— Возможно, — с сомнением пожал плечами Борменталь и добавил: — Александр Дмитриевич утомился… Ему необходимо отдохнуть, чтобы… избежать дальнейшего ухудшения состояния и выяснить причину этого явления…

— Ухудшение состояния? — строго спросил Корнев у Борменталя, а Станислав Трофимович при этих словах побледнел так, что стал выглядеть даже хуже Баева.

— Безусловное ухудшение, — Борменталь скорбно кивнул, Корнев снова вспотел и полез за платком.

— Вы, Станислав Трофимович, — доносился до Прошкина голос выходившего Круглова уже из коридора, — тоже будете ответственность за случившееся нести… Да видел уже их работу и вашу тоже видел! Пусть хотя бы этот проклятущий дом оцепят… По камню перебирают… и знать даже не хочу… не мне, не мне будете докладывать — руководству, лично…

Многочисленные именитые гости скрылись, а высокий и решительный мужчина задержался, пользуясь всеобщей суетой, подошел к Саше, наклонился над ним, пожал руку, даже успел обменяться с больным парой фраз и только потом присоединился к остальным посетителям, покинувшим палату. Корнев вышел вместе со всеми.

Дверь, скрипнув, закрылась. Шаги стихли в коридоре.

Баев вылез из-под одеяла, потянулся, сел, попрыгал на пружинистом матрасе, взял с тумбочки яблоко, откусил, сунул ноги в тапочки, встал и подошел к окну. Хомичев захихикал почти истерично, а Борменталь тихо присел на пустовавшую соседнюю кровать и стал пить остаток «Боржоми» прямо из бутылки. Действительно, состояние Сашиного здоровья совершенно не поддавалось ни медицинскому контролю, ни логическому анализу!

— Сука! Мерзкая лицемерная тварь! — глухо сказал Баев и швырнул огрызок в открытое окно.

Прошкин собственными глазами увидал, как недоеденный артефакт звонко стукнулся о номер отъезжающей машины с высоким руководством. Странный был этот номер: нулей на нем, казалось, больше, чем начальства в чреве автомобиля. Вот уж, действительно, товарищ Баев никогда не промахивался. Никогда.

Субботский и Прошкин ужинали, если это слово можно применить к процессу заглатывания вареной в мундире картошки и такого же лихорадочного всасывания томатного сока. Времени на полноценный прием пищи у них не было совершенно, оба заскочили домой буквально на минуту: Прошкин по пути из больницы на совещание к Корневу — тот должен был вот-вот возвратиться, а Субботский — в перерыве между научными изысканиями, желая переодеться и поесть.

Ерзая за столом под бременем тяжелых мыслей, Прошкин напряженно прислушивался к шуршанию, исходившему, казалось, от него самого… Нервная система совершенно расшатана! Его, а не Баева впору на курорт отправлять! Но все же, для профилактики шизофрении, Николай Павлович похлопал себя по карманам и обнаружил вполне рациональный источник звука — Сашин рисунок, который он поспешно снял с двери палаты, да так и не успел выбросить. Разгладил смятый листок…

Крупные черты лица, выступающие скулы, длинный нос с горбинкой, глубоко посаженные глаза, залысины и при этом довольно длинные волосы сзади, неприятно раздвоенный подбородок… Нет, этого человека среди сегодняшних посетителей Александра Дмитриевича не было. Да и вообще, незнаком он Прошкину.

Отчаявшись идентифицировать личность на Портрете, он стал разглядывать надпись… Ну вот… Скверно все-таки не иметь серьезного систематического образования. Прав товарищ Корнев, когда Прошкина журит и заставляет в университет поступить хотя бы заочно! Но, с другой стороны, в стране полным-полно узких специалистов, и один из них как раз сидит напротив, набив рот горячей картошкой!

— Леша, ты латынь в университете учил?

— Угу… — промычал с набитым ртом Субботский.

— Ну и что эта надпись значит?

Алексей быстренько запил картошку и вытер салфеткой руки, взял портрет и поднес к самым стеклышкам очков.

— Нет… Это не латынь… Это напоминает французский…

— Напоминает? Ты что же, пять лет проучился и до сих пор французского от латыни не отличишь? — возмутился Прошкин, не получив мгновенного ответа.

— Да начало фразы мне как раз понятно — написано имя: Жак де Моле[25]… А дальше… Какой-то странный для французского текст… Сейчас в справочнике посмотрю…

Он отложил листок и стащил с полки толстенькую книжицу с надписанным не по-русски корешком, потом взял блокнот, что-то прикинул в нем, вытащил французско-русский словарь и снова взглянул на рисунок, а потом удивленно — на Прошкина.

А что на Прошкина смотреть — можно подумать, это он написал! Хотя буквосочетание «Жак де Моле» где-то он слышал, и совсем недавно… Точно слышал — от Феофана, когда про тайные ордена говорили… Был, если верить почтенному старцу, в этих орденах такой деятель. Правда, давненько.

— Странно… — Алексей погрузился в задумчивость.

Прошкин решил блеснуть эрудицией:

— Был ведь такой Жак де Моле — исторический персонаж, в ордене состоял!

— Конечно, был! Кто же сомневается? И не просто состоял, а являлся магистром ордена тамплиеров — последним зафиксированным в его официальной истории. Был сожжен инквизицией в 1314 году по обвинению в ереси, — быстро, как на экзамене, отчеканил Алексей.

— Может, это он нарисован? — предположил Прошкин.

— Да не важно, что тут нарисовано, важно, что написано! Вот слушай, — возразил Субботский и пафосно, как диктор радиовещания, продекламировал: — Пусть Жак де Моле подохнет как собака! Хотя, конечно, учитывая, что эта надпись очень похожа на старофранцузский, можно перевести — как порченый… или паршивый пес… В любом случае, предложение имеет ярко выраженную негативную коннотацию — можно рассматривать его как ругательное, но отнесено оно к будущему времени, с модальностью долженствования…

Прошкин совершенно запутался:

— Если этот Жак уже умер, зачем будущее время? Может, это цитата? Из манускрипта или романа какого?

Начитанный Субботский тут же ответил:

— С именем де Моле связан один общеизвестный исторический анекдот. В день казни Людовика XVI, во время Великой Французской революции, ну ты помнишь… Некто выбежал на эшафот. Окунул руку в свежую кровь казненного монарха и закричал: «Жак де Моле, ты отмщен!» Но чтобы кто-то кричал: «Жак де Моле должен подохнуть», да еще и как поганый пес… не припомню. Скорее всего, это банальная грамматическая ошибка… Имелось в виду, что де Моле уже умер, и умер бессмысленно или случайно, как собака, просто употреблена неуместная временная форма…

Прошкин наморщил лоб. Чтобы Баев, знавший дюжину языков, допустил грамматическую ошибку? Очень сомнительно. В тексте должен быть смысл, актуальный именно сейчас и именно для ситуации, в которую попал Александр Дмитриевич…

— Знать бы, кто тут нарисован!..

— Типчик неприятный, лживый и лицемерный — раздвоенный подбородок указывает именно на эти качества. Неужели действительно это Жак де Моле? Я всегда думал, что он благородный рыцарь… Хотя, он ведь был не настоящий Магистр!

— Как не настоящий? — Прошкин подавился горячей картофелиной и закашлялся.

— У тамплиеров исстари так повелось: один Магистр был формальным, второй — фактическим… Сохранилась легенда, что орден имел два устава — один Папа Римский утвердил на капитуле, а откуда второй взялся, непонятно, но именно он и был основным.

— Здорово! — по-детски обрадовался Прошкин. — Как у ребятишек в книжке Гайдара, — и тут же ненавязчиво уточнил: — А ты давно ее прочитал, эту книжку? Про Тимура и его команду?

— А… ну… — Леша почему-то замялся. — Как сказать… давно — с полгода… У меня один знакомый… Студент один, с вечернего отделения, подрабатывает перепиской на пишущей машинке… При «Международной книге», издательство такое… Приносил экземпляр, машинописный, — почитать… Я так забавлялся. Неужели ее действительно опубликуют?

— Угу, в следующем году, издательство «Детгиз», тираж — пятьдесят тысяч экземпляров, — уверенно пророчествовал Прошкин, и теперь горячим продуктом подавился уже Леша.