— Когда вы нашли записку? — спросил Алексей Антонович.

— Вчера вечером.

— Вы знаете, кто такой этот Виктор?

— Знаю… Виктор Николаевич Сысоев… — Степан произнес это имя вяло, но сразу же почувствовал, что оно ненавистно ему; подстегнутый ненавистью, заговорил быстро, торопливо, словно боялся, что не успеет всего сказать: — Мой бывший друг. И Верин… Она его когда-то любила. Да. А он… Себя одного любил. Зачем сюда заявился — догонять упущенное? Не будь этой записки, я бы не пошел за Верой. И все было бы иначе.

Жизнь шла своим чередом. Радуясь теплу, на улице играли дети, на лавочках возле палисадников судачили о чем-то старушки, во дворах хлопотали домохозяйки. Из лесу возвращались грибники с полными ведрами рыжиков. Взгляды людей встречали и провожали Алексея Антоновича и Зыкова. Они были средоточием неутоленного любопытства всего поселка. Алексею Антоновичу было приятно это внимание и молчаливое ожидание. Он все полнее осознавал значительность дела.

— Что вы скажете о записке? — спросил он у Зыкова.

В ответ Зыков неопределенно пожал плечами. Это могло означать и «ничего особенного», и «поживем — увидим», и многое другое. Странная манера у Зыкова.

Пожмет вот так плечами или улыбнется, а ты гадай, что у него на уме. Работу делают одну, но Зыков все вроде бы особняком держится, идет по какой-то ему лишь видимой тропке. Ясно же, что записка может приобрести большое значение. Не может не понимать этого Зыков. А если все-таки действительно не понимает? Хорошо, что пошел с ним к Минькову. Какой-то внутренний голос подсказал, что надо идти.

Навстречу им с пустой кошелкой медленно шествовала Агафья Платоновна. Зыков еще издали приветливо помахал рукой, поздоровался.

— Мы к вам, Агафья Платоновна.

— А я в магазин собралась. Ну не беда, идемте.

— Мы, собственно, не лично к вам. В гостиницу определиться надо бы.

— Жить тут собираетесь? Ничего не нашли, значит.

— Места-то в гостинице есть?

— Без малого пустая. Приехал вчера один постоялец, а больше-то никого нет.

— Он еще не уехал?

— Утром хотела проведать, а гостиница на замке. Ушел, должно, куда-нибудь. Да вы не беспокойтесь. Ключи у меня запасные есть. Открою.

— Вы, Агафья Платоновна, идите по своим делам, а мы посмотрим, может быть, постоялец вернулся, и гостиница открыта. Вчера он встречался с кем-нибудь?

— Да нет. Носа никуда не высовывал. Записку со мной Вере Михайловне отправил. Господи! — вдруг спохватилась Агафья Платоновна. — Про Верочку-то голубушку я ему ничего не сказала. Нет, постойте… Когда Верочку подымали, я его как будто видела. Или приблазнилось мне? Наверно, приблазнилось. Обеспамятевшая была.

Алексею Антоновичу хотелось уточнить эту деталь — видела или не видела, — но Зыкова интересовало иное.

— Он, этот постоялец, бывал здесь и раньше?

— Нет, не бывал.

— Вы, Агафья Платоновна, могли и запамятовать — людей к вам приезжает много.

— Такого не запамятуешь. Дерганый какой-то. И табачище палит — за артель мужиков.

— Это плохо. И Алексей Антонович, и я — некурящие, — с вполне серьезной озабоченностью сказал Зыков.

— Я ему скажу, чтобы поменьше дымил. Ну, вы идите, я чуть погодя подойду. В магазин мне надо, хлеб вышел. У Клавки могла бы взять, ее магазин поближе, а не хочу. Видеть ее не желаю.

— Чем она вас так обидела? — спросил Зыков.

— Меня-то ничем. Степку она охмуряла. Теперь, небось, радуется, что Верочки нету. Ну идите, идите, я быстро.

Она пошла, по-утиному переваливаясь с боку на бок. Зыков постоял, что-то соображая.

— Алексей Антонович, мне хочется побеседовать с этой продавщицей.

Алексей Антонович пожал плечами — делай, как знаешь. Его самого все больше занимала записка. Надо будет хорошо прощупать ее автора.

Гостиница была на замке. Алексей Антонович посидел на ступеньках крыльца, дожидаясь Агафью Платоновну. Пригрелся на солнышке, расслабился, отдаваясь отдыху. Он был очень чувствителен к недосыпанию. Для него ночь без сна — следующий день потерян, и голова не своя, и руки, ноги отваливаются. Но сейчас большой, необоримой усталости не чувствовал. Боль в коленях была тоже терпимой. Надо выдержать, не потерять боеспособности до завершения дела. А там… Он был уверен, что за этим обязательно воспоследуют перемены в его судьбе. На первых порах ему и нужно-то не очень многое — выбраться из этого района, выйти, как говорится, на оперативный простор, а уж там он сумеет показать: есть порох в пороховницах!

Хорошие это были мысли, приятные, он даже пожалел, что от них пришлось отвлечься. Пришла Агафья Платоновна, отомкнула дверь. Достаточно было взглянуть на кровать, чтобы установить — Виктор Сысоев здесь не ночевал. Постель была не разобрана, не измята. Можно было допустить, что он ушел вечером к кому-то в гости, там заночевал и сегодня в пустую гостиницу возвращаться не торопится. Но это допущение Алексей Антонович отбросил. У него появилось чувство, какое бывает у рыбака, подсекшего крупную рыбину.

— По какому документу вы его зарегистрировали?

— Господи, да я же его совсем не записала. Забыла. Совсем забыла.

— Вы меня удивляете, — холодно сказал он. — Вам что же, неизвестен установленный порядок?

— Известен, а то как же. Оплошала. Но беда небольшая, возвернется — запишу.

— А если не вернется?

— Портфель-то его вон стоит. А с чего у вас о нем такая забота? — вдруг всплеснула руками, ахнула. — На него думаете? А я-то, я-то, старая дура!.. Записочку передала, его конфетами угощалась. О господи!

Алексей Антонович приблизился к ней вплотную, сердито предупредил:

— Не вздумайте об этом сказать еще где! Ясно вам? Не вздумайте, говорю!

— Молчу, — осевшим голосом сказала Агафья Платоновна, — молчу. Мы понимаем. Господи, какая же я безголовая! — Она всхлипнула, тихо запричитала: — Не добрую весточку, погибель в руки Верочки вручила. И чуяла ведь сердцем, что не благо творю…

— Я вас очень прошу помолчать! — Алексей Антонович открыл портфель. В нем была чистая рубашка, электробритва, полотенце, зачитанная книга. Ничего интересного. Поставил портфель на место, еще раз предупредил Агафью Платоновну: — Никому ни слова.

Торопливо вышел. У Сысоева, чтобы скрыться, времени было больше, чем достаточно. И все же есть кое-какие возможности перехватить преступника. Первое, надо позвонить в отдел, дать указание произвести негласную проверку всех автомашин, идущих отсюда в город. Второе, попросить городских товарищей установить местожительство Сысоева и, если он проскользнет здесь, задержать его в городе.

— Мне бы сигарет, симпатичная. — Зыков стоял у прилавка, улыбался Клаве. — Мне бы хороших сигарет, славненькая. Чтобы с фильтром, чтобы коробка блестела.

Клава ответила на улыбку, лукаво повела бровью.

— Чего захотел! Придется покурить папиросы.

— Не для себя нужны. Люблю угощать друзей-приятелей. Сам не курю, потому что здоровье не позволяет.

От смеха у Клавы запрыгали кудряшки, кокетливо выглядывающие из-под белого чепчика.

— А видно, что изболел, бедняга. И чем это, интересно, жена откармливает.

— Секрет фирмы, — важничая, сказал Зыков. — Но ради вашего мужа могу и поделиться.

— Мужем еще обзавестись надо.

— Сложно, что ли, ясноглазая? Вам-то! Стоит свистнуть — набегут, знай выбирай.

— Боюсь свистнуть-то: побегут — расшибутся или друг другу ноги оттопчут.

— А вы тихонечко, чтобы не все слышали. Лучше всего — на ушко.

— И все-то ты знаешь!

— Что поделаешь, профессия знать обязывает.

— А что за профессия? Или опять секрет?

— Секрета нет — следователем работаю.

В глазах Клавы на миг метнулось беспокойство, невольным жестом она одернула халат, но сказала ровным, ничего не выражающим тоном:

— А, слышала: ночью приехали убийцу ловить.