Давно замечено: водители рейсовых машин много и охотно разговаривают со своими случайными пассажирами. Намолчатся за долгие часы одиночества и рады отвести душу. Дымов не был исключением. Ему хотелось поговорить.

— А что, за рулем заснуть можно? — спросил Миша, чтобы поддержать разговор.

— Заснуть-то можно. А вот проснуться… — Дымов показал пальцем себе за спину.

За задним стеклом кабины в угрожающей близости шевелились, поскрипывали огромные круги срезов сосны в неровной кайме красноватой коры, с прозрачно-желтыми слезами живой смолы. За каждым срезом — литой, тяжело-сырой ствол, и если вся эта многотонная тяжесть надвинется на кабину… н-да, тут, пожалуй, и без чая не задремлешь.

Дорога, рассекая плотную тайгу, выбиралась на крутяки, облегала косогоры, падала вниз и снова взбиралась на подъемы. Работенки у Дымова было достаточно. Тормозил, переключал скорости, сбавлял, прибавлял обороты двигателя. Но все это он делал без малейшего напряжения, как бы автоматически. Так оно, видимо, и есть. Ведь когда мы двигаемся на своих двоих и обходим лужи, перешагиваем камни, выбоины, делаем это зачастую тоже без раздумий. Профессионал, что тут скажешь. А на вид — ничего особенного.

От струйки свежего, обдающего кисло-хвойным запахом воздуха, от горячего чая Мише стало много легче, лихота прошла, и он все с большей заинтересованностью наблюдал за Дымовым. Наверняка они с ним ровесники. Нет, Дымов, пожалуй, чуть старше. Лицо у него узкое, худощавое, а губы толстые, мягкие. Из-под берета на затылок, закрывая воротник куртки, наползают длинные, растрепанные волосы. Когда длинные волосы стали входить в моду и в районе, Миша тоже перестал подстригать свои кудри. Прическа получилась куда с добром. Но однажды Алексей Антонович так глянул на него и так покачал головой, что он без лишних разговоров побежал в парикмахерскую. Побежать-то побежал, а прическу и сейчас еще жалко. Неправильно это — любой другой может носить волосы какие хочет, а ты не смей.

Миша все больше приходил в себя. Ехать было хорошо и удобно.

— Добрая машина…

— Машина — что надо! — охотно подхватил Дымов. — Работать на ней радость. У меня с детства тяга к технике. Отец со мной когда-то замаялся. Купят игрушку, мне ее разобрать надо. Потом за велосипед взялся. А потом и до отцовского мотоцикла дошло. Разобрать разобрал, а вот собрать — толку не хватило. — Руки Дымова спокойно лежали на черном колесе руля, поворачивая его то в одну, то в другую сторону, взгляд не отрывался от дороги, а на мягких губах блуждала задумчивая улыбка. — После десятилетки сразу же за руль. Сначала бегал на старенькой водовозке. Потом бензовоз доверили. И уж после того пересел на лесовоз. Попервости хватил же лиха! Лезешь в гору — пот прошибает, вниз спускаешься — мороз по коже. Каждый рейс — холодный душ и жаркая баня. Смешно и вспоминать.

Сдержанно посмеялся. Тонкие ноздри его носа при смехе забавно подрагивали.

— А мандраж был от незнания. Возможностей машины не знал, не доверял ей. Машина, конечно, железо, предмет неодушевленный. Но, когда мне случается ехать рядом с водителем, как вы сейчас, и вижу, что он рвет, дергает, — грубости душа не выносит. Машину надо чувствовать, понимать. Поймешь, она тебя никогда, нигде не подведет.

— А не надоедает?

— Что?

— Работа. Сегодня лес везешь. Завтра то же самое.

— Водовозка мне быстро надоела. А тут пока ничего. Мне тут интересно.

— Что тут интересного?

Миша тянул время, хотя и понимал, что чем дальше, тем труднее будет переключиться на тот разговор, ради которого он и выехал на трассу.

— Интересного не мало, — продолжал Дымов. — Не всё в нашем деле, например, я понял до дна. Узнал основное, а тонкости еще уловить надо. С каждым рейсом не только кубики на счету, но и тут, — постучал по лбу пальцем, — кое-что прибавляется.

— И все же, думаю, придет время, лесовоз тоже надоест, как надоела водовозка.

— Тогда пересяду на другую машину. У меня программа: всю технику, какая в лесу работает, знать как свои пять пальцев.

— Интересная программа. Хотя… На мой взгляд куда лучше поступить в техникум или институт. Все изучить можно полнее и глубже.

— В институт я пойду, конечно. Но потом. Когда тут, на месте, в деле изучу все машины и когда у меня будет много вопросов, я пойду в институт.

— Чтобы разрешить эти вопросы?

— Ну конечно.

— А вдруг их не будет?

— Будут, — уверенно проговорил Дымов. — Вопросы всегда будут. У нас есть умный старик, лесник здешний. Люблю с ним ездить, его рассуждения слушать. Старикан этот, например, доказывает, что если бы мы научились брать из тайги только спелые деревья, тайга оставалась бы в первоначальном виде. И лесу бы на всех хватило. Но гвоздь в том, что с нынешними нашими механизмами одно дерево не возьмешь без того, чтобы не покалечить два десятка соседних. Стало быть, техника нужна совсем другая, какую никто и не видывал. Разве это не вопрос?

Баторов все отчетливее понимал, почему оттягивает разговор. Претит, кажется унизительным всякое хитроумие, подлавливание собеседника на вроде бы невинных вопросиках.

— Почему вы не спросите, кто я и зачем еду с вами?

— Так я знаю. Из милиции… — сказал Дымов как о чем-то само собой разумеющемся. — Я ходил смотреть Веру Михайловну, когда вы из района приехали.

— Вы знаете, для чего я сел в вашу машину?

Дымов ответил не сразу. Подумал. И словно извиняясь за свою недогадливость, сказал:

— Нет, не знаю.

— Есть предположение, что стреляли не в Веру Михайловну, — неуверенно начал Миша, сомневался, правильно ли сделает, если поведет разговор в открытую.

— Люди говорят: стреляли в Минькова. Я тоже думаю: в него.

— Кто мог стрелять в него?

— Не знаю. Наверное, кто-то из тех, кому он крепко насолил.

— Наверно. Но и вам он тоже, насколько я знаю, насолил.

— Правильно, было такое. Давно уже. О том случае я и думать перестал. А вы на меня подумали? — Дымов глянул на Мишу со спокойным недоумением.

— Не совсем так. Мы должны установить, что вы не стреляли, не могли стрелять. А это не так просто, как кажется. Понимаете?

— Понимаю. Это я понимаю. Иной раз с машиной… Задребезжит что-нибудь, и дребезг на нервы действует. Думаешь, вон те болтики. Подтянул — опять дребезжит. Бывает, десятка три болтов прощупаешь, пока доберешься до прослабшего. Но то — машина… — Дымов задумчиво помолчал, вдруг оживился: — Зачем я, глупый, голову ломаю? Из чего бы я стрелял, если ружья с собой не вожу? Его у меня вообще нет, и все это знают.

Миша поморщился.

— Раньше вы ружье возили.

— И раньше не возил.

— Как это — не возил? — неприятно был удивлен Миша.

— Честное слово — нет. Дело было так. Мой сосед работал на лесопункте трактористом, я ему из дома всегда привозил продукты, то, другое. Однажды он попросил привезти карабин. Наказал: никому не показывай, разрешения на оружие пока нет. Еду я по лесу, карабин лежит на сиденье. Вдруг вижу, на дороге стоит гуран, рогатой головой водит. Все остальное само собой получилось. Остановил машину, высунул карабин в окно и шарахнул. Смотрю, гуран упал. Бегу к нему. Из шеи кровища хлещет. Гуран силится поднять голову, а не может. А глаза круглые, черные, на меня смотрят. И было в этих глазах что-то такое, от чего мне вдруг гадко стало. Отошел в сторону, сел. Нехорошо на душе. Смотрю, «газик» подкатывает. В нем наше начальство и Степан Миньков. Без лишних разговоров он заполнил какую-то бумагу, дал мне подписать, забрал карабин и патроны, сказал, что за самовольную охоту буду строго наказан. Я тогда, честное слово, вроде бы даже обрадовался, что накажут. «Так тебе, дурак, и надо», — сам себе думаю. А то в голову не пришло, что карабин чужой. Сосед меня, понятно, был готов съесть. Ему как раз выдали разрешение на оружие, и он договорился об отпуске на сезон охоты. Все как есть ему испортил. Иду к Минькову. Прошу, умоляю — верни карабин. Лучше возьми штраф в двойном размере. Миньков и говорит: ты, дескать, сначала привези мне дровишек, потом уж будем толковать о карабине. Тайком от начальства привез ему целый лесовоз сушняка. Казенного горючего центнер сжег. Ночь не спал. Ну, свалил дрова возле дома. Выходит он и руками разводит. Ружье, говорит, сдал — и взять обратно нет возможности. Так что, говорит, извини. А дровишки забирай и увози. Легко сказать — увози. Хлысты на земле лежат, их без крана не погрузишь. Говорю ему об этом. Смеется. Сует мне денег на поллитровку. Я, конечно, не взял. Уехал. Мой сосед сам за хлопоты принялся. И вот тогда открылось, что Миньков карабин сдал сразу же и, когда просил меня привезти дрова, знал: вернуть его не может. Сильно это меня обидело.