку «Столичной» и разлил по стаканам.

— Эй, ты как? — толкнул он Василича, возившегося на диване с «Аллигатором».

— Я не-е, — ответил тот.

— Так ты и в прошлый раз отказывался, водку гадостью называл, а потом вон как врезал, — не унимался Толик.

— Не-е, — протянул Николай Василич. — Я все, завязал. Ни в жисть к этой гадости больше не притронусь.

— Ну вот, опять! — возмутился Толик. — Мы ее пить собираемся, а он гадостью обзывает. Брал бы пример с Тимофевны.

— Сынок, мне чуть-чуть донышко прикрой, — попросила она, протягивая стакан.

— Ну, вздрогнули! — скомандовал Хобыч, и мы выпили.

После первой все сразу же повеселели, я еще историю рассказать хотел, как поехал в Венгрию, а попал в Польшу, но мне не дали, сказали, что у меня все рассказы длинные и запутанные.

А хозяйка все из-за того дезертира переживала. Оно, конечно, отрадно было, что этот Сидоров, оставляя свой пост, не расстрелял начальника караула и пару-тройку сослуживцев, отдыхавших после смены, как это в последнее время принято в армии, но вот что не укладывалось в голове Тимофевны, так это зачем он автомат с полным боекомплектом с собой прихватил, раз уж он такой миролюбивый и незлопамятный, этот Сидоров? Хобыч весь вечер талдычил ей, что не мог-де российский солдат бросить беспризорными автомат и патроны, полученные под расписку. Но Тимофевну его доводы не убедили. Она хоть и неграмотной была, но мыслила как Чехов, в том же русле, мол, уж коли обнаружили на второй день, что этот Сидоров не просто дезертировал, а еще и автомат прихватил, то на пятый день уж где-нибудь, а обязательно автомат этот стрельнет. А еще, говорила Тимофевна, что им там, в Тюмени, посмотреть нужно повнимательнее: может, этот Сидоров вдобавок и ракету с собой небольшую какую-нибудь унес.

За разговорами мы прикончили первую бутылочку и съели все, что Тимофевна приготовила к нашему приезду.

— Чем же мне еще вас угостить? — всплеснула она руками. — А давайте-ка яишенку с колбасой пожарю. Вот только яйца надоть из-под кур снять. А вы по саду покамест прогулялись бы. Посмотрите, бассейн какой там Серенька выкопал.

— Давайте-ка я за яйцами схожу в курятник, — вызвался Хобыч.

— Да ты уж в прошлый раз за свиньей сходил, хватит с нас приключений! — закричал Шурик.

— А ты, Коля, — обратилась Тимофевна к Василичу, — принеси-ка огурчиков свежих из теплицы и, на вот ключи от подвала, банку с солеными огурчиками тоже прихвати.

Я с Тимофевной остался в доме, помочь ей со стола убрать, а все остальные отправились на улицу: Хобыч — в курятник яйца из-под кур снимать, Борька с Василичем за огурцами, Аркаша — бассейн посмотреть, а Шурик, проскочив мимо загона с Аргоном, вышел за калитку поздороваться с маячившим за забором Кузьмичем.

Я перетаскал всю грязную посуду на террасу, а Тимофевна тем временем молоток с гвоздями искала — оконные рамы заколотить, чтобы ночью никакой дезертир к нам не забрался со своим боекомплектом. Я пытался отговорить Тимофевну от этой затеи, но безуспешно. Она принялась заколачивать окна, а я решил выйти на улицу и прогуляться по саду, но в этот момент в дом влетел Хобыч с такой поспешностью, как будто обворованные куры клевали его в задницу. Я еле успел отскочить в сторону, а то б он раздавил об меня пакет с яйцами.

— Ты чего? — удивился я.

— Да ничего, — ответил Хобыч.

Пожав плечами, я вышел за дверь, оказался на крыльце и увидел Аргона, сидевшего по эту, а не по ту сторону металлической сетки. На несколько мгновений я оцепенел и молча смотрел на овчарку. Я не мог различить собачьих глаз, но чувствовал, что и пес смотрит на меня. Он тоже застыл, видимо, от изумления: не ожидал, что кто-нибудь осмелится высунуться на улицу после того, как ему удалось сорваться с цепи и вырваться на свободу. Первым паузу нарушил Аргон: он свирепо зарычал и бросился в мою сторону. Я быстро ретировался и едва успел захлопнуть дверь перед клацающей клыками пастью.

А Хобычу хоть бы хны! Смотрю, он на кухне, как ни в чем не бывало, яйца выкладывает. Я как заору на него:

— Толик! Черт побери!

— Что случилось, Михалыч? Ты чего кричишь? — невозмутимо спросил он.

— Что случилось?! — возмутился я. — А то ты не знаешь? Стоишь тут, яйца свои пересчитываешь!

— А что мне делать? — опять переспросил он, и его невозмутимое выражение лица сменила плутовская улыбка.

— Ну, конечно, можно подумать, что ничего не произошло! Да я по твоей хитрой роже вижу — ты все знаешь!

— Что? — спросил он, пытаясь и дальше делать вид, что не понимает, о чем речь, однако, заискивающие глаза выдавали его с головой.

— Что-что! Ты опять дразнил собаку и довел ее до того, что она таки сорвалась с цепи и вырвалась наружу!

И, конечно же, я был прав. Дело в том, что пройти к курятнику можно было только мимо собачьей территории. И хотя в этот раз зрителей не было — разве что Шурик, обходивший загон с другой стороны, — Хобычу все равно хоть перед самим собой нужно было повыпендриваться, и вместо того, чтобы быстро пройти к курам и вернуться, он шел вдоль сетки с той же, что и давеча, нарочитой медлительностью, говорил собаке, какая она глупая, что лает на него, да еще останавливался, разводил руками и пожимал плечами, чем довел пса до крайней степени взбешенности, а когда он все с теми же ужимками шел назад да еще яйца — как считал четвероногий страж — ворованные, тащил, Аргон решил, что лучше сдохнуть от удушья, чем позволить Хобычу глумиться над ним безнаказанно, и он начал рваться с такой силой, что либо его шея, либо ошейник должны были порваться, порвался ошейник, и пес, задрав мордой сетку, вырвался наружу, но Хобыч успел-таки вбежать в дом, чуть не сбив меня с ног.

Ну что вы возмущаетесь?! Что я долго рассказываю?! Да обождите чуть-чуть, я уже к концу подхожу, сейчас-сейчас с крыши упаду.